ТВОРЧЕСТВО

ПОЗНАНИЕ

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  AZ

 

Да еще сигары курить и пить шампанское на халяву и девок щупать. Абсолютно без морали. Абсолютно без идей. Простой – и в этом его сила. И всем нужен – и Раневской, и Лопахину. И Пете скоро надобится – потому как холуй всегда нужен, даже если противен.
Постановка роскошная: декорации – старинный шкаф-дом; вишневый сад, цветущий для красоты персиковыми цветами; свет, мебель – все по высшему классу, кроме костюмов.
Этот спектакль – первая постановка Леонида Трушкина.
Это первый (после огромного перерыва!) случай антрепризы. Актеры приглашены на один спектакль, и платят им не по госрасценкам.
Таков «Вишневый сад», выращенный на деньги продюсера Марата Акчурина.
* * *
После овации счастливые зрители: Гафт, Джигарханян, Ширвиндт, Мишулин и сотни других, менее известных соотечественников, сбежавшихся поглядеть, на что способна антреприза, пошли домой. А советское ТВ захотело снять две—три сцены крупным планом. Актеры собрали остатки сил, настроились, и – появилась администратор ДК МИИТ с самой знаменитой советской репризой на устах каменного, злого лица:
– Не положено! Спектакль окончен – освободите помещение!
На сцене как оплеванные стояли смертельно усталые талантливые люди, не имея сил спорить. Стоял Евстигнеев, каждый выход которого – счастье для зрителей. В партере оторопели режиссер и операторы ЦТ, осветители, монтировщики; лезли глаза на лоб у Трушкина; директор театра Рогов и продюсер Акчурин убеждали, умоляли. Все (и я в том числе) как идиоты повторяли: почему? почему? Надеясь, видимо, услышав доводы, опровергнуть их. Но не тут-то было. «Не положено!» – и всё.
Всё было бессильно перед этой Яшиной внучкой, дочкой Шарикова. Казалось, мы все вот-вот сойдем с ума, и казалось, что именно этого она и добивается. Какой там Чехов, какой там Фрейд?! Пятый акт разыгрывается по Кафке.
…А теперь скажите, что осталось от «Вишневого сада»?
РАНЕВСКАЯ. О мой милый, мой нежный, прекрасный сад!.. Моя жизнь, моя молодость, счастье мое, прощай!.. Прощай!..
...1990
P.S. Через месяц вызвали в суд. Администраторша, оказывается, подала иск о защите чести и достоинства: мол, в «Огоньке» написали, что она собачьей породы (дочка Шарикова), а она – человек! И написали, будто внучка лакея, а она – донская казачка. Пошел в суд как в цирк и тут же проиграл дело. Пришлось обращаться к адвокату. Генри Резник сказал, что это сумасшедший дом, подал апелляцию. И доказал той же самой судье, что Шариков – человек; вот если бы было написано «дочка Шарика…» А насчет внучки лакея объяснил, что Яша – литературный персонаж, у которых живых детей не бывает.

Кабала святош

Разговоры с Юрием Петрович Любимовым
– Сталин рака жрал. Выломал клешню, хрустит, сосет, чмокает, хлюпает. Рихтер бедный сидит за роялем, не начинает – тишины ждет. А у него за спиной вся эта кодла чавкает, звякает, булькает. Генерал – рожа красная – уже Рихтеру кулаком грозит: начинай, мать твою! Не начинает – ждет тишины. Злодей догадался, рака бросил, лапы об крахмальную скатерть вытер и демонстративно в ладоши – хлоп. Мертвая тишина мгновенно. Рихтер бедный склонился и – музыка.
...
…С Любимовым разговаривать трудно. Своенравный, раздражительный. Спросишь одно – говорит о другом. Вопроса не дослушав, начинает философствовать и тут же съезжает на анекдот. Повторишь вопрос – в ответ актерская байка. Перебивать бессмысленно, да и неловко.
– Ваш театр не в лучшей форме, вы сами говорите.
– А кто в лучшей? Я не вижу. Лубянка разве что. Надо Таганку сделать подведомственной Лубянке.
– Шутки.
– Какие шутки? Я же служил в ансамбле у Берии. Там была дисциплина, строгость. Видите надпись? (Стены кабинета Ю.П. исписаны автографами знаменитостей и друзей. Среди прочего: «Юра! Не зря мы с тобой 8 лет плясали в органах. Юткевич».)
– Плясали?
– Там Шостакович плясал, Мессерер, Рубен Симонов, Охлопков; ставили программы; преподавал Тарханов, приходил Немирович-Данченко. Берия всех объединил.
– Та к вы – питомец бериевского гнезда?
– Конечно. Он меня и приучил к скромности, тихости.
– Он тихо разговаривал?
– Громко. Громко-громко-громко. Он вошел, мальчики вмиг все двери закрыли, пауза была зловещая. Быстро сел, не снимая кепки, весь в кашне, воротник поднят, мальчики тоже с поднятыми воротниками, руки в карманах, видно, там пистолеты. Сел: «Начинайтэ». Всё закружилось, завертелось. Сорок пять минут вертелось. Он: «В Крэмыл паэдыт “Пэсна а важдэ”, потом паэдыт вот эта “шари-вари-Берия” – обо мне, потом вот эта танц, где девки хорошо очень кружат юбки – все ляжки видно. Всо». Ждали его ценных указаний. Путей развития ансамблевых искусств. Шостакович, Юткевич, Тарханов, Эрдман – все ждали с трепетом. Но он не пожелал дать указаний и исчез. Это он выбирал программу для показа в Кремле Сталину.
– А Шостакович-то что там делал?
– Песенки писал и с пустым бидоном ходил. У него дети были, а жрать нечего, как всегда. И мы уговаривали нашего идейного руководителя – не Берию, конечно, а начальника ансамбля, – скромному Шостаковичу, который ходит третий день с пустым бидоном, нельзя ли со склада ему повидла положить. Уже война шла вовсю. В армии я послужил, повоевал. Медалей у меня много – я швейцаром могу работать.[41]
Я в Ленинграде сидел в блокаде, насилу ноги унес через Ладогу с несчастными ополченцами, которые почти все погибли. Вошел в Москву как раз 16 октября, когда тут жгли все документы, и шел черный снег, и все бежали из Москвы, и метро было минировано…
– Где 22 июня?
– На границе в Прибалтике, проснулся ночью, думал: маневры. Отступали. Последним поездом ехали, детей, женщин грузили. Один деятель пытался прорваться в вагон. «Коммунисты! – кричал, – пустите меня, я нужен нам!» А мы уже вещи выбрасывали на перрон – детей некуда было сажать. Мы чудом выжили.
...
…В 1964-м Юрий Петрович Любимов создал Театр на Таганке. Проскочил. В последний миг, когда хрущевскую Оттепель уже затягивало ледком. Весной возникла Таганка – осенью сняли Хрущева.
Уж е теперь трудно (а скоро будет и вовсе невозможно) объяснить[42], как случилось, что всю брежневскую эпоху – гнилую, тупую, безысходную, лживую – в столице первого в мире отдельно взятого и развитого – хулиганил, орал, издевался и говорил правду театрик по соседству с тюрьмой.
Всю жизнь советский народ знал про столицу: Лубянка, Бутырка, Таганка. С 1964-го, говоря о Таганке, приходилось уточнять, о чем речь. Потом тюрьму снесли, путаница прекратилась на время, но возникает опять – теперь в обратную сторону.
Таганка! Все ночи, полные огня!..
Уж е растолковывал я «ихним» любопытным журналистам, что эта песня не про ночную очередь за билетами на премьеру и не про загулы Володи Высоцкого…
– Юрий Петрович, стоило возвращаться?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85