Менедем. Откуда такая уверенность? Огигий. О, так поведала константинопольская монахиня, которая дала млеко.
Менедем. А ей, вероятно, сообщил святой Бернард. Огигий. Думаю, что да.
Менедем. Ему, уже в зрелые годы, довелось вкусить млека из той самой груди, которую сосал Младенец Иисус. Странно, что Бернарда прозвали «медоточивым», а не «млекоточивым».
Но как это именуют «млеком Девы» то, что никогда не стекало с ее сосцов?
Огигий. Нет, оно тоже стекало, но, капая на камень, где случалось сидеть Богородице во время кормления, застывало и твердело, а после, божиим изволением, умножилось.
Менедем. Так-так. Продолжай. Огигий. Мы уже собирались уходить и прогуливались взад-вперед, поглядывая, не увидим ли еще чего, достойного обозрения, как вдруг опять появились мистагоги: они смотрят на нас краешком глаза, исподтишка показывают пальцами, приближаются, отступают, снова приближаются, мнутся в нерешительности и, по-видимому, очень хотят к нам обратиться, но не смеют.
Менедем. И тут ты уже совсем не боялся?
Огигий. Нисколько. Я повернулся к ним лицом, улыбался и глядел на них так, словно приглашая заговорить. Наконец один подошел и спросил мое имя. Я сказал. «Это ты два года назад прибил во исполнение обета табличку, писанную еврейскими буквами?» — «Я», — отвечаю.
Менедем. Ты умеешь писать по-еврейски?
Огигий. Нет, но у них все непонятное зовется «еврейским». Тут же, как я предполагаю, послали за ?????? ??????? обители, и он мигом подоспел.
Менедем. Какую должность это обозначает? Разве у них нет аббата?
Огигий. Нет.
Менедем. Почему?
Огигий. Потому что они не знают по-еврейски.
Менедем. А епископа?
Огигий. Тоже нет.
Менедем. Почему?
Огигий. Потому что Дева еще слишком бедна, чтобы купить посох и митру, — это ей не по средствам.
Менедем. И даже настоятеля нет?
Огигий. Нет.
Менедем. А этому что помехою?
Огигий. «Настоятель» — обозначение должности, а не духовной чистоты. Поэтому в обителях каноников слово «аббат» отвергают и отдают предпочтение слову «приор».
Менедем. Но ?????? ??????? я еще никогда не слыхивал!
Огигий. Стало быть, ты полный невежда в грамматике.
Менедем. ???????????? среди тропов я знаю.
Огигий. Вот именно! Кто следует за первым — за приором, — тот и есть «первый последующий».
Менедем. А! Значит, ты говоришь о помощнике приора.
Огигий. Он учтиво поздоровался со мною и рассказал, сколько пота пролили многие паломники, пытаясь прочесть эти стихи, сколько очков протиралось попусту. Всякий раз, как прибывал какой-нибудь старик-доктор богословия или права, его приводили к этой табличке. Кто утверждал, что это арабские буквы, кто — что и вовсе вымышленные. В конце концов отыскался человек, который прочел заглавие; оно было написано и словами латинскими, и буквами, но — прописными. Греческие стихи написаны греческими прописными, которые с первого взгляда напоминают латинские прописные. Исполняя просьбу монахов, я передал смысл стихов по-латыни, переводя слово в слово. За этот ничтожный труд мне было предложено вознаграждение, но я отказался наотрез, объявив, что нет такого трудного дела, которое я не исполнил бы с величайшею охотой в угоду пресвятой Деве, даже если б она повелела мне доставить письмо из Англии в Иерусалим.
Менедем. Есть ли нужда в таком письмоносце, как ты, когда у нее столько ангелов в писцах и в нарочных? Огигий. Тогда он достал из кошелька щепку от бревна, на котором однажды стояла Девственная Матерь. Дивное благоухание тут же засвидетельствовало, что это великая святыня. Я опустился на колени, обнажил голову и, почтительно облобызав столь драгоценный дар трижды и четырежды, спрятал его в свой кошелек. Менедем. Можно взглянуть?
Огигий. По мне — так пожалуйста. Но если ты сегодня не постишься или если минувшею ночью имел сношение с женою, не советую смотреть.
Менедем. Показывай: опасности никакой. Огигий. Вот.
Менедем. Счастливец ты! Получить такой подарок! Огигий. Знай, что эту крохотную щепочку я не променял бы на все золото Тахо. Я оправлю ее в золото, но так, чтобы она просвечивала сквозь хрусталь.
Между тем помощник приора, видя, каким ликованием наполнил меня его дар, решил, что я достоин и большего доверия. «Ты видал когда-нибудь тайны Девы?» — осведомился он. Слово «тайны» очень меня смутило, но я не посмел расспрашивать, что он имеет в виду, ибо в делах столь священных даже оговорка сопряжена с риском. «Нет, отвечаю, не видел, но мечтал бы увидеть». Иду следом за ним, словно в наитии. Он возжигает одну свечу, потом другую; показывает статую, замечательную не величиной, не материалом и не работою, но внутренним достоинством и силою.
Менедем. Если дело касается чудес, размеры почти никакого значения не имеют. Я видел в Париже святого Христофора, даже и не исполинского, не колоссального, но прямо-таки вышиною с гору. И однако никакими чудесами он себя не прославил, сколько мне известно.
Огигий. У ног Девы — самоцвет, которому ни по-латыни, ни по-гречески названия нет вовсе, а французы назвали его жабьим камнем, оттого что он повторяет очертания жабы с такою точностью, какая ни единому искусству недоступна. И что особенно невероятно — камешек совсем маленький, и жаба не выпуклая, а словно бы заключена в середине и просвечивает сквозь поверхность.
Менедем. Может, это только чудится, так же как в корне папоротника, если его разрезать, нам чудится орел? Или вот ребятишки — чего только не разглядят в облаках?! Драконов, изрыгающих пламя, огнедышащие горы, сражающихся бойцов.
Огигий. Поверь: и живая жаба не так похожа на самое себя, как та, изображенная в камне.
Менедем. До сих пор я терпеливо слушал твои басни, теперь ищи другого слушателя, который поверит тебе насчет жабы.
Огигий. Я не удивляюсь, Менедем, что ты так распалился. Я бы и сам не поверил никому, даже всем богословам, вместе взятым, если б не увидел собственными глазами, — вот этими двумя глазами, говорю, — не увидел, не рассмотрел, не убедился! А ты, мне кажется, совершенно равнодушен к природе.
Менедем. Отчего? Оттого, что я не верю, будто ослы летают?
Огигий. Разве ты не замечаешь, как забавляется художник-природа, воспроизводя краски и черты любых предметов различными средствами, но прежде всего — в драгоценных камнях? И какою поразительной силой наделяет она эти камни, силою совершенно неправдоподобной, если бы прямой опыт не внушал нам обратного убеждения. Скажи, поверил бы ты, что сталь притягивается и отталкивается магнитом на расстоянии, если б не видел своими глазами?
Менедем. Конечно, нет, даже если б десять Аристотелей мне в этом поклялись!
Огигий. Но тогда не кричи: «Басни! Сказки!» — если услышишь о чем-либо, еще не известном тебе по опыту. В керавнии мы видим образ молнии, в пиропе — живого пламени, в халазии — округленность и твердость градины, которые сохраняются и после того, как бросишь камень в огонь, в изумруде — глубину и прозрачность морской волны.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153
Менедем. А ей, вероятно, сообщил святой Бернард. Огигий. Думаю, что да.
Менедем. Ему, уже в зрелые годы, довелось вкусить млека из той самой груди, которую сосал Младенец Иисус. Странно, что Бернарда прозвали «медоточивым», а не «млекоточивым».
Но как это именуют «млеком Девы» то, что никогда не стекало с ее сосцов?
Огигий. Нет, оно тоже стекало, но, капая на камень, где случалось сидеть Богородице во время кормления, застывало и твердело, а после, божиим изволением, умножилось.
Менедем. Так-так. Продолжай. Огигий. Мы уже собирались уходить и прогуливались взад-вперед, поглядывая, не увидим ли еще чего, достойного обозрения, как вдруг опять появились мистагоги: они смотрят на нас краешком глаза, исподтишка показывают пальцами, приближаются, отступают, снова приближаются, мнутся в нерешительности и, по-видимому, очень хотят к нам обратиться, но не смеют.
Менедем. И тут ты уже совсем не боялся?
Огигий. Нисколько. Я повернулся к ним лицом, улыбался и глядел на них так, словно приглашая заговорить. Наконец один подошел и спросил мое имя. Я сказал. «Это ты два года назад прибил во исполнение обета табличку, писанную еврейскими буквами?» — «Я», — отвечаю.
Менедем. Ты умеешь писать по-еврейски?
Огигий. Нет, но у них все непонятное зовется «еврейским». Тут же, как я предполагаю, послали за ?????? ??????? обители, и он мигом подоспел.
Менедем. Какую должность это обозначает? Разве у них нет аббата?
Огигий. Нет.
Менедем. Почему?
Огигий. Потому что они не знают по-еврейски.
Менедем. А епископа?
Огигий. Тоже нет.
Менедем. Почему?
Огигий. Потому что Дева еще слишком бедна, чтобы купить посох и митру, — это ей не по средствам.
Менедем. И даже настоятеля нет?
Огигий. Нет.
Менедем. А этому что помехою?
Огигий. «Настоятель» — обозначение должности, а не духовной чистоты. Поэтому в обителях каноников слово «аббат» отвергают и отдают предпочтение слову «приор».
Менедем. Но ?????? ??????? я еще никогда не слыхивал!
Огигий. Стало быть, ты полный невежда в грамматике.
Менедем. ???????????? среди тропов я знаю.
Огигий. Вот именно! Кто следует за первым — за приором, — тот и есть «первый последующий».
Менедем. А! Значит, ты говоришь о помощнике приора.
Огигий. Он учтиво поздоровался со мною и рассказал, сколько пота пролили многие паломники, пытаясь прочесть эти стихи, сколько очков протиралось попусту. Всякий раз, как прибывал какой-нибудь старик-доктор богословия или права, его приводили к этой табличке. Кто утверждал, что это арабские буквы, кто — что и вовсе вымышленные. В конце концов отыскался человек, который прочел заглавие; оно было написано и словами латинскими, и буквами, но — прописными. Греческие стихи написаны греческими прописными, которые с первого взгляда напоминают латинские прописные. Исполняя просьбу монахов, я передал смысл стихов по-латыни, переводя слово в слово. За этот ничтожный труд мне было предложено вознаграждение, но я отказался наотрез, объявив, что нет такого трудного дела, которое я не исполнил бы с величайшею охотой в угоду пресвятой Деве, даже если б она повелела мне доставить письмо из Англии в Иерусалим.
Менедем. Есть ли нужда в таком письмоносце, как ты, когда у нее столько ангелов в писцах и в нарочных? Огигий. Тогда он достал из кошелька щепку от бревна, на котором однажды стояла Девственная Матерь. Дивное благоухание тут же засвидетельствовало, что это великая святыня. Я опустился на колени, обнажил голову и, почтительно облобызав столь драгоценный дар трижды и четырежды, спрятал его в свой кошелек. Менедем. Можно взглянуть?
Огигий. По мне — так пожалуйста. Но если ты сегодня не постишься или если минувшею ночью имел сношение с женою, не советую смотреть.
Менедем. Показывай: опасности никакой. Огигий. Вот.
Менедем. Счастливец ты! Получить такой подарок! Огигий. Знай, что эту крохотную щепочку я не променял бы на все золото Тахо. Я оправлю ее в золото, но так, чтобы она просвечивала сквозь хрусталь.
Между тем помощник приора, видя, каким ликованием наполнил меня его дар, решил, что я достоин и большего доверия. «Ты видал когда-нибудь тайны Девы?» — осведомился он. Слово «тайны» очень меня смутило, но я не посмел расспрашивать, что он имеет в виду, ибо в делах столь священных даже оговорка сопряжена с риском. «Нет, отвечаю, не видел, но мечтал бы увидеть». Иду следом за ним, словно в наитии. Он возжигает одну свечу, потом другую; показывает статую, замечательную не величиной, не материалом и не работою, но внутренним достоинством и силою.
Менедем. Если дело касается чудес, размеры почти никакого значения не имеют. Я видел в Париже святого Христофора, даже и не исполинского, не колоссального, но прямо-таки вышиною с гору. И однако никакими чудесами он себя не прославил, сколько мне известно.
Огигий. У ног Девы — самоцвет, которому ни по-латыни, ни по-гречески названия нет вовсе, а французы назвали его жабьим камнем, оттого что он повторяет очертания жабы с такою точностью, какая ни единому искусству недоступна. И что особенно невероятно — камешек совсем маленький, и жаба не выпуклая, а словно бы заключена в середине и просвечивает сквозь поверхность.
Менедем. Может, это только чудится, так же как в корне папоротника, если его разрезать, нам чудится орел? Или вот ребятишки — чего только не разглядят в облаках?! Драконов, изрыгающих пламя, огнедышащие горы, сражающихся бойцов.
Огигий. Поверь: и живая жаба не так похожа на самое себя, как та, изображенная в камне.
Менедем. До сих пор я терпеливо слушал твои басни, теперь ищи другого слушателя, который поверит тебе насчет жабы.
Огигий. Я не удивляюсь, Менедем, что ты так распалился. Я бы и сам не поверил никому, даже всем богословам, вместе взятым, если б не увидел собственными глазами, — вот этими двумя глазами, говорю, — не увидел, не рассмотрел, не убедился! А ты, мне кажется, совершенно равнодушен к природе.
Менедем. Отчего? Оттого, что я не верю, будто ослы летают?
Огигий. Разве ты не замечаешь, как забавляется художник-природа, воспроизводя краски и черты любых предметов различными средствами, но прежде всего — в драгоценных камнях? И какою поразительной силой наделяет она эти камни, силою совершенно неправдоподобной, если бы прямой опыт не внушал нам обратного убеждения. Скажи, поверил бы ты, что сталь притягивается и отталкивается магнитом на расстоянии, если б не видел своими глазами?
Менедем. Конечно, нет, даже если б десять Аристотелей мне в этом поклялись!
Огигий. Но тогда не кричи: «Басни! Сказки!» — если услышишь о чем-либо, еще не известном тебе по опыту. В керавнии мы видим образ молнии, в пиропе — живого пламени, в халазии — округленность и твердость градины, которые сохраняются и после того, как бросишь камень в огонь, в изумруде — глубину и прозрачность морской волны.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153