У французов проповедуют: «Бог за Францию, а кто защитником имеет бога, тот непобедим!» У англичан и испанцев — то лее самое: «Войну эту ведет не император, но бог! Вы только будьте храбры — и победа за нами. Если же кто падет в бою, он не гибнет — он взлетает прямо в небеса, как есть, в полном вооружении».
Харон. И люди им верят?
Аластор. На что только не способно притворное благочестие! К тому же прими в соображение юную неискушенность в жизни, жажду славы, гнев, силу природных склонностей. Таких людей нетрудно ввести в обман, и легко стронуть с места повозку, чье дышло и без того направлено к пропасти.
Харон. Я охотно сделаю этим животным что-нибудь приятное.
Аластор. Приготовь им знатное угощение — лучше ничего не придумаешь.
Харон. Но только из мальвы, волчьих бобов и порея. У нас, как ты знаешь, других припасов нет.
Аластор. Из куропаток, каплунов и фазанов, если хочешь угодить гостям.
Харон. Но что их побуждает так прилежно раздувать войну? Какую выгоду пожинают они на этом поле?
Аластор. А им от умирающих больше пользы, чем от живых. Тут и завещания, и заупокойные службы, и буллы, и многие другие завидные прибытки. Наконец, они предпочитают военные лагеря своим ульям. Война сплошь да рядом выводит в епископы тех, кто в мирные дни не стоил и медной монетки.
X ар он. Умны!…
Аластор. Но к чему тебе трирема?
Харон. Неохота в другой раз тонуть посреди топи.
Аластор. Это из-за множества пассажиров?
Харон. Конечно.
Аластор. Но везешь-то ведь тени, не тела. А у тени что за вес!
Харон. Как у водяного паука, но этих пауков может набраться такая сила, что перегрузят челнок. И потом, ты сам знаешь, челнок тоже призрачный.
Аластор. Но, помнится, мне случалось видеть, набегала огромная толпа, челнок всех не вмещал, и на твоем кормиле висло иной раз по три тысячи теней, а ты ни малейшей тяжести не чувствовал.
Харон. Не спорю, но такими легкими души бывают, когда разлучаются с телом постепенно, а само тело истощено чахоткою или неперемежающеюся лихорадкой. Но если душа внезапно исторгнута из тучного тела, она уносит с собою много телесной тяжести. Такие души посылает к нам паралич, воспаление горла, чума, но в первую очередь война.
Аластор. Не думаю, чтобы французы или испанцы были очень тяжелые.
Харон. Гораздо легче прочих, но и у них души — не пушинки. Но из британцев и германцев, откормленных на славу, выходят подчас такие души, что недавно я насилу увез только десяток, да и то, если бы дорогою не выкинул две или три за борт, погиб бы вместе с челноком, со всеми ездоками и с платою за перевоз.
Аластор. Опасность громадная!
Харон. Что ж, по-твоему, будет, когда подоспеют жирные сатрапы, Фрасоны и отчаянные рубаки?
Аластор. Из тех, что гибнут в справедливой борьбе, я думаю, к тебе не является никто: говорят, они возносятся прямо в небеса.
Харон. Куда они возносятся, я не знаю, а знаю только одно: всякий раз, как война, ко мне приходит столько раненых и увечных, что я начинаю сомневаться, уцелел ли на земле хоть один живой. И приходят нагруженные не только пьянством и обжорством, но еще буллами, приходами и многим иным.
Аластор. Ну, этого уж они с собою не приносят: к тебе все приходят нагие!
Харон. Так-то оно так, да новички несут с собою сонные призраки подобных вещей.
Аластор. Так ли обременительные сонные видения?
Харон. Для моего челнока — да, обременительны. Что я говорю — «обременительны»? Уже ко дну его пустили! И наконец, такое множество оболов тоже, по-твоему, ничего не весит?
Аластор. Нет, мне кажется, весит, если они медные.
Харон. Вот я и решил присмотреть себе подходящее судно.
Аластор. Поздравляю тебя!
Харон. Это с чем же?
Аластор. Ты вскоре разбогатеешь.
Харон. Из-за множества теней?
Аластор. Да.
Харон. Если бы они прихватывали свои богатства с собою! А то они в челне горько плачут об оставленных наверху царствах, епархиях, аббатствах, бесчисленных золотых талантах, а мне не приносят ничего, кроме единственного обола. И все, что у меня накоплено за три тысячи лет, можно насыпать в одну трирему.
Аластор. Кто ищет дохода, тому и расходы надо нести.
Харон. Но смертные, как я слышу, ведут дела поудачнее: за три года богатеют, если Меркурий благосклонен.
Аластор. Но они же и разоряются дотла сплошь да рядом. Твои доходы меньше, зато вернее.
Харон. Не знаю, насколько они верны. Если сегодня появится какой-нибудь бог, который уладит раздоры государей, — все пропало!
Аластор. Ну, об этом не тревожься, спи спокойно, хоть на левом боку, хоть на правом: ручаюсь, что в ближайшие десять лет мира бояться нечего. Один лишь папа римский усердно призывает к согласию, но, поверь мне, он моет эфиопа. Ропщут и города, устав от бедствий, и целые народы, — точно не знаю какие, — шепчутся недовольно, твердят, что это несправедливо, чтобы из-за частных обид, из-за честолюбия двоих или троих людей все в мире было перевернуто вверх дном; но как бы здраво они там ни судили, а победу — помяни мое слово — одержат фурии. Но объясни мне, к чему за покупкою судна обращаться к людям? Разве у нас своих мастеров нет? Например — Вулкан.
Харон. Да, конечно, — если бы я надумал обзавестись медным кораблем.
Аластор. И работников искать не надо.
Харон. Это-то верно, да у нас леса нет.
Аластор. Что я слышу? В подземном царстве нет лесов?
Харон. Даже рощи, что росли в Елисейских полях, и те сведены.
Аластор. Но на какую потребу?
Харон. На костры, чтобы сжигать тени еретиков. Недавно пришлось нам даже уголь рыть из земных недр.
Аластор. Не понимаю! Неужели эти тени нельзя казнить с меньшими издержками?
Харон. Так рассудил Радамант.
Аластор. Когда ты купишь трирему, откуда гребцы возьмутся?
Харон. Мое дело — держать кормовое весло. А грести будут тени, если захотят переправиться на другой берег.
Аластор. Но есть такие тени, что веслом двинуть не умеют.
Харон. У меня ни для кого поблажек нет — пусть гребут и монархи и кардиналы, каждый в свой черед, наравне с простолюдинами и бедняками. А умеют или не умеют — мне все равно.
Аластор. Помогай тебе Меркурий счастливо приобрести трирему, а я тебя дольше задерживать не хочу. Пойду с радостною вестью к Орку. Но погоди, погоди, Харон!
Харон. Что такое?
Аластор. Возвращайся скорее, чтобы тебя не захлестнула толпа.
Харон. Да ты и так застанешь больше двухсот тысяч на берегу, не считая тех, которые плавают в болоте. Но я потороплюсь, как только сумею. А ты скажи им, что я скоро буду.
Синод грамматиков
Альбин. Бертульф. Кантел. Дифил. Евмений. Фабулл. Гадитан
Альбин. Есть ли среди нас знаток арифметики?
Бертульф. А на что он нам нужен?
Альбин. Он сосчитал бы точно, сколько сошлось грамматиков.
Бертульф. Ну, это нам и собственные пальцы скажут, безо всяких счетных камешков.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153
Харон. И люди им верят?
Аластор. На что только не способно притворное благочестие! К тому же прими в соображение юную неискушенность в жизни, жажду славы, гнев, силу природных склонностей. Таких людей нетрудно ввести в обман, и легко стронуть с места повозку, чье дышло и без того направлено к пропасти.
Харон. Я охотно сделаю этим животным что-нибудь приятное.
Аластор. Приготовь им знатное угощение — лучше ничего не придумаешь.
Харон. Но только из мальвы, волчьих бобов и порея. У нас, как ты знаешь, других припасов нет.
Аластор. Из куропаток, каплунов и фазанов, если хочешь угодить гостям.
Харон. Но что их побуждает так прилежно раздувать войну? Какую выгоду пожинают они на этом поле?
Аластор. А им от умирающих больше пользы, чем от живых. Тут и завещания, и заупокойные службы, и буллы, и многие другие завидные прибытки. Наконец, они предпочитают военные лагеря своим ульям. Война сплошь да рядом выводит в епископы тех, кто в мирные дни не стоил и медной монетки.
X ар он. Умны!…
Аластор. Но к чему тебе трирема?
Харон. Неохота в другой раз тонуть посреди топи.
Аластор. Это из-за множества пассажиров?
Харон. Конечно.
Аластор. Но везешь-то ведь тени, не тела. А у тени что за вес!
Харон. Как у водяного паука, но этих пауков может набраться такая сила, что перегрузят челнок. И потом, ты сам знаешь, челнок тоже призрачный.
Аластор. Но, помнится, мне случалось видеть, набегала огромная толпа, челнок всех не вмещал, и на твоем кормиле висло иной раз по три тысячи теней, а ты ни малейшей тяжести не чувствовал.
Харон. Не спорю, но такими легкими души бывают, когда разлучаются с телом постепенно, а само тело истощено чахоткою или неперемежающеюся лихорадкой. Но если душа внезапно исторгнута из тучного тела, она уносит с собою много телесной тяжести. Такие души посылает к нам паралич, воспаление горла, чума, но в первую очередь война.
Аластор. Не думаю, чтобы французы или испанцы были очень тяжелые.
Харон. Гораздо легче прочих, но и у них души — не пушинки. Но из британцев и германцев, откормленных на славу, выходят подчас такие души, что недавно я насилу увез только десяток, да и то, если бы дорогою не выкинул две или три за борт, погиб бы вместе с челноком, со всеми ездоками и с платою за перевоз.
Аластор. Опасность громадная!
Харон. Что ж, по-твоему, будет, когда подоспеют жирные сатрапы, Фрасоны и отчаянные рубаки?
Аластор. Из тех, что гибнут в справедливой борьбе, я думаю, к тебе не является никто: говорят, они возносятся прямо в небеса.
Харон. Куда они возносятся, я не знаю, а знаю только одно: всякий раз, как война, ко мне приходит столько раненых и увечных, что я начинаю сомневаться, уцелел ли на земле хоть один живой. И приходят нагруженные не только пьянством и обжорством, но еще буллами, приходами и многим иным.
Аластор. Ну, этого уж они с собою не приносят: к тебе все приходят нагие!
Харон. Так-то оно так, да новички несут с собою сонные призраки подобных вещей.
Аластор. Так ли обременительные сонные видения?
Харон. Для моего челнока — да, обременительны. Что я говорю — «обременительны»? Уже ко дну его пустили! И наконец, такое множество оболов тоже, по-твоему, ничего не весит?
Аластор. Нет, мне кажется, весит, если они медные.
Харон. Вот я и решил присмотреть себе подходящее судно.
Аластор. Поздравляю тебя!
Харон. Это с чем же?
Аластор. Ты вскоре разбогатеешь.
Харон. Из-за множества теней?
Аластор. Да.
Харон. Если бы они прихватывали свои богатства с собою! А то они в челне горько плачут об оставленных наверху царствах, епархиях, аббатствах, бесчисленных золотых талантах, а мне не приносят ничего, кроме единственного обола. И все, что у меня накоплено за три тысячи лет, можно насыпать в одну трирему.
Аластор. Кто ищет дохода, тому и расходы надо нести.
Харон. Но смертные, как я слышу, ведут дела поудачнее: за три года богатеют, если Меркурий благосклонен.
Аластор. Но они же и разоряются дотла сплошь да рядом. Твои доходы меньше, зато вернее.
Харон. Не знаю, насколько они верны. Если сегодня появится какой-нибудь бог, который уладит раздоры государей, — все пропало!
Аластор. Ну, об этом не тревожься, спи спокойно, хоть на левом боку, хоть на правом: ручаюсь, что в ближайшие десять лет мира бояться нечего. Один лишь папа римский усердно призывает к согласию, но, поверь мне, он моет эфиопа. Ропщут и города, устав от бедствий, и целые народы, — точно не знаю какие, — шепчутся недовольно, твердят, что это несправедливо, чтобы из-за частных обид, из-за честолюбия двоих или троих людей все в мире было перевернуто вверх дном; но как бы здраво они там ни судили, а победу — помяни мое слово — одержат фурии. Но объясни мне, к чему за покупкою судна обращаться к людям? Разве у нас своих мастеров нет? Например — Вулкан.
Харон. Да, конечно, — если бы я надумал обзавестись медным кораблем.
Аластор. И работников искать не надо.
Харон. Это-то верно, да у нас леса нет.
Аластор. Что я слышу? В подземном царстве нет лесов?
Харон. Даже рощи, что росли в Елисейских полях, и те сведены.
Аластор. Но на какую потребу?
Харон. На костры, чтобы сжигать тени еретиков. Недавно пришлось нам даже уголь рыть из земных недр.
Аластор. Не понимаю! Неужели эти тени нельзя казнить с меньшими издержками?
Харон. Так рассудил Радамант.
Аластор. Когда ты купишь трирему, откуда гребцы возьмутся?
Харон. Мое дело — держать кормовое весло. А грести будут тени, если захотят переправиться на другой берег.
Аластор. Но есть такие тени, что веслом двинуть не умеют.
Харон. У меня ни для кого поблажек нет — пусть гребут и монархи и кардиналы, каждый в свой черед, наравне с простолюдинами и бедняками. А умеют или не умеют — мне все равно.
Аластор. Помогай тебе Меркурий счастливо приобрести трирему, а я тебя дольше задерживать не хочу. Пойду с радостною вестью к Орку. Но погоди, погоди, Харон!
Харон. Что такое?
Аластор. Возвращайся скорее, чтобы тебя не захлестнула толпа.
Харон. Да ты и так застанешь больше двухсот тысяч на берегу, не считая тех, которые плавают в болоте. Но я потороплюсь, как только сумею. А ты скажи им, что я скоро буду.
Синод грамматиков
Альбин. Бертульф. Кантел. Дифил. Евмений. Фабулл. Гадитан
Альбин. Есть ли среди нас знаток арифметики?
Бертульф. А на что он нам нужен?
Альбин. Он сосчитал бы точно, сколько сошлось грамматиков.
Бертульф. Ну, это нам и собственные пальцы скажут, безо всяких счетных камешков.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153