Все прочее — дело епископа.
Хозяин. Птицы вроде тебя к нам залетают редко. Я вижу, что вы и вправду добрые люди. Но к чему у вас платье такое, ни на что не похожее? Ведь и судят-то об вас дурно в большинстве потому, что вы так одеваетесь.
Конрад. Как это получается?
Хозяин. Точно не скажу, но у многих людей такое мнение.
Конрад. А многие по этой же самой причине — что мы так одеваемся — считают, будто мы святые. И те и другие заблуждаются, но заблуждение вторых, которые, глядя на платье, думают об нас хорошо, — добрее и человечнее.
Хозяин. Пусть так, и все же к чему вообще столько отличий в одежде?
Конрад. А как тебе представляется?
Хозяин. По-моему, они вообще ни к чему, кроме как в торжественных процессиях или на войне. В процессиях несут изображения разных лиц — святых, иудеев, язычников, и мы их узнаем по различному платью. А на войне это нужно для того, чтобы каждое войско следовало за своим знаменем и не случалось замешательства в рядах.
Конрад. Прекрасно рассуждаешь, но и наша одежда — тоже военная. Кто следует за этим полководцем, кто — за тем, но все мы сражаемся под началом одного императора — Христа. Впрочем, в одежде следует различать три качества.
Хозяин. Какие?
Конрад. Насколько она отвечает необходимости, привычке и приличиям. Для чего мы принимаем пищу?
Хозяин. Чтоб не умереть с голоду.
Конрад. Так иногда необходимо одеваться, чтобы не умереть от холода.
Хозяин. Согласен.
Конрад. Но в этом отношении наше платье лучше твоего: оно прикрывает и голову, и шею, и плечи — те места, которые застуживать всего опаснее. Кто ездит верхом, тому подходит короткое платье, кто больше сидит — тому — долгое, летом — тонкое, зимою — плотное. В Риме есть люди, которые в течение дня меняют платье трижды: утром надевают подбитое мехом, около полудня — обыкновенное, под вечер — опять иное, потеплее. Но перемена не у всякого найдется, поэтому и придумано наше платье, одинаково годное на очень многие случаи.
Хозяин. Как так?
Конрад. Например, если дует северный ветер или пылает солнце, мы покрываемся капюшоном, стало жарко — опускаем капюшон на спину, надо отдохнуть — опускаем подол, надо идти — подбираем или даже затыкаем за пояс.
Хозяин. Не дурно соображал тот, кто это придумал.
Конрад. А для счастья и благополучия особенно важно, чтобы человек привык довольствоваться малым: если уже мы начнем потакать своим страстям или гоняться за удовольствиями — конца этому не будет. Но невозможно найти другую одежду, которая бы одна доставляла столько удобств.
Хозяин. Не спорю.
Конрад. Теперь поговорим о приличиях. Ответь мне по совести: если бы ты надел платье своей жены, разве не сказали бы все, что ты нарушаешь приличие?
Хозяин. Сказали бы, что я рехнулся.
Конрад. А что бы сказал ты, если б она надела твое платье?
Хозяин. Худого, может, и ничего не сказал бы, зато бока намял бы ей нехудо.
Конрад. А между тем ведь совсем не важно, какое платье носить.
Хозяин. Нет, коли так взглянуть — очень важно!
Конрад. И не удивительно: даже у язычников законы карают и мужчину и женщину, если они наденут платье, принадлежащее другому полу.
Хозяин. И поделом!
Конрад. Ну, а если б старец восьмидесяти лет от роду надел платье пятнадцатилетнего мальчишки или, наоборот, мальчишка — платье старика, разве не скажут все, что по ним плачет палка? Или если старуха нарядится, как молоденькая, или наоборот?
Хозяин. Еще бы не сказать!
Конрад. А если мирянин надел бы облачение священника или священник оделся, как мирянин?
Хозяин. Оба поступили бы непристойно.
Конрад. Если б обыкновенный человек украсил себя знаками отличия государя или обыкновенный священник — убором епископа, они поступили бы непристойно?
Хозяин. Разумеется!
Конрад. Что, если бы мирный гражданин разоделся по-военному — в перья и прочие Фрасоновы глупости?
Хозяин. Его бы осмеяли.
Конрад. Что, если бы английский солдат носил на платье белый крест, швейцарский — красный, а французский — черный?
Хозяин. Это была бы наглость.
Конрад. Почему же ты так дивишься нашему убору?
Хозяин. Какое различие между обыкновенным человеком и государем, между мужчиной и женщиной, я понимаю; но чем различается монах от немонаха — никак не пойму!
Конрад. В чем различие между бедняком и богачом?
Хозяин. В имуществе.
Конрад. И однако ж было бы непристойно, если б бедняк оделся наподобие богача.
Хозяин. Конечно. Особенно ежели принять в рассуждение, как нынче разряжены почти все богачи.
Конрад. А в чем — между дураком и умным?
Хозяин. Ну, здесь различие побольше!
Конрад. А шуты не одеваются ли иначе, нежели мудрецы?
Хозяин. Не знаю, что подобало бы вам, но только ваш наряд недалек от шутовского — не хватает лишь ослиных ушей да бубенчиков.
Конрад. Да, этого, и правда, недостает, потому что мы, и правда, шуты мира сего, если живем так, как исповедуем.
Хозяин. Кто вы и как живете, я не знаю, но знаю твердо, что многие шуты в колпаках с бубенчиками и ослиными ушами мудрее тех, кто носит шляпы, подбитые мехом, мантии и прочие украшения мудрости. И если кто исповедует мудрость платьем, а не делом, он, по-моему, самый дремучий глупец. Видал я одного шута-расшута, который носил платье до пят и мантию Учителя и Наставника, да и внушительностью лица мог сойти за важного богослова. Он диспутировал перед кем угодно, и не без наружного достоинства, а для знатных господ был такою же забавой, как любой иной шут, хотя своею разновидностью глупости побивал всех прочих.
Конрад. Чего же ты требуешь? Чтобы государь, который смеется над шутом, поменялся с ним платьем?
Хозяин. Быть может, этого именно и потребовало бы приличие, если б людям заблагорассудилось изобразить наглядно все, что скрыто у них в душе.
Конрад. Ты стоишь на своем, а я все-таки считаю, что не без причины назначена шутам особая одежда.
Хозяин. И какая этому причина?
Конрад. Чтобы их не обидели ненароком, если они что скажут или сделают не так — спроста, конечно, сдуру.
Хозяин. Я, однако, не замечаю, чтобы их обижали; наоборот, они пользуются полной свободою, так что глупость нередко вырастает в прямое безумие. И мне непонятно, почему бодливого быка, который убьет человека, или пса, или свинью, которые загрызут ребенка, мы наказываем смертью, а шута, который совершит худшее преступление, милуем, оправдывая глупостью… Впрочем, я жду ответа, почему вы одеваетесь не так, как все прочие. Ведь ежели любого повода довольно, то пекарю надо бы одеваться иначе, чем рыбаку, сапожнику иначе, чем портному, аптекарю — чем виноторговцу, возчику — чем матросу. А вы, коли вы духовные, — почему одеты не так, как прочее духовенство? А коли миряне — почему от нас отличаетесь?
Конрад. В старину мы, монахи, были не чем иным, как более чистою половиною мирян.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153
Хозяин. Птицы вроде тебя к нам залетают редко. Я вижу, что вы и вправду добрые люди. Но к чему у вас платье такое, ни на что не похожее? Ведь и судят-то об вас дурно в большинстве потому, что вы так одеваетесь.
Конрад. Как это получается?
Хозяин. Точно не скажу, но у многих людей такое мнение.
Конрад. А многие по этой же самой причине — что мы так одеваемся — считают, будто мы святые. И те и другие заблуждаются, но заблуждение вторых, которые, глядя на платье, думают об нас хорошо, — добрее и человечнее.
Хозяин. Пусть так, и все же к чему вообще столько отличий в одежде?
Конрад. А как тебе представляется?
Хозяин. По-моему, они вообще ни к чему, кроме как в торжественных процессиях или на войне. В процессиях несут изображения разных лиц — святых, иудеев, язычников, и мы их узнаем по различному платью. А на войне это нужно для того, чтобы каждое войско следовало за своим знаменем и не случалось замешательства в рядах.
Конрад. Прекрасно рассуждаешь, но и наша одежда — тоже военная. Кто следует за этим полководцем, кто — за тем, но все мы сражаемся под началом одного императора — Христа. Впрочем, в одежде следует различать три качества.
Хозяин. Какие?
Конрад. Насколько она отвечает необходимости, привычке и приличиям. Для чего мы принимаем пищу?
Хозяин. Чтоб не умереть с голоду.
Конрад. Так иногда необходимо одеваться, чтобы не умереть от холода.
Хозяин. Согласен.
Конрад. Но в этом отношении наше платье лучше твоего: оно прикрывает и голову, и шею, и плечи — те места, которые застуживать всего опаснее. Кто ездит верхом, тому подходит короткое платье, кто больше сидит — тому — долгое, летом — тонкое, зимою — плотное. В Риме есть люди, которые в течение дня меняют платье трижды: утром надевают подбитое мехом, около полудня — обыкновенное, под вечер — опять иное, потеплее. Но перемена не у всякого найдется, поэтому и придумано наше платье, одинаково годное на очень многие случаи.
Хозяин. Как так?
Конрад. Например, если дует северный ветер или пылает солнце, мы покрываемся капюшоном, стало жарко — опускаем капюшон на спину, надо отдохнуть — опускаем подол, надо идти — подбираем или даже затыкаем за пояс.
Хозяин. Не дурно соображал тот, кто это придумал.
Конрад. А для счастья и благополучия особенно важно, чтобы человек привык довольствоваться малым: если уже мы начнем потакать своим страстям или гоняться за удовольствиями — конца этому не будет. Но невозможно найти другую одежду, которая бы одна доставляла столько удобств.
Хозяин. Не спорю.
Конрад. Теперь поговорим о приличиях. Ответь мне по совести: если бы ты надел платье своей жены, разве не сказали бы все, что ты нарушаешь приличие?
Хозяин. Сказали бы, что я рехнулся.
Конрад. А что бы сказал ты, если б она надела твое платье?
Хозяин. Худого, может, и ничего не сказал бы, зато бока намял бы ей нехудо.
Конрад. А между тем ведь совсем не важно, какое платье носить.
Хозяин. Нет, коли так взглянуть — очень важно!
Конрад. И не удивительно: даже у язычников законы карают и мужчину и женщину, если они наденут платье, принадлежащее другому полу.
Хозяин. И поделом!
Конрад. Ну, а если б старец восьмидесяти лет от роду надел платье пятнадцатилетнего мальчишки или, наоборот, мальчишка — платье старика, разве не скажут все, что по ним плачет палка? Или если старуха нарядится, как молоденькая, или наоборот?
Хозяин. Еще бы не сказать!
Конрад. А если мирянин надел бы облачение священника или священник оделся, как мирянин?
Хозяин. Оба поступили бы непристойно.
Конрад. Если б обыкновенный человек украсил себя знаками отличия государя или обыкновенный священник — убором епископа, они поступили бы непристойно?
Хозяин. Разумеется!
Конрад. Что, если бы мирный гражданин разоделся по-военному — в перья и прочие Фрасоновы глупости?
Хозяин. Его бы осмеяли.
Конрад. Что, если бы английский солдат носил на платье белый крест, швейцарский — красный, а французский — черный?
Хозяин. Это была бы наглость.
Конрад. Почему же ты так дивишься нашему убору?
Хозяин. Какое различие между обыкновенным человеком и государем, между мужчиной и женщиной, я понимаю; но чем различается монах от немонаха — никак не пойму!
Конрад. В чем различие между бедняком и богачом?
Хозяин. В имуществе.
Конрад. И однако ж было бы непристойно, если б бедняк оделся наподобие богача.
Хозяин. Конечно. Особенно ежели принять в рассуждение, как нынче разряжены почти все богачи.
Конрад. А в чем — между дураком и умным?
Хозяин. Ну, здесь различие побольше!
Конрад. А шуты не одеваются ли иначе, нежели мудрецы?
Хозяин. Не знаю, что подобало бы вам, но только ваш наряд недалек от шутовского — не хватает лишь ослиных ушей да бубенчиков.
Конрад. Да, этого, и правда, недостает, потому что мы, и правда, шуты мира сего, если живем так, как исповедуем.
Хозяин. Кто вы и как живете, я не знаю, но знаю твердо, что многие шуты в колпаках с бубенчиками и ослиными ушами мудрее тех, кто носит шляпы, подбитые мехом, мантии и прочие украшения мудрости. И если кто исповедует мудрость платьем, а не делом, он, по-моему, самый дремучий глупец. Видал я одного шута-расшута, который носил платье до пят и мантию Учителя и Наставника, да и внушительностью лица мог сойти за важного богослова. Он диспутировал перед кем угодно, и не без наружного достоинства, а для знатных господ был такою же забавой, как любой иной шут, хотя своею разновидностью глупости побивал всех прочих.
Конрад. Чего же ты требуешь? Чтобы государь, который смеется над шутом, поменялся с ним платьем?
Хозяин. Быть может, этого именно и потребовало бы приличие, если б людям заблагорассудилось изобразить наглядно все, что скрыто у них в душе.
Конрад. Ты стоишь на своем, а я все-таки считаю, что не без причины назначена шутам особая одежда.
Хозяин. И какая этому причина?
Конрад. Чтобы их не обидели ненароком, если они что скажут или сделают не так — спроста, конечно, сдуру.
Хозяин. Я, однако, не замечаю, чтобы их обижали; наоборот, они пользуются полной свободою, так что глупость нередко вырастает в прямое безумие. И мне непонятно, почему бодливого быка, который убьет человека, или пса, или свинью, которые загрызут ребенка, мы наказываем смертью, а шута, который совершит худшее преступление, милуем, оправдывая глупостью… Впрочем, я жду ответа, почему вы одеваетесь не так, как все прочие. Ведь ежели любого повода довольно, то пекарю надо бы одеваться иначе, чем рыбаку, сапожнику иначе, чем портному, аптекарю — чем виноторговцу, возчику — чем матросу. А вы, коли вы духовные, — почему одеты не так, как прочее духовенство? А коли миряне — почему от нас отличаетесь?
Конрад. В старину мы, монахи, были не чем иным, как более чистою половиною мирян.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153