Напольная керамическая ваза, похожая на те, что я видел у Маккини, разлетелась на десяток кривых осколков, врезавшись в стекло узкой горки. Новая порция статуэток, на сей раз в компании с бокалами, превратилась в блестящий и очень мелкий мусор.
Я остановился посреди разгрома, тяжело дыша и оскалив стиснутые зубы. К глазам подступили слезы. И я раньше считал, что знаю значение слова «отчаяние»? Делберт не мешал мне буйствовать. Опустившись на край продавленного дивана, он откинулся назад и полулежа наблюдал за мной из-под опущенных ресниц.
— Подойди сюда, Уолт, — позвал он, когда я остановился. — Мне трудно громко говорить.
Я перевел дыхание и тоже присел на диван. Руки мелко подрагивали. А Делберт дрожал всем телом.
— Тебе надо промыть рану и сделать перевязку, — сказал я.
— Зачем? *
Отвечать было нечего. Мы дрались, убивали и убегали от убийц, нашли тайный лаз и выложились до последнего, пробираясь по нему, а потом карабкаясь на стену, но в результате оказались в прежнем дерьме. Не победители — мясо для ближайшего пиршества. Какой смысл теперь думать о возможном заражении крови?
— Мы все знали, что из дома Уибли ведет куда-то подземный ход, — сказал мальчик. — Но что есть ответвление и до Клейменов, я ни разу не слышал. Как мистер Риде не сумел о нем узнать?
— Шестым чувством. Ресницы на миг взметнулись.
— Почему шестым?
Он не шутил. Ну да, за математику мы взялись, но до основ физиологии добраться не успели, так что о стандартной пятерке чувств мальчик понятия не имел.
— Это значит — особенным. Джейк иногда проявляет необычные способности.
— Хорошо. Может, тогда у него получится… Я должен был вас обоих предупредить, что этот подземный ход опасен. — Делберт еще раз облизнул губы. — Но там, у Клейменов, другого выхода для нас не было, а вы с мистером Риденсом выглядели такими уверенными…
Мы? Перепуганный, ничего не понимающий фантазер и его дружок-фанатик с отсутствующим взглядом?
— Наверное, раньше у Клейменов был открытый вход в подземелье, — продолжал Делберт. — Когда-то давно. А потом его замуровали. Наскоро заделали, кое-как, потому что боялись. Основную кладку мистер Риденс прутом не расковырял бы.
Я кивнул и спросил:
— Почему боялись?
— Там что-то опасное. Понятия не имею, что. Покойный мистер Уибли рассказывал, еще его отцу дед запрещал к лазу подходить. А Сельма один раз туда полезла. Говорили, она молодой была упрямой, никого слушать не хотела. Спустилась в лаз и свихнулась там.
Ему становилось трудно говорить. Побледневшее лицо покрылось слоем пота, как пленкой. Язык все чаще касался губ, но они оставались сухими.
— Когда Сельма чокнулась, многие предлагали ход заделать намертво. Но мистер Уибли сказал, что это будет нарушением традиций. Мол, этот ход Моухею ровесник, и надо его сохранить на всякий случай. Он всех переспорил. А после его смерти о ходе не вспоминали. Вообще в этот дом годами никто не входил, кроме Сельмы.
Глаза мальчика закрылись, а голос упал до шепота.
— Сейчас передохну. Не прикасайся к плечу, пожалуйста.
Я отошел к окну. Раз в нашем положении медицинская помощь обернулась бы медвежьей услугой,
зато умереть до того, как моухейцы ворвутся, будет удачей
ни к чему навязываться с неумелым лечением.
Сумерки уже превратились в темноту, но у подножия холма гигантской медузой вспух круг яркого света. Моухейцы выстроили свои машины в два ряда на главной улице и включили фары. Я видел их, как актеров на сцене, и без труда узнавал каждого. Стэн Клеймен воздел руки к небу, как впавший в раж священник, Барри Пиле держал трость у груди. Паула Энсон обнимала Дилана. Рядом серебрились распущенные волосы Айлин.
А где сейчас Айрис? Умирает в темном подземелье вместе с Джейком?
В круг света вошла группа мужчин. На вытянутых руках они несли два мертвых тела. Откинутые головы мертвецов болтались, как у поломанных кукол, руки раскачивались еще сильнее скользкими бескостными движениями. Первым несли Дольфа Маккини. Так он все-таки сдох! И превращение не помогло!
Я не слышал криков и рыданий Молли, но мог без труда представить их, глядя, как она кинулась к телу сына, едва его опустили на землю. Миссис Гарделл припала к внуку с другой стороны. Чарльз стоял над ними, прижимая к себе младшего. Все они выглядели людьми, по-человечески чувствующими и раздавленными горем, но я не ощутил и намека на сочувствие. Если сами моухейцы жалели тех, кого съедали, значит, я хуже моухейцев. И хорошо, что хуже, — лишь бы не стать таким же.
Над телом Чеда тоже голосила женщина. Мужчины, которые принесли трупы, встали в ряд, точно скорбящие над могилой. А где же могила? Прямо на дороге выкопают? Чтобы потом машины в ту же яму ловить, если понадобится?
Я почувствовал, как рот наполняется горькой тошнотворной слюной. Мои проклятия не заставили моухейцев провалиться под землю, ничего не изменилось, а то, что двоих я сумел убить… Ерунда. Ларри говорил правду: истребить всю деревню подчистую никто не сможет.
От дома Маккини Кэтлин О'Доннел и Линда Биннс несли какое-то растянутое полотнище. Вошли с ним в полосу света, и я увидел, что это скатерть. Расшитая лиловыми и алыми цветами скатерть, от которой я однажды не мог оторвать глаз. И вот понял, почему. Ядовито-яркие цветы не просто сплетались и наползали друг на друга — они складывались в буквы. Когда скатерть свисала со стола, я мог видеть только элементы этих крупных букв и, хотя чувствовал, что вижу нечто очень знакомое, напрасно пытался понять, что означают странные изгибы цветочного узора. Теперь же охватил взглядом всю надпись. На лиловом фоне алело сочетание RIPnote 4. Дайте мне платочек подхватить скупую слезу! Наверное, вырвавшееся у меня ругательство потревожило Делберта. Я услышал, как он зашевелился, и отвернулся от окна. Лицо мальчика заметно осунулось, его трясло в ознобе, и, когда он заговорил, слова пришлось проталкивать сквозь стук зубов.
— Они… прощаются?
— Если здесь это так называется. И если скатерть может служить саваном.
— Чем? — Делберт моргнул.
— В нее завернут трупы?
— Нет. Только накроют до утра. И будут сидеть вокруг. А ты успеешь уйти.
Он не позволил мне возразить. Рывком поднялся, вцепился обеими руками в мою рубашку на плечах и будто не заметил, что у самого плечо снова начало кровить.
— Уходи, Уолт, ради любви, ради дружбы — уходи! Ради Лос-Анджелеса!
Я смотрел ему в глаза и не слышал, какие еще святые слова он находит. Зато четко услышал, как моя вскинувшаяся душа твердо заявила, что в первую очередь ради этого мальчика я должен, не считаясь с усталостью, найти выход из райского места. Хоть крылья слепить, как старик Дедал. Понятно? Действуй! Все! Без вопросов, Уолт!
Ларри О'Доннел мог бы поучиться у моей души командному тону.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110
Я остановился посреди разгрома, тяжело дыша и оскалив стиснутые зубы. К глазам подступили слезы. И я раньше считал, что знаю значение слова «отчаяние»? Делберт не мешал мне буйствовать. Опустившись на край продавленного дивана, он откинулся назад и полулежа наблюдал за мной из-под опущенных ресниц.
— Подойди сюда, Уолт, — позвал он, когда я остановился. — Мне трудно громко говорить.
Я перевел дыхание и тоже присел на диван. Руки мелко подрагивали. А Делберт дрожал всем телом.
— Тебе надо промыть рану и сделать перевязку, — сказал я.
— Зачем? *
Отвечать было нечего. Мы дрались, убивали и убегали от убийц, нашли тайный лаз и выложились до последнего, пробираясь по нему, а потом карабкаясь на стену, но в результате оказались в прежнем дерьме. Не победители — мясо для ближайшего пиршества. Какой смысл теперь думать о возможном заражении крови?
— Мы все знали, что из дома Уибли ведет куда-то подземный ход, — сказал мальчик. — Но что есть ответвление и до Клейменов, я ни разу не слышал. Как мистер Риде не сумел о нем узнать?
— Шестым чувством. Ресницы на миг взметнулись.
— Почему шестым?
Он не шутил. Ну да, за математику мы взялись, но до основ физиологии добраться не успели, так что о стандартной пятерке чувств мальчик понятия не имел.
— Это значит — особенным. Джейк иногда проявляет необычные способности.
— Хорошо. Может, тогда у него получится… Я должен был вас обоих предупредить, что этот подземный ход опасен. — Делберт еще раз облизнул губы. — Но там, у Клейменов, другого выхода для нас не было, а вы с мистером Риденсом выглядели такими уверенными…
Мы? Перепуганный, ничего не понимающий фантазер и его дружок-фанатик с отсутствующим взглядом?
— Наверное, раньше у Клейменов был открытый вход в подземелье, — продолжал Делберт. — Когда-то давно. А потом его замуровали. Наскоро заделали, кое-как, потому что боялись. Основную кладку мистер Риденс прутом не расковырял бы.
Я кивнул и спросил:
— Почему боялись?
— Там что-то опасное. Понятия не имею, что. Покойный мистер Уибли рассказывал, еще его отцу дед запрещал к лазу подходить. А Сельма один раз туда полезла. Говорили, она молодой была упрямой, никого слушать не хотела. Спустилась в лаз и свихнулась там.
Ему становилось трудно говорить. Побледневшее лицо покрылось слоем пота, как пленкой. Язык все чаще касался губ, но они оставались сухими.
— Когда Сельма чокнулась, многие предлагали ход заделать намертво. Но мистер Уибли сказал, что это будет нарушением традиций. Мол, этот ход Моухею ровесник, и надо его сохранить на всякий случай. Он всех переспорил. А после его смерти о ходе не вспоминали. Вообще в этот дом годами никто не входил, кроме Сельмы.
Глаза мальчика закрылись, а голос упал до шепота.
— Сейчас передохну. Не прикасайся к плечу, пожалуйста.
Я отошел к окну. Раз в нашем положении медицинская помощь обернулась бы медвежьей услугой,
зато умереть до того, как моухейцы ворвутся, будет удачей
ни к чему навязываться с неумелым лечением.
Сумерки уже превратились в темноту, но у подножия холма гигантской медузой вспух круг яркого света. Моухейцы выстроили свои машины в два ряда на главной улице и включили фары. Я видел их, как актеров на сцене, и без труда узнавал каждого. Стэн Клеймен воздел руки к небу, как впавший в раж священник, Барри Пиле держал трость у груди. Паула Энсон обнимала Дилана. Рядом серебрились распущенные волосы Айлин.
А где сейчас Айрис? Умирает в темном подземелье вместе с Джейком?
В круг света вошла группа мужчин. На вытянутых руках они несли два мертвых тела. Откинутые головы мертвецов болтались, как у поломанных кукол, руки раскачивались еще сильнее скользкими бескостными движениями. Первым несли Дольфа Маккини. Так он все-таки сдох! И превращение не помогло!
Я не слышал криков и рыданий Молли, но мог без труда представить их, глядя, как она кинулась к телу сына, едва его опустили на землю. Миссис Гарделл припала к внуку с другой стороны. Чарльз стоял над ними, прижимая к себе младшего. Все они выглядели людьми, по-человечески чувствующими и раздавленными горем, но я не ощутил и намека на сочувствие. Если сами моухейцы жалели тех, кого съедали, значит, я хуже моухейцев. И хорошо, что хуже, — лишь бы не стать таким же.
Над телом Чеда тоже голосила женщина. Мужчины, которые принесли трупы, встали в ряд, точно скорбящие над могилой. А где же могила? Прямо на дороге выкопают? Чтобы потом машины в ту же яму ловить, если понадобится?
Я почувствовал, как рот наполняется горькой тошнотворной слюной. Мои проклятия не заставили моухейцев провалиться под землю, ничего не изменилось, а то, что двоих я сумел убить… Ерунда. Ларри говорил правду: истребить всю деревню подчистую никто не сможет.
От дома Маккини Кэтлин О'Доннел и Линда Биннс несли какое-то растянутое полотнище. Вошли с ним в полосу света, и я увидел, что это скатерть. Расшитая лиловыми и алыми цветами скатерть, от которой я однажды не мог оторвать глаз. И вот понял, почему. Ядовито-яркие цветы не просто сплетались и наползали друг на друга — они складывались в буквы. Когда скатерть свисала со стола, я мог видеть только элементы этих крупных букв и, хотя чувствовал, что вижу нечто очень знакомое, напрасно пытался понять, что означают странные изгибы цветочного узора. Теперь же охватил взглядом всю надпись. На лиловом фоне алело сочетание RIPnote 4. Дайте мне платочек подхватить скупую слезу! Наверное, вырвавшееся у меня ругательство потревожило Делберта. Я услышал, как он зашевелился, и отвернулся от окна. Лицо мальчика заметно осунулось, его трясло в ознобе, и, когда он заговорил, слова пришлось проталкивать сквозь стук зубов.
— Они… прощаются?
— Если здесь это так называется. И если скатерть может служить саваном.
— Чем? — Делберт моргнул.
— В нее завернут трупы?
— Нет. Только накроют до утра. И будут сидеть вокруг. А ты успеешь уйти.
Он не позволил мне возразить. Рывком поднялся, вцепился обеими руками в мою рубашку на плечах и будто не заметил, что у самого плечо снова начало кровить.
— Уходи, Уолт, ради любви, ради дружбы — уходи! Ради Лос-Анджелеса!
Я смотрел ему в глаза и не слышал, какие еще святые слова он находит. Зато четко услышал, как моя вскинувшаяся душа твердо заявила, что в первую очередь ради этого мальчика я должен, не считаясь с усталостью, найти выход из райского места. Хоть крылья слепить, как старик Дедал. Понятно? Действуй! Все! Без вопросов, Уолт!
Ларри О'Доннел мог бы поучиться у моей души командному тону.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110