Подумайте о каком-нибудь мальчике для легкого флирта. Мне очень хотелось оставить Вам и свою инвалидную коляску в качестве memento mori или, точнее, memento torpidus , но я подумала, что это будет явным капризом и несправедливостью по отношению к кому-то, кому она действительно необходима. Вам эта вещь реально никогда не понадобится.
Имелось и дополнительное распоряжение, написанное, судя по всему, непосредственно перед кончиной.
Прилагаю конверт. Это скромный «прямой» подарок. Я хочу, чтобы Вы истратили эти деньги на какой-нибудь легкомысленный наряд. НЕ на леггинсы, джемпер или что-то, что закрывает колени. Я знаю толк в ногах и утверждаю, что у Вас они исключительно хороши.
Прощайте, моя дорогая, и да благословит Вас Бог.
Бедный поверенный старался смотреть куда угодно, только не на мои ноги, которые, впрочем, были целомудренно прикрыты клетчатой юбкой. Со смущенной гримасой, призванной, видимо, изобразить улыбку, он вручил мне конверт. Смеяться я начала уже при упоминании моей «высокопарности», дошла до кульминации при совете «подумать о мальчике для легкого флирта» – и где она только нахваталась подобных выражений? – и только когда дело дошло до комплимента моим ногам, немного успокоилась. Я слышала, как все вокруг перешептывались с явным неодобрением. Пикассо. Я посмотрела на «Головку девочки» Матисса, висевшую на прежнем месте и ставшую теперь скорее всего собственностью Джулиуса. Что ж, миссис Мортимер, наверное, была права. Вскрывая конверт, я почувствовала, как все вытянули шеи, поджали губы, и в воздухе повисло напряжение, так что, увидев, что в конверте четыре пятидесятифунтовые банкноты, испытала радость. Вполне разумная сумма. Не слишком большая, чтобы мне было страшно ее истратить, и не слишком маленькая, чтобы ее хватило лишь на какой-нибудь пустяк. Золотая середина. К тому же по вздохам облегчения, послышавшимся со всех сторон, я определила, что родственники миссис Мортимер оценили сумму так же, как и я. Все вежливо улыбнулись, и чтение завещания продолжилось.
Хотя по окончании церемонии участникам снова предложили херес и печенье, я задержалась лишь на несколько минут, как требовали правила приличия. Прежде чем покинуть дом, подошла к инвалидному креслу и «похлопала его по плечу», пожелав обрести хозяина, с которым оно не заскучает.
– Она передала его благотворительному фонду помощи художникам. Вполне уместно, – кисло сообщила Линда.
– У нее была масса замечательных идей, – сказала я. – Мне ее будет очень не хватать.
– Как вы думаете, сколько стоит ваш Пикассо? – спросила она как бы невзначай.
Оценочный реестр лежал у меня в сумке, но я не стала его вынимать.
– Немало, – ответила я и почувствовала, как вдруг перехватило дыхание, – впервые я по-настоящему осознала всю тяжесть утраты друга и покровительницы.
У Линды посуровел взгляд, словно она приняла решение открыто выйти на тропу войны.
– Мы очень любили друг друга, – добавила я.
– Оно и видно, – не сдержалась Линда и резко отвернулась.
Я пошла попрощаться с Джулиусом.
– Значит, Пикассо? – хмыкнул он, пожимая мне руку. – Всегда терпеть его не мог. А мама вас очень любила. Думаю, она хотела, чтобы я родился девочкой. – Джулиус произнес это с тоской, и я подумала, что он скорее всего прав.
– Что вы собираетесь делать с коллекцией?
– Посоветуюсь с Рисом Фишером. Возможно, мы продадим лучшие картины, остальное, разумеется, сохраним для мальчиков. – Мы одновременно посмотрели в тот угол, где «мальчики» мутузили друг друга: один пытался засунуть печенье за шиворот другому. – Надеюсь, и положенное время они научатся ценить искусство, – со вздохом предположил Джулиус.
– Вот что я всегда обожала. – Я указала на Матисса.
– Да, – согласился Джулиус, – портрет очень мил. По крайней мере лицо на нем изображено безо всяких искажений, и художник… – он, прищурившись, прочел имя, – Матисс… слава Богу, не пририсовал девочке три носа.
– Она очаровательна, – сказала я и почувствовала, что действительно готова расплакаться.
– Маме ведь было восемьдесят три года, знаете ли. Она прожила гораздо дольше, чем пророчили доктора.
– Это искусство ей помогло. – Я вспомнила замечание миссис Мортимер об Эмерсоне. – Страсть продлевает жизнь.
Джулиус печально улыбнулся:
– Тогда я, наверное, проживу недолго. – Его взгляд исполнился грусти, глаза чуть заблестели. – Что вы собираетесь себе купить на эти наличные? – Он скользнул взглядом по моим ногам. Блеск в глазах стал ярче. – Что-нибудь короткое?
Мне явно пора было прощаться.
Я брела по газону вдоль Стрэнда. К вечеру стало прохладно и свежо от прошедшего дождика. Людей на улице было немного – настоящее весеннее тепло, а следовательно, и время посещения пабов, еще не подошло. Меня это устраивало. На ходу я тихо плакала крупными, неудержимыми слезами – лучший способ поплакать, – плакала без определенного повода, просто предаваясь тихой печали. К тому времени, когда я дошла до Кью-бридж, слезы высохли, я чувствовала себя опустошенной, как комната, из которой вынесли мебель, освободив место для новых вещей, но больше не напоминала себе тот неизменный кукольный домик с витрины. Я позволила своим мыслям свободно чередоваться в голове в такт шагам. За шутливыми словами миссис Мортимер скрывалось весьма разумное послание. Остановившись, я наклонилась и чуть приподняла подол, чтобы удостовериться в справедливости ее комплимента. Мимо проходила пара, прогуливавшаяся с собакой. Я подняла голову. Мой взгляд встретился со взглядом женщины – холодным и взглядом мужчины – восхищенным. Я двинулась дальше, мои мысли стали более серьезными.
Что составляло теперь мою жизнь? Мастерская. Это, так сказать, кровеносная система моего существования – бизнес. И ток крови в ней, как я вдруг осознала, весьма слаб. Конечно, была еще Саския, но она – в том числе и в буквальном смысле слова – уже отправилась в самостоятельное плавание, стала сама себе рулевым и более не нуждалась в моих интенсивных заботах. Еще у меня имелись друзья. Джилл с Дэвидом, Верити, Колин – самые близкие. Но у всех у них так или иначе были партнеры. У Джилл – Дэвид. У Верити – новый знакомый, который дарил ей цветы, готовил для нее еду и умел чинить пробки. У Колина – сонмы поклонниц, которые так и висли на нем. Он утверждал, будто приходит ко мне, чтобы от них отдохнуть. Остальные – это всего лишь приятели: сходить в театр, поужинать, пообедать вместе… Миссис Мортимер больше не было. Саския уехала. А я осталась. Осталась с парой хороших ног, почти полным отсутствием седины в волосах и – тут я остановилась, чувствуя, как бьется сердце, – деньгами! Эти гнусноватые офорты были способны обеспечить надежное будущее, и неожиданно они оказались моими, я могла в любое время обменять их на кругленькую сумму – достаточную, чтобы мои нынешние сбережения показались по сравнению с ней горсткой мелочи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82
Имелось и дополнительное распоряжение, написанное, судя по всему, непосредственно перед кончиной.
Прилагаю конверт. Это скромный «прямой» подарок. Я хочу, чтобы Вы истратили эти деньги на какой-нибудь легкомысленный наряд. НЕ на леггинсы, джемпер или что-то, что закрывает колени. Я знаю толк в ногах и утверждаю, что у Вас они исключительно хороши.
Прощайте, моя дорогая, и да благословит Вас Бог.
Бедный поверенный старался смотреть куда угодно, только не на мои ноги, которые, впрочем, были целомудренно прикрыты клетчатой юбкой. Со смущенной гримасой, призванной, видимо, изобразить улыбку, он вручил мне конверт. Смеяться я начала уже при упоминании моей «высокопарности», дошла до кульминации при совете «подумать о мальчике для легкого флирта» – и где она только нахваталась подобных выражений? – и только когда дело дошло до комплимента моим ногам, немного успокоилась. Я слышала, как все вокруг перешептывались с явным неодобрением. Пикассо. Я посмотрела на «Головку девочки» Матисса, висевшую на прежнем месте и ставшую теперь скорее всего собственностью Джулиуса. Что ж, миссис Мортимер, наверное, была права. Вскрывая конверт, я почувствовала, как все вытянули шеи, поджали губы, и в воздухе повисло напряжение, так что, увидев, что в конверте четыре пятидесятифунтовые банкноты, испытала радость. Вполне разумная сумма. Не слишком большая, чтобы мне было страшно ее истратить, и не слишком маленькая, чтобы ее хватило лишь на какой-нибудь пустяк. Золотая середина. К тому же по вздохам облегчения, послышавшимся со всех сторон, я определила, что родственники миссис Мортимер оценили сумму так же, как и я. Все вежливо улыбнулись, и чтение завещания продолжилось.
Хотя по окончании церемонии участникам снова предложили херес и печенье, я задержалась лишь на несколько минут, как требовали правила приличия. Прежде чем покинуть дом, подошла к инвалидному креслу и «похлопала его по плечу», пожелав обрести хозяина, с которым оно не заскучает.
– Она передала его благотворительному фонду помощи художникам. Вполне уместно, – кисло сообщила Линда.
– У нее была масса замечательных идей, – сказала я. – Мне ее будет очень не хватать.
– Как вы думаете, сколько стоит ваш Пикассо? – спросила она как бы невзначай.
Оценочный реестр лежал у меня в сумке, но я не стала его вынимать.
– Немало, – ответила я и почувствовала, как вдруг перехватило дыхание, – впервые я по-настоящему осознала всю тяжесть утраты друга и покровительницы.
У Линды посуровел взгляд, словно она приняла решение открыто выйти на тропу войны.
– Мы очень любили друг друга, – добавила я.
– Оно и видно, – не сдержалась Линда и резко отвернулась.
Я пошла попрощаться с Джулиусом.
– Значит, Пикассо? – хмыкнул он, пожимая мне руку. – Всегда терпеть его не мог. А мама вас очень любила. Думаю, она хотела, чтобы я родился девочкой. – Джулиус произнес это с тоской, и я подумала, что он скорее всего прав.
– Что вы собираетесь делать с коллекцией?
– Посоветуюсь с Рисом Фишером. Возможно, мы продадим лучшие картины, остальное, разумеется, сохраним для мальчиков. – Мы одновременно посмотрели в тот угол, где «мальчики» мутузили друг друга: один пытался засунуть печенье за шиворот другому. – Надеюсь, и положенное время они научатся ценить искусство, – со вздохом предположил Джулиус.
– Вот что я всегда обожала. – Я указала на Матисса.
– Да, – согласился Джулиус, – портрет очень мил. По крайней мере лицо на нем изображено безо всяких искажений, и художник… – он, прищурившись, прочел имя, – Матисс… слава Богу, не пририсовал девочке три носа.
– Она очаровательна, – сказала я и почувствовала, что действительно готова расплакаться.
– Маме ведь было восемьдесят три года, знаете ли. Она прожила гораздо дольше, чем пророчили доктора.
– Это искусство ей помогло. – Я вспомнила замечание миссис Мортимер об Эмерсоне. – Страсть продлевает жизнь.
Джулиус печально улыбнулся:
– Тогда я, наверное, проживу недолго. – Его взгляд исполнился грусти, глаза чуть заблестели. – Что вы собираетесь себе купить на эти наличные? – Он скользнул взглядом по моим ногам. Блеск в глазах стал ярче. – Что-нибудь короткое?
Мне явно пора было прощаться.
Я брела по газону вдоль Стрэнда. К вечеру стало прохладно и свежо от прошедшего дождика. Людей на улице было немного – настоящее весеннее тепло, а следовательно, и время посещения пабов, еще не подошло. Меня это устраивало. На ходу я тихо плакала крупными, неудержимыми слезами – лучший способ поплакать, – плакала без определенного повода, просто предаваясь тихой печали. К тому времени, когда я дошла до Кью-бридж, слезы высохли, я чувствовала себя опустошенной, как комната, из которой вынесли мебель, освободив место для новых вещей, но больше не напоминала себе тот неизменный кукольный домик с витрины. Я позволила своим мыслям свободно чередоваться в голове в такт шагам. За шутливыми словами миссис Мортимер скрывалось весьма разумное послание. Остановившись, я наклонилась и чуть приподняла подол, чтобы удостовериться в справедливости ее комплимента. Мимо проходила пара, прогуливавшаяся с собакой. Я подняла голову. Мой взгляд встретился со взглядом женщины – холодным и взглядом мужчины – восхищенным. Я двинулась дальше, мои мысли стали более серьезными.
Что составляло теперь мою жизнь? Мастерская. Это, так сказать, кровеносная система моего существования – бизнес. И ток крови в ней, как я вдруг осознала, весьма слаб. Конечно, была еще Саския, но она – в том числе и в буквальном смысле слова – уже отправилась в самостоятельное плавание, стала сама себе рулевым и более не нуждалась в моих интенсивных заботах. Еще у меня имелись друзья. Джилл с Дэвидом, Верити, Колин – самые близкие. Но у всех у них так или иначе были партнеры. У Джилл – Дэвид. У Верити – новый знакомый, который дарил ей цветы, готовил для нее еду и умел чинить пробки. У Колина – сонмы поклонниц, которые так и висли на нем. Он утверждал, будто приходит ко мне, чтобы от них отдохнуть. Остальные – это всего лишь приятели: сходить в театр, поужинать, пообедать вместе… Миссис Мортимер больше не было. Саския уехала. А я осталась. Осталась с парой хороших ног, почти полным отсутствием седины в волосах и – тут я остановилась, чувствуя, как бьется сердце, – деньгами! Эти гнусноватые офорты были способны обеспечить надежное будущее, и неожиданно они оказались моими, я могла в любое время обменять их на кругленькую сумму – достаточную, чтобы мои нынешние сбережения показались по сравнению с ней горсткой мелочи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82