Теперь пусть Полигам так же откровенно поведает, откуда к нему такая ранняя старость.
Полигам. От верных друзей ничего не скрою.
Евсевий. К тому же дальше наших ушей твой рассказ не уйдет.
Полигам. Как мало отвращения к Эпикуру испытывали мы в Париже, вы знаете сами.
Евсевий. Да, помним, конечно. Но мы полагали, что эти замашки ты оставил в Париже вместе с юностью.
Полигам. Из многих девчонок, которых я там любил, одну я увез с собою домой. Она была беременна.
Евсевий. И привез в отцовский дом?
Полигам. Прямехонько! Но солгал, будто это супруга кого-то из моих друзей и он вскоре за нею приедет.
Евсевий. И отец поверил?
Полигам. Четырех дней не прошло, как он уже все пронюхал. Пошли жестокие ссоры. Но и тем временем я не переставал таскаться по пирушкам, играть в кости и вообще не потерял вкуса к низменным забавам. Что много говорить? Отец бранился, не умолкая, кричал, что не желает кормить этаких курочек-француженок в своем доме, и все угрожал родительским проклятием, — тогда я ушел в изгнание: вместе с курочкою переселился петушок в другой город. А она мне родила нескольких цыплят.
?ампир. А деньги откуда брались? Полигам. Кое-что потихоньку давала мать, а кроме того, долгов наделал уйму.
Евсевий. И еще находились такие дураки, чтобы ссужать тебе в долг?
Полигам. Есть люди, которые никому не ссужают с большей охотою.
?ампир. И что же в конце концов?
Полигам. В конце концов, когда отец уже не на шутку готов был меня проклясть, вмешались друзья и примирили воюющих на тех условиях, чтобы я взял в жены девушку из нашего города, а с француженкою развелся.
Евсевий. А он а была тебе женой?
Полигам. Уговаривались мы с нею на будущее, но в одну постель легли не откладывая.
Евсевий. Как же удалось с нею развестись?
Полигам. После я узнал, что у моей француженки есть муж-француз, от которого она сбежала.
Евсевий. Значит, теперь ты женат?
Полигам. Женат. В восьмой раз.
Евсевий. В восьмой? Да, вещее дали тебе имя, Полигам-Многоженец. Верно, все жены умирали бездетными.
Полигам. Наоборот, не было ни одной, чтобы не оставила щенят в моем дому.
Евсевий. По мне — так лучше восемь несушек, чтобы клали яйца в моем дому. И не надоела тебе полигамия?
Полигам. До того надоеда, что умри нынче эта восьмая, я б послезавтра взял девятую. Нет, мне только одно досадно, — что нельзя иметь по две или по три жены разом, а у петуха вон сколько кур под началом — и пожалуйста.
Евсевий. Теперь я не удивляюсь, петух, что ты такой тощий и такой старый. Ничто так не подгоняет старость, как разнузданное пьянство, неумеренность в любовных удовольствиях и ненасытная похоть. Кто же, однако, кормит твою семью?
Полигам. После смерти родителей осталось скромное состояние, и сам работаю не покладая рук.
Евсевий. С науками, стало быть, распрощался бесповоротно?
Полигам. Да, как говорится, с коня пересел на осла, семь свободных искусств променял на одно ремесло.
Евсевий. Бедный, столько раз ты вдовел, столько раз носил траур!
?олигам. Никогда я не вдовел дольше десяти дней, и всегда новая супруга освобождала меня от старого траура. Вот вам, честно и откровенно, итог моей жизни. Теперь хорошо бы, если бы и Пампир рассказал нам свою историю. Ему преклонный возраст, как видно, не в обузу, а ведь, если не ошибаюсь, он на два или три года старше моего.
Пампир. Конечно, расскажу, раз нечем заполнить досуг, кроме как этаким вздором.
Евсевий. Что ты! Нам будет приятно тебя послушать.
Пампир. Едва я вернулся домой, тут же старик-отец принялся требовать, чтобы я приискал себе какое-нибудь доходное занятие, и после долгих обсуждений я выбрал торговлю.
Полигам. Странно, что такой образ жизни привлек тебя больше всякого другого.
Пампир. От природы я был жаден до новых впечатлений, хотел увидеть чужие земли и города, узнать чужие языки и нравы, а наилучшие возможности для этого давала, как мне казалось, торговля. К тому ж из обилия новых сведений рождается опытность, благоразумие.
Полигам. Но горестное благоразумие: ведь за него большею частью надо платить слишком дорого.
Пампир. Не спорю. Итак, отец отсчитал мне изрядную сумму, чтобы, с изволения Геркулеса и с милостивой поддержкою Меркурия, я приступил к делу. Одновременно стали мне сватать невесту с громадным приданым и такую красавицу, что она и бесприданницею могла бы выйти за кого угодно.
Евсевий. И успешно ты торговал?
Пампир. Так успешно, что не довез до дому ни барыша, ни отцовской ссуды.
Евсевий. В кораблекрушение, верно, попал.
Пампир. Да, в кораблекрушение. Наскочили на утес, губительнее всякой Малеи.
Евсевий. В каком море этот утес и как он зовется?
Пампир. Море назвать тебе не могу, а утес, печально прославленный гибелью многих и многих, зовется по-латыни «Кости». Как вы именуете его по-гречески, не знаю.
Евсевий. Ах ты глупец!
Пампир. Но еще глупее мой родитель, который доверил столько денег мальчишке.
Гликион. Что же ты сделал потом?
Пампир. Делать уже было нечего, и я стал подумывать, не удавиться ли мне.
Гликион. Неужели отец был совершенно неумолим? Ведь деньги можно и снова нажить, а первая провинность всегда и повсюду прощается.
Пампир. Ты, вероятно, прав, но тем временем я, несчастный, лишился невесты. Родители девушки, как узнали, с чего я начал, тут же расторгли помолвку. Я был влюблен без памяти.
Гликион. Жаль мне тебя. И что ты решил?
Пампир. Что остается решать, когда все пропало? Отец меня проклял, деньги погибли, отовсюду я только и слышал: «Кутила! Мот! Расточитель!» Коротко говоря, я всерьез раздумывал, удавиться мне или уйти в монастырь.
Евсевий. Жестокое решение. Но я вижу, что ты выбрал смерть помягче.
Пампир. Наоборот, я выбрал то, что мне казалось тогда самым жестоким: до такой степени я себя ненавидел.
Гликион. А ведь очень многие уходят в монастырь, чтобы жить сладко и беззаботно.
Пампир. Наскреб я денег на дорогу и тайно бежал подальше от отечества.
Гликион. Куда именно?
Пампир. В Ирландию. Там я сделался каноником, из числа тех, что снаружи льняные, внутри шерстяные.
Гликион, Значит, там и зимовал, спрятавшись от холода в шерсти?
Пампир. Нет, побыл с ними два месяца и уплыл в Шотландию.
Гликион. Что тебе у них не понравилось?
Пампир. Только одно: устав, на мой взгляд, был слишком мягок — не по заслугам тому, кому надо бы удавиться, и не один раз.
Евсевий. Что ты назначил себе в Шотландии?
Пампир. Из льняного обернулся кожаным — у картезианцев.
Евсевий. Эти люди полностью умели для мира.
Пампир. Да, так мне представлялось, когда я слышал их песнопения.
Гликион. Как? Они и после смерти поют? Сколько месяцев ты провел у этих шотландцев?
Пампир. Без малого шесть.
Гликион. Каково постоянство!
Евсевий. Что тебе там пришлось не по нраву?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153
Полигам. От верных друзей ничего не скрою.
Евсевий. К тому же дальше наших ушей твой рассказ не уйдет.
Полигам. Как мало отвращения к Эпикуру испытывали мы в Париже, вы знаете сами.
Евсевий. Да, помним, конечно. Но мы полагали, что эти замашки ты оставил в Париже вместе с юностью.
Полигам. Из многих девчонок, которых я там любил, одну я увез с собою домой. Она была беременна.
Евсевий. И привез в отцовский дом?
Полигам. Прямехонько! Но солгал, будто это супруга кого-то из моих друзей и он вскоре за нею приедет.
Евсевий. И отец поверил?
Полигам. Четырех дней не прошло, как он уже все пронюхал. Пошли жестокие ссоры. Но и тем временем я не переставал таскаться по пирушкам, играть в кости и вообще не потерял вкуса к низменным забавам. Что много говорить? Отец бранился, не умолкая, кричал, что не желает кормить этаких курочек-француженок в своем доме, и все угрожал родительским проклятием, — тогда я ушел в изгнание: вместе с курочкою переселился петушок в другой город. А она мне родила нескольких цыплят.
?ампир. А деньги откуда брались? Полигам. Кое-что потихоньку давала мать, а кроме того, долгов наделал уйму.
Евсевий. И еще находились такие дураки, чтобы ссужать тебе в долг?
Полигам. Есть люди, которые никому не ссужают с большей охотою.
?ампир. И что же в конце концов?
Полигам. В конце концов, когда отец уже не на шутку готов был меня проклясть, вмешались друзья и примирили воюющих на тех условиях, чтобы я взял в жены девушку из нашего города, а с француженкою развелся.
Евсевий. А он а была тебе женой?
Полигам. Уговаривались мы с нею на будущее, но в одну постель легли не откладывая.
Евсевий. Как же удалось с нею развестись?
Полигам. После я узнал, что у моей француженки есть муж-француз, от которого она сбежала.
Евсевий. Значит, теперь ты женат?
Полигам. Женат. В восьмой раз.
Евсевий. В восьмой? Да, вещее дали тебе имя, Полигам-Многоженец. Верно, все жены умирали бездетными.
Полигам. Наоборот, не было ни одной, чтобы не оставила щенят в моем дому.
Евсевий. По мне — так лучше восемь несушек, чтобы клали яйца в моем дому. И не надоела тебе полигамия?
Полигам. До того надоеда, что умри нынче эта восьмая, я б послезавтра взял девятую. Нет, мне только одно досадно, — что нельзя иметь по две или по три жены разом, а у петуха вон сколько кур под началом — и пожалуйста.
Евсевий. Теперь я не удивляюсь, петух, что ты такой тощий и такой старый. Ничто так не подгоняет старость, как разнузданное пьянство, неумеренность в любовных удовольствиях и ненасытная похоть. Кто же, однако, кормит твою семью?
Полигам. После смерти родителей осталось скромное состояние, и сам работаю не покладая рук.
Евсевий. С науками, стало быть, распрощался бесповоротно?
Полигам. Да, как говорится, с коня пересел на осла, семь свободных искусств променял на одно ремесло.
Евсевий. Бедный, столько раз ты вдовел, столько раз носил траур!
?олигам. Никогда я не вдовел дольше десяти дней, и всегда новая супруга освобождала меня от старого траура. Вот вам, честно и откровенно, итог моей жизни. Теперь хорошо бы, если бы и Пампир рассказал нам свою историю. Ему преклонный возраст, как видно, не в обузу, а ведь, если не ошибаюсь, он на два или три года старше моего.
Пампир. Конечно, расскажу, раз нечем заполнить досуг, кроме как этаким вздором.
Евсевий. Что ты! Нам будет приятно тебя послушать.
Пампир. Едва я вернулся домой, тут же старик-отец принялся требовать, чтобы я приискал себе какое-нибудь доходное занятие, и после долгих обсуждений я выбрал торговлю.
Полигам. Странно, что такой образ жизни привлек тебя больше всякого другого.
Пампир. От природы я был жаден до новых впечатлений, хотел увидеть чужие земли и города, узнать чужие языки и нравы, а наилучшие возможности для этого давала, как мне казалось, торговля. К тому ж из обилия новых сведений рождается опытность, благоразумие.
Полигам. Но горестное благоразумие: ведь за него большею частью надо платить слишком дорого.
Пампир. Не спорю. Итак, отец отсчитал мне изрядную сумму, чтобы, с изволения Геркулеса и с милостивой поддержкою Меркурия, я приступил к делу. Одновременно стали мне сватать невесту с громадным приданым и такую красавицу, что она и бесприданницею могла бы выйти за кого угодно.
Евсевий. И успешно ты торговал?
Пампир. Так успешно, что не довез до дому ни барыша, ни отцовской ссуды.
Евсевий. В кораблекрушение, верно, попал.
Пампир. Да, в кораблекрушение. Наскочили на утес, губительнее всякой Малеи.
Евсевий. В каком море этот утес и как он зовется?
Пампир. Море назвать тебе не могу, а утес, печально прославленный гибелью многих и многих, зовется по-латыни «Кости». Как вы именуете его по-гречески, не знаю.
Евсевий. Ах ты глупец!
Пампир. Но еще глупее мой родитель, который доверил столько денег мальчишке.
Гликион. Что же ты сделал потом?
Пампир. Делать уже было нечего, и я стал подумывать, не удавиться ли мне.
Гликион. Неужели отец был совершенно неумолим? Ведь деньги можно и снова нажить, а первая провинность всегда и повсюду прощается.
Пампир. Ты, вероятно, прав, но тем временем я, несчастный, лишился невесты. Родители девушки, как узнали, с чего я начал, тут же расторгли помолвку. Я был влюблен без памяти.
Гликион. Жаль мне тебя. И что ты решил?
Пампир. Что остается решать, когда все пропало? Отец меня проклял, деньги погибли, отовсюду я только и слышал: «Кутила! Мот! Расточитель!» Коротко говоря, я всерьез раздумывал, удавиться мне или уйти в монастырь.
Евсевий. Жестокое решение. Но я вижу, что ты выбрал смерть помягче.
Пампир. Наоборот, я выбрал то, что мне казалось тогда самым жестоким: до такой степени я себя ненавидел.
Гликион. А ведь очень многие уходят в монастырь, чтобы жить сладко и беззаботно.
Пампир. Наскреб я денег на дорогу и тайно бежал подальше от отечества.
Гликион. Куда именно?
Пампир. В Ирландию. Там я сделался каноником, из числа тех, что снаружи льняные, внутри шерстяные.
Гликион, Значит, там и зимовал, спрятавшись от холода в шерсти?
Пампир. Нет, побыл с ними два месяца и уплыл в Шотландию.
Гликион. Что тебе у них не понравилось?
Пампир. Только одно: устав, на мой взгляд, был слишком мягок — не по заслугам тому, кому надо бы удавиться, и не один раз.
Евсевий. Что ты назначил себе в Шотландии?
Пампир. Из льняного обернулся кожаным — у картезианцев.
Евсевий. Эти люди полностью умели для мира.
Пампир. Да, так мне представлялось, когда я слышал их песнопения.
Гликион. Как? Они и после смерти поют? Сколько месяцев ты провел у этих шотландцев?
Пампир. Без малого шесть.
Гликион. Каково постоянство!
Евсевий. Что тебе там пришлось не по нраву?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153