Хотя, к чему теперь? И так остался остроухий ни с чем – без Силы, без влияния, без власти. А это для него, пожалуй, станет пострашнее самой мучительной смерти.
Тут, наверное, можно было бы даже порадоваться, да только кроме Йонеха пострадали ещё сотни и тысячи людей. Как им жить без привычной магии? Как лечить скот, если придёт из диких земель неизвестный лекарям мор? Как сохранять посевы в скупое на дожди лето? Как получать диковинные снадобья, заглядывать в прошлое и будущее, оберегать свои границы и противостоять первородному колдовству? Что теперь ждёт государства с разом обессиленными армиями? Как властителям уберечь подданных от паники, как предотвратить восстания, как угомонить воспрянувших колдунов и простых бандитов, которых теперь уже не изловишь при помощи магии? Очень, очень безрадостное будущее маячит впереди, а сдержать поднимающуюся волну бедствий можно только сильной уверенной рукой, безжалостно и жестоко.
А ещё хотелось знать, что при всём этом на уме у Ители? Зачем она руками кхалаев убила старика Баруза и семью Илана, зачем расправилась с магами? Да, много смертей взяла на свою совесть красавица Фиалка. Как-то отмоется теперь? Ведь непохожа по рассказам Алеха на жестокую душегубку, и вот, на тебе, разошлась почище Аранхольда и того же Йонеха. К чему только? Что нужно хитрой и очень сильной колдунье? Или есть у зеркала ещё какая-то загадка, ещё какой-то запас гадостей? От одной этой мысли по спине волшебника поползли мурашки. Ай, да Итель… Ай, да ведьма. Нагнала такого страху, какого и сотня сильнейших магов не смогла бы вселить…
Торой ещё думал о злокозненной колдунье, но мысли становились всё более вязкими и тягучими, терялись в сладкой дремоте, уплывали, ускользали, меркли – волшебник, словно по крутой ледяной горке, скатился в мир сновидений. Впервые за многие годы ему приснилась Тьянка – такая же вертлявая и ловкая непоседа – большеглазая и остроносая. А ведь Торой думал, что вовсе позабыл её проказливые черты!..
Как давно это было… Чернокнижие, некромантия, обряд Зара, на который маг и пошёл-то ради того, чтобы перешагнуть таинственный рубеж, заглянуть в Мир Скорби, увидеть подругу детства да попрощаться с ней, навсегда отпустив из памяти и сердца. А ещё попросить прощения за то, что его – надёжного друга и защитника – не оказалось рядом в тот самый момент, когда надо было спасти из холодных цепких объятий смерти.
В сегодняшнем сне – точь-в-точь как тогда, во время обряда – Тьянка вышла из чернильной темноты, просияла лучезарной улыбкой, беспечно почесала острый кончик вздёрнутого носа и сказала на просьбу о прощении то же, что и много лет назад:
– Глупый. А ведь смерти и нет вовсе. Есть иные рубежи, куда шагнёшь и подивишься.
Торой попытался ухватить подружку за локоть, и ему это даже удалось – пальцы скользнули по тёплой шелковистой руке. Но девчонка вывернулась, взметнув тяжёлой косой, и спросила капризно, как спрашивала всегда, когда собиралась осадить задавалу-магика:
– Ну? Чего припиявился?
– Как шагнёшь? – Спросил взрослый Торой в своём сне.
Этот вопрос казался ему особенно важным.
– Как шагнёшь? – Повторил волшебник.
И подруга, которая так навсегда и осталась девчонкой пятнадцати лет, ответила на столь нелюбимом чародеем просторечье:
– Ты ж некромант. Поди, и сам знаешь. Есть тайные двери, которые открыть не всякому по силам.
Он ни единого слова, ничегошеньки из сказанного не понял и в отчаянье крикнул:
– Постой! Объясни!
Но Тьянка лишь пожала плечами, подивившись его непроходимой бестолковости, и поспешила куда-то, подобрав обтрёпанный подол простенького платья. Побежала прямо в непроглядную беспамятную черноту, растворяясь в ней, пропадая… Но всё-таки сжалилась, крикнула из неведомого далёка:
– Топай, топай, да девчонку свою блюди! Любовь, она ведь не только на дары щедра, но и на откуп.
Он проснулся в поту.
* * *
Старая Ульна поднялась как всегда ранёхонько, ещё и коров в поле не выгнали. Вся деревня спала, а её – дряхлую – словно демоны какие погнали с сонного ложа. И снова бабка неспешно оделась, снова пошла на кухню, снова налила себе топлёного молока с золотисто-коричневой жирной пенкой, взяла сладкий пирожок и села у окна. На столе перед ней в нарядной чистой миске тихо мерцал неземной огонёк.
Экая благодать с этим послушным светляком! Хоть до поздней ночи делай дела – чини ли одёжу, пряди ли пряжу, вяжи ли, вышивай ли – всё светло, как днём, и горит он исправно, и слова человеческого слушается. Вся деревня радуется этакому дару. Ульна отхлебнула молока и улыбнулась – знать бы, как там волшебник со своей девонькой? Добрались до Гелинвира? Вызнали, чего там приключилось?
Нежный рассвет подрумянил небо, а дождя, словно и не бывало. Ещё чуть и начнёт просыпаться деревня, сноха пойдёт доить коров, огольцы поведут кормилиц на выпас и начнутся каждодневные хлопоты.
И, конечно, бабка была права. Лишь повыше поднялось солнце – ожил дом, загудела деревня, запели петухи, заскрипели ворота, замычали коровы. И казалось, должен был этот день стать одним из многих, но не стал.
Солнце ещё не поднялось в зенит, когда вошли в деревню странники. И только глупец не распознал бы их одёжи – чёрных хитонов, страшных татуировок на руках, пронзительных взглядов. Пришлецы появились со стороны поля, оттуда же, откуда давеча пришёл волшебник с девушкой и мальчишкой, словно шли они по чётко оставленному магом и его спутниками следу.
Не встретить чужаков было нельзя, слишком уж могущественными и грозными они казались, несмотря на свою молодость. Общим числом путников явилось полдюжины, все молчаливые и с виду спокойные, но глаза у многих – холоднее студёной водицы Зелёного Озера. И, хотя незнакомые странники по всему видно с раннего утра ехали верхом, лошади их были свежи и полны сил.
Двое из пришлых оказались близнецами, едва ли не юношами, и среди прочих смотрелись самыми безобидными. Да только даже эта безобидность мнилась обманчивой. Остальные колдуны были менее приметны, но взгляды у всех настороженные, колючие. Так смотрят люди, не ждущие от других ни добра, ни участия. Ульне неожиданно, против всякого благоразумия, стало жалко диковинных пришлецов. Это какой же была их короткая, молодая жизнь, если каждый теперь эдак враждебно и люто щерился?
Пуще же всего прочего среди прибывших выделялся воин с обожжённым лицом и щедрой проседью в русых волосах. Его Ульна особенно испугалась – могучие руки от самых кончиков пальцев покрывала затейливая вязь татуировки, рисунок исчезал под домотканой рубахой и снова возникал уже из-под ворота, скользил по шее к подбородку и затылку, лизал изуродованную ожогом кожу, словно чёрное пламя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151
Тут, наверное, можно было бы даже порадоваться, да только кроме Йонеха пострадали ещё сотни и тысячи людей. Как им жить без привычной магии? Как лечить скот, если придёт из диких земель неизвестный лекарям мор? Как сохранять посевы в скупое на дожди лето? Как получать диковинные снадобья, заглядывать в прошлое и будущее, оберегать свои границы и противостоять первородному колдовству? Что теперь ждёт государства с разом обессиленными армиями? Как властителям уберечь подданных от паники, как предотвратить восстания, как угомонить воспрянувших колдунов и простых бандитов, которых теперь уже не изловишь при помощи магии? Очень, очень безрадостное будущее маячит впереди, а сдержать поднимающуюся волну бедствий можно только сильной уверенной рукой, безжалостно и жестоко.
А ещё хотелось знать, что при всём этом на уме у Ители? Зачем она руками кхалаев убила старика Баруза и семью Илана, зачем расправилась с магами? Да, много смертей взяла на свою совесть красавица Фиалка. Как-то отмоется теперь? Ведь непохожа по рассказам Алеха на жестокую душегубку, и вот, на тебе, разошлась почище Аранхольда и того же Йонеха. К чему только? Что нужно хитрой и очень сильной колдунье? Или есть у зеркала ещё какая-то загадка, ещё какой-то запас гадостей? От одной этой мысли по спине волшебника поползли мурашки. Ай, да Итель… Ай, да ведьма. Нагнала такого страху, какого и сотня сильнейших магов не смогла бы вселить…
Торой ещё думал о злокозненной колдунье, но мысли становились всё более вязкими и тягучими, терялись в сладкой дремоте, уплывали, ускользали, меркли – волшебник, словно по крутой ледяной горке, скатился в мир сновидений. Впервые за многие годы ему приснилась Тьянка – такая же вертлявая и ловкая непоседа – большеглазая и остроносая. А ведь Торой думал, что вовсе позабыл её проказливые черты!..
Как давно это было… Чернокнижие, некромантия, обряд Зара, на который маг и пошёл-то ради того, чтобы перешагнуть таинственный рубеж, заглянуть в Мир Скорби, увидеть подругу детства да попрощаться с ней, навсегда отпустив из памяти и сердца. А ещё попросить прощения за то, что его – надёжного друга и защитника – не оказалось рядом в тот самый момент, когда надо было спасти из холодных цепких объятий смерти.
В сегодняшнем сне – точь-в-точь как тогда, во время обряда – Тьянка вышла из чернильной темноты, просияла лучезарной улыбкой, беспечно почесала острый кончик вздёрнутого носа и сказала на просьбу о прощении то же, что и много лет назад:
– Глупый. А ведь смерти и нет вовсе. Есть иные рубежи, куда шагнёшь и подивишься.
Торой попытался ухватить подружку за локоть, и ему это даже удалось – пальцы скользнули по тёплой шелковистой руке. Но девчонка вывернулась, взметнув тяжёлой косой, и спросила капризно, как спрашивала всегда, когда собиралась осадить задавалу-магика:
– Ну? Чего припиявился?
– Как шагнёшь? – Спросил взрослый Торой в своём сне.
Этот вопрос казался ему особенно важным.
– Как шагнёшь? – Повторил волшебник.
И подруга, которая так навсегда и осталась девчонкой пятнадцати лет, ответила на столь нелюбимом чародеем просторечье:
– Ты ж некромант. Поди, и сам знаешь. Есть тайные двери, которые открыть не всякому по силам.
Он ни единого слова, ничегошеньки из сказанного не понял и в отчаянье крикнул:
– Постой! Объясни!
Но Тьянка лишь пожала плечами, подивившись его непроходимой бестолковости, и поспешила куда-то, подобрав обтрёпанный подол простенького платья. Побежала прямо в непроглядную беспамятную черноту, растворяясь в ней, пропадая… Но всё-таки сжалилась, крикнула из неведомого далёка:
– Топай, топай, да девчонку свою блюди! Любовь, она ведь не только на дары щедра, но и на откуп.
Он проснулся в поту.
* * *
Старая Ульна поднялась как всегда ранёхонько, ещё и коров в поле не выгнали. Вся деревня спала, а её – дряхлую – словно демоны какие погнали с сонного ложа. И снова бабка неспешно оделась, снова пошла на кухню, снова налила себе топлёного молока с золотисто-коричневой жирной пенкой, взяла сладкий пирожок и села у окна. На столе перед ней в нарядной чистой миске тихо мерцал неземной огонёк.
Экая благодать с этим послушным светляком! Хоть до поздней ночи делай дела – чини ли одёжу, пряди ли пряжу, вяжи ли, вышивай ли – всё светло, как днём, и горит он исправно, и слова человеческого слушается. Вся деревня радуется этакому дару. Ульна отхлебнула молока и улыбнулась – знать бы, как там волшебник со своей девонькой? Добрались до Гелинвира? Вызнали, чего там приключилось?
Нежный рассвет подрумянил небо, а дождя, словно и не бывало. Ещё чуть и начнёт просыпаться деревня, сноха пойдёт доить коров, огольцы поведут кормилиц на выпас и начнутся каждодневные хлопоты.
И, конечно, бабка была права. Лишь повыше поднялось солнце – ожил дом, загудела деревня, запели петухи, заскрипели ворота, замычали коровы. И казалось, должен был этот день стать одним из многих, но не стал.
Солнце ещё не поднялось в зенит, когда вошли в деревню странники. И только глупец не распознал бы их одёжи – чёрных хитонов, страшных татуировок на руках, пронзительных взглядов. Пришлецы появились со стороны поля, оттуда же, откуда давеча пришёл волшебник с девушкой и мальчишкой, словно шли они по чётко оставленному магом и его спутниками следу.
Не встретить чужаков было нельзя, слишком уж могущественными и грозными они казались, несмотря на свою молодость. Общим числом путников явилось полдюжины, все молчаливые и с виду спокойные, но глаза у многих – холоднее студёной водицы Зелёного Озера. И, хотя незнакомые странники по всему видно с раннего утра ехали верхом, лошади их были свежи и полны сил.
Двое из пришлых оказались близнецами, едва ли не юношами, и среди прочих смотрелись самыми безобидными. Да только даже эта безобидность мнилась обманчивой. Остальные колдуны были менее приметны, но взгляды у всех настороженные, колючие. Так смотрят люди, не ждущие от других ни добра, ни участия. Ульне неожиданно, против всякого благоразумия, стало жалко диковинных пришлецов. Это какой же была их короткая, молодая жизнь, если каждый теперь эдак враждебно и люто щерился?
Пуще же всего прочего среди прибывших выделялся воин с обожжённым лицом и щедрой проседью в русых волосах. Его Ульна особенно испугалась – могучие руки от самых кончиков пальцев покрывала затейливая вязь татуировки, рисунок исчезал под домотканой рубахой и снова возникал уже из-под ворота, скользил по шее к подбородку и затылку, лизал изуродованную ожогом кожу, словно чёрное пламя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151