ТВОРЧЕСТВО

ПОЗНАНИЕ

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  AZ

 

Заглядываю за афишу – вижу очаровательное, основательно продрогшее существо. На груди – лоток, как у папиросниц времен разрухи 1920-х, но на лотке не папиросы, а билеты на «спектакль века».
– Вы – актриса этого театра? – говорю по наитию.
– Да, – лепечет окоченевшая нимфетка.
– Гм, а какую пьесу сейчас репетируете?
– Ой, что вы! У нас совсем нет времени на репетиции – мы целыми днями билеты продаем. Нам так трудно! Понимаете?
Как не понять!
Поймите и меня, уважаемые читатели.
Сегодня в нашей стране преобладают (увы, сильно преобладают!) социально-рыночные, а не театральные, искусствоведческие проблемы. Я бы и рад писать (и, конечно, напишу) о духовных, творческих страданиях юных вертеров. Но…
Но пока меня завораживают не столько спектакли новообразовавшихся театров, сколько их наивная, симпатичная уверенность, что главное – это нарезать бумагу на кусочки, на каждом написать слово «билет», проставить цену и – продать. То есть – превратить прохожих в публику. А уж что ей показать – это неважно, это решим вечером. В конце концов, мир – театр, а все люди, продающие билеты, – актеры, а все покупающие – зрители.
Театр Юрия Погребничко – один из тех немногих, кто репетирует, а не торгует. Там идут пьесы, которых никто не знает, хотя авторы пьес всемирно известны. На афише: «Отчего застрелился Константин» Чехова, «Нужна трагическая актриса» Островского. Рядом с русскими классиками – советский классик Вампилов – «Я играю на танцах и похоронах».
Вскоре после начала спектакля зритель догадывается: а! это «Чайка»! а-а, это «Лес»! это «Старший сын!» Да, актеры произносят классические тексты, но интонации, манеры, смысл столь же странны и непривычны, как и названия.
Новые имена пьес звучат как газетные заголовки, как объявления на последней странице старого театрального журнала.
Десять лет назад Погребничко работал над «Тремя сестрами» в Театре на Таганке. Но выпустил спектакль Юрий Любимов – его фамилия на афише была крупно, а Погребничко – гораздо мельче. Затем в том же театре, в тех же декорациях Погребничко поставил «Старшего сына» Вампилова. Спектакль до зрителя не дошел. Поняв, что роль очередного режиссера – не для него, Погребничко стал главным режиссером на Камчатке. Дальше от Москвы только Магелланов пролив. Там он упрямо поставил «Старшего сына», но под другим именем. А вернувшись в Москву, поставил пьесу в третий раз. Не для доказательств чего-либо, просто пьеса любимая. Но память о таганских страданиях проявилась и в постановке Чехова. «Чайка» начинается смачно исполняемой блатной песней.
Таганка! – все ночи полные огня!
Таганка! – зачем сгубила ты меня?
Таганка! – я твой последний арестант!
Погибли юность и талант в твоих стенах…
Театр Погребничко – это наслаждение для знатоков. Чем больше человек знает о литературе, театре, религии, истории – тем большее удовольствие получает от его спектаклей.
Игра людей и ассоциаций. Пафос с фарсом, героика с пародией, печальный юмор… А самое главное – все естественно.
У заехавшего в Москву Питера Брука (великий режиссер, мировая величина) я спросил:
– Во всем мире театр страдает от фальши. Она видна и слышна всем: и актерам, и публике. Как от нее избавиться?
– Хороший вопрос, – ответил Брук и ничего не ответил.
Погребничко не решил, а снял проблему. Выражаясь словами Бродского, «взял тоном выше». Он не стал мучить актеров, заставлять их врать (играть) искренне (что, в общем-то, вполне возможно, хоть и не у всех получается). Он просто попросил их не врать. Не чувствуешь – не изображай.
– Невозможно! Вот у актера реплика: «Я люблю вас!», а он совершенно равнодушен к партнерше. Как же он это произнесет?
– Совершенно равнодушно.
Трудно даже вообразить, какой эффект дало равнодушно произнесенное объяснение в любви! Без всяких усилий на сцене возник монстр, существо с изломанной бесчувственной душой, способное, глядя прямо в глаза женщине, холодно цедить: «Я люблю вас». И как интересно стало актрисе реагировать на шокирующий разлад слов и интонаций. А поскольку пьеса Чехова достаточно знаменита, потом, после спектакля, поневоле вспомнишь, как притворялись, разыгрывая несуществующую страсть, великие предшественники… Забавное воспоминание, наталкивающее на мысль о вечной, вездесущей, неизбывной фальши, прерванной на два часа спектаклем Погребничко.
Не врать. Решение грубое. Просто, как колумбово яйцо. Но изыск, утонченность этой грубости – несомненны. Избавленные от сложнейшей, для многих непосильной задачи искренне врать, актеры обрели свободу для совершенно новой игры.
Всё как в жизни? Да ни за что на свете!
Жизнь не свободна. Это ясно. Ни у нас, ни в Швейцарии. Ни до 1917-го, ни после. Всегда запреты, условности, гнет обычая, рамки приличий, колючая проволока, смокинг… Это именно в жизни человек, произносящий «люблю», должен делать соответствующую мину независимо от того, что он чувствует. Вечный дискомфорт несвободы, вечный самоконтроль. А забылся, нарушил – неизбежная кара. Незабывшиеся накажут взглядом косым и острым, как нож гильотины (это слишком красиво и надо бы вычеркнуть).
Конечно, и в жизни вы можете позволить себе свободу гримас и выражений, но только в ванной. Не на людях.
А тут, в театре Погребничко, актеры вдруг ощутили вкус публичной безнаказанной свободы.
Вероятно, это – восхитительное ощущение. Даже только смотреть – и то удовольствие. На спектакль «Чайка» в театр Погребничко как-то зашла знаменитая Екатерина Васильева – актриса МХАТа. Посмотрела, пришла еще раз и – осталась играть в нищем подвале. Бросила самый богатый советский театр. Ради чего? Единственный ответ – ради наслаждения игрой. Ради счастья не фальшивить.
Всегда в «Чайке» актрису Аркадину играли мещанкой, глупой, пустой эгоисткой. Вот она не понимает творческих исканий сына. Вот она капризничает и портит всем настроение. Вот разрушает чистую любовь писателя Тригорина к юной Нине Заречной. Глупая, пошлая, нечуткая – плохая.
Но Катя Васильева играет Аркадину как настоящую звезду, личность, талант. Да, капризная, да, резкая, невыносимая, но ТАЛАНТ. И ей действительно в тягость убожество провинциальной жизни. Ей действительно жалки и смешны нелепые попытки сына «раскрыть глаза человечеству». Ведь сын пытается убедить всех, что существующий театр устарел, никому не нужен, что он, Костя Треплев, открыл новые формы. А все прежнее – глупость. Все старое обречено догнивать, уступая дорогу новому, одному, отдельно взятому… Ну и так далее.
…Звучит старый текст, но актеры наполняют его тем, что есть в них сию минуту, а не тем, что – как кажется ученым – должно там быть.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85