Оно хотя бы клало конец неопределенности, страхам, притворству и одиночеству. Тут гибель последних надежд освобождала несчастных от кромешного ужаса, и жертвы революции нередко проводили отпущенные им перед смертью часы в относительном мире, ободряя и поддерживая друг друга.
Но Элистэ была уготована иная участь.
Ее провели в тюрьму через боковую дверь, незаметную, если не тайную. В нос ей ударила неимоверная вонь – тошнотворная смесь кислой грязи, потного страха, дыма, чадящего масла и прежде всего неизбывной застоявшейся сырости. Пахло куда хуже, чем в «Сундуке», – вероятно, потому, что «Гробница» была древнее и ее миазмы вызревали на протяжении веков. Элистэ чуть не задохнулась.
– Пообвыкнешь, бонбошка, – посочувствовал какой-то народогвардеец. – Дыши ртом.
Поразительно, но поймавшие ее солдаты, казалось, отнюдь не испытывали к ней ненависти; они, скорее, вели себя как гладиаторы, готовые побрататься с противником после окончания схватки. Впрочем, народогвардейцы могли себе это позволить: каждый из них, несомненно, уже прикидывал, сколько ему достанется из сотни рекко, обещанных за поимку Элистэ во Дерриваль. Добродушие их, таким образом, было вполне понятно.
Ее обыскали – не распуская при этом рук. Затем провели зловонной галереей и вниз по сырой спиральной лестнице, потом по другому коридору с лужами на полу и остановились перед крохотной темной камерой. Элистэ вошла, обводя взглядом отвратительно влажные стены, парашу в углу и узкую койку-полку, напоминавшую нары в «Приюте Прилька». Дверь захлопнулась, лязгнул засов, солдаты ушли и унесли фонарь, оставив ее в кромешном мраке совсем одну. Такого она никак не предполагала.
Девушка на ощупь добралась до койки, села и стала ждать, пока глаза привыкнут к темноте. Тем временем пелена благодетельного тумана, что окутывала ее сознание с минуты ареста, начала рассеиваться. Мысли и чувства возвращались к ней, как ни гнала она их от себя. Ее охватил слепой ужас, скрутил в жгут, заставил бешено биться сердце. Промозглая сырость и тьма обрушились на нее; тело покрылось холодным потом, она задыхалась. Куда лучше было бы остаться в ступоре – но отупенье прошло, и вернуть его невозможно. Она застыла, проклиная очнувшееся сознание, ибо в мертвом безмолвии ее слух не улавливал ни звука.
И тут мысли хлынули потоком.
Ее специально посадили в одиночку – она ведь не такая, как все. Не заурядная Возвышенная пленница, а племянница Кинца во Дерриваля, чародейного врага Республики; его родственница, сподвижница и сообщница. Уж она-то сможет рассказать им о Кинце – о его планах, чародейных приемах и (если Флозине удалось извлечь его из садов Авиллака) о его местонахождении. Кровопийцы «Гробницы» наверняка попробуют все это из нее выпытать.
Выпытать.
Элистэ содрогнулась во мраке. Об ужасах «Гробницы» ходили легенды. Если она позволит себя сломить, дядюшке Кинцу конец. Дрефу тоже. А с Дрефом – и всей подпольной организации нирьенистов. Ее предательство навлечет гибель на всех.
Но есть ли надежда выстоять? Если за нее возьмутся всерьез, разве она не выболтает все на свете? Разве найдутся такие, кто смог бы молчать?
«Найдутся. Были. Цераленн смогла бы».
И бабушка тут же возникла перед ее мысленным взором. Никакие угрозы и пытки не сломили бы волю Цераленн во Рувиньяк, не было в мире силы, способной заставить ее предать человека. И не то чтобы она была наделена чародейным даром сопротивления – нет, она просто приняла как данность определенные убеждения, которые стали источником ее духовной силы и в то же время роковой – для нее – неспособности приноравливаться к обстоятельствам. Она прожила и умерла в согласии с этими убеждениями. И от своей внучки имела право требовать того же.
Цераленн всецело принадлежала прошлому и ни за что не примирилась бы с теперешним, чудовищно изменившимся образом жизни. Но есть понятия неизменные и переменам не доступные – например, верность и честь. Цераленн во Рувиньяк умерла бы под пытками, но не предала родных и друзей. Что ж, Элистэ следует поступить так же.
Она будет хранить молчание. От нее ничего не добьются. Это решение ужаснуло ее, но, как ни странно, принесло удовлетворение. Совсем одна, в безмолвии и мраке, она лелеяла свою новообретенную решимость, как мать – больное дитя.
На нее наваливалась кромешная тьма – ни лучика света. Может, утро принесет перемены?
Но ждать до утра не пришлось.
Она вдруг поняла, что различает очертания параши в углу, прямоугольник койки. Элистэ встала, подошла к двери и заглянула в зарешеченное квадратное оконце. Блики желтого света в коридоре делались все ярче, послышался стук башмаков по каменным плитам. Она отпрянула от двери и забегала испуганным взглядом по крохотной камере, в которой становилось все светлее, надеясь отыскать укрытие. Смешно! Где тут укрыться? Элистэ глубоко вздохнула и выпрямилась во весь рост.
За оконцем появились фигуры. Скрипнул засов, дверь отворилась. Двое народогвардейцев вошли, молча схватили ее за руки и вытащили из камеры. Элистэ не сопротивлялась и не расспрашивала, куда ее ведут: первое было бы глупо, второе – бессмысленно. Вот собраться с силами и призвать на помощь все свое мужество – это действительно сейчас необходимо.
Они прошли коридором до уже знакомой ей сырой спиральной лестницы и начали бесконечный головокружительный спуск – вниз, вниз, вниз, в мрачное подвальное чрево «Гробницы», царство желто-серых испарений, запотевших сводов и стен в корке минеральных наростов. Подземелье больше напоминало естественную пещеру, нежели творение человеческих рук. Затем – по наклонному туннелю с таким низким потолком, что солдатам пришлось пригнуть головы, через двери черного кованого железа они наконец вошли в печально знаменитую камеру пыток.
Элистэ не представляла себе ни самой камеры, ни того, что ее там ждет. Этот застенок был окружен покровом тайны, что многократно усиливало внушаемый им ужас – ужас, призванный сломить сопротивление узника задолго до начала допроса, как прекрасно понимали хозяева древней темницы. Против ожиданий Элистэ застенок вполне отвечал традиционным представлениям: без окон, само собой, так как находился глубоко под землей; промозглый холод и застоявшаяся вонь; необычно высокий потолок – этажа на три, так что ребра свода терялись в тяжелом плотном тумане; сочащиеся влагой каменные стены, в пятнах сырости пол; чад фонарей, потухшие жаровни; набор мерзких древних орудий пыток – одни непонятного назначения, другие, напротив, до жути очевидного, но все одинаково ржавые и покрытые толстым слоем пыли: ими явно давно не пользовались. И три устройства поновее – чистые, отполированные, смазанные затейливые механизмы, снабженные зажимами, ремнями и пряжками;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227
Но Элистэ была уготована иная участь.
Ее провели в тюрьму через боковую дверь, незаметную, если не тайную. В нос ей ударила неимоверная вонь – тошнотворная смесь кислой грязи, потного страха, дыма, чадящего масла и прежде всего неизбывной застоявшейся сырости. Пахло куда хуже, чем в «Сундуке», – вероятно, потому, что «Гробница» была древнее и ее миазмы вызревали на протяжении веков. Элистэ чуть не задохнулась.
– Пообвыкнешь, бонбошка, – посочувствовал какой-то народогвардеец. – Дыши ртом.
Поразительно, но поймавшие ее солдаты, казалось, отнюдь не испытывали к ней ненависти; они, скорее, вели себя как гладиаторы, готовые побрататься с противником после окончания схватки. Впрочем, народогвардейцы могли себе это позволить: каждый из них, несомненно, уже прикидывал, сколько ему достанется из сотни рекко, обещанных за поимку Элистэ во Дерриваль. Добродушие их, таким образом, было вполне понятно.
Ее обыскали – не распуская при этом рук. Затем провели зловонной галереей и вниз по сырой спиральной лестнице, потом по другому коридору с лужами на полу и остановились перед крохотной темной камерой. Элистэ вошла, обводя взглядом отвратительно влажные стены, парашу в углу и узкую койку-полку, напоминавшую нары в «Приюте Прилька». Дверь захлопнулась, лязгнул засов, солдаты ушли и унесли фонарь, оставив ее в кромешном мраке совсем одну. Такого она никак не предполагала.
Девушка на ощупь добралась до койки, села и стала ждать, пока глаза привыкнут к темноте. Тем временем пелена благодетельного тумана, что окутывала ее сознание с минуты ареста, начала рассеиваться. Мысли и чувства возвращались к ней, как ни гнала она их от себя. Ее охватил слепой ужас, скрутил в жгут, заставил бешено биться сердце. Промозглая сырость и тьма обрушились на нее; тело покрылось холодным потом, она задыхалась. Куда лучше было бы остаться в ступоре – но отупенье прошло, и вернуть его невозможно. Она застыла, проклиная очнувшееся сознание, ибо в мертвом безмолвии ее слух не улавливал ни звука.
И тут мысли хлынули потоком.
Ее специально посадили в одиночку – она ведь не такая, как все. Не заурядная Возвышенная пленница, а племянница Кинца во Дерриваля, чародейного врага Республики; его родственница, сподвижница и сообщница. Уж она-то сможет рассказать им о Кинце – о его планах, чародейных приемах и (если Флозине удалось извлечь его из садов Авиллака) о его местонахождении. Кровопийцы «Гробницы» наверняка попробуют все это из нее выпытать.
Выпытать.
Элистэ содрогнулась во мраке. Об ужасах «Гробницы» ходили легенды. Если она позволит себя сломить, дядюшке Кинцу конец. Дрефу тоже. А с Дрефом – и всей подпольной организации нирьенистов. Ее предательство навлечет гибель на всех.
Но есть ли надежда выстоять? Если за нее возьмутся всерьез, разве она не выболтает все на свете? Разве найдутся такие, кто смог бы молчать?
«Найдутся. Были. Цераленн смогла бы».
И бабушка тут же возникла перед ее мысленным взором. Никакие угрозы и пытки не сломили бы волю Цераленн во Рувиньяк, не было в мире силы, способной заставить ее предать человека. И не то чтобы она была наделена чародейным даром сопротивления – нет, она просто приняла как данность определенные убеждения, которые стали источником ее духовной силы и в то же время роковой – для нее – неспособности приноравливаться к обстоятельствам. Она прожила и умерла в согласии с этими убеждениями. И от своей внучки имела право требовать того же.
Цераленн всецело принадлежала прошлому и ни за что не примирилась бы с теперешним, чудовищно изменившимся образом жизни. Но есть понятия неизменные и переменам не доступные – например, верность и честь. Цераленн во Рувиньяк умерла бы под пытками, но не предала родных и друзей. Что ж, Элистэ следует поступить так же.
Она будет хранить молчание. От нее ничего не добьются. Это решение ужаснуло ее, но, как ни странно, принесло удовлетворение. Совсем одна, в безмолвии и мраке, она лелеяла свою новообретенную решимость, как мать – больное дитя.
На нее наваливалась кромешная тьма – ни лучика света. Может, утро принесет перемены?
Но ждать до утра не пришлось.
Она вдруг поняла, что различает очертания параши в углу, прямоугольник койки. Элистэ встала, подошла к двери и заглянула в зарешеченное квадратное оконце. Блики желтого света в коридоре делались все ярче, послышался стук башмаков по каменным плитам. Она отпрянула от двери и забегала испуганным взглядом по крохотной камере, в которой становилось все светлее, надеясь отыскать укрытие. Смешно! Где тут укрыться? Элистэ глубоко вздохнула и выпрямилась во весь рост.
За оконцем появились фигуры. Скрипнул засов, дверь отворилась. Двое народогвардейцев вошли, молча схватили ее за руки и вытащили из камеры. Элистэ не сопротивлялась и не расспрашивала, куда ее ведут: первое было бы глупо, второе – бессмысленно. Вот собраться с силами и призвать на помощь все свое мужество – это действительно сейчас необходимо.
Они прошли коридором до уже знакомой ей сырой спиральной лестницы и начали бесконечный головокружительный спуск – вниз, вниз, вниз, в мрачное подвальное чрево «Гробницы», царство желто-серых испарений, запотевших сводов и стен в корке минеральных наростов. Подземелье больше напоминало естественную пещеру, нежели творение человеческих рук. Затем – по наклонному туннелю с таким низким потолком, что солдатам пришлось пригнуть головы, через двери черного кованого железа они наконец вошли в печально знаменитую камеру пыток.
Элистэ не представляла себе ни самой камеры, ни того, что ее там ждет. Этот застенок был окружен покровом тайны, что многократно усиливало внушаемый им ужас – ужас, призванный сломить сопротивление узника задолго до начала допроса, как прекрасно понимали хозяева древней темницы. Против ожиданий Элистэ застенок вполне отвечал традиционным представлениям: без окон, само собой, так как находился глубоко под землей; промозглый холод и застоявшаяся вонь; необычно высокий потолок – этажа на три, так что ребра свода терялись в тяжелом плотном тумане; сочащиеся влагой каменные стены, в пятнах сырости пол; чад фонарей, потухшие жаровни; набор мерзких древних орудий пыток – одни непонятного назначения, другие, напротив, до жути очевидного, но все одинаково ржавые и покрытые толстым слоем пыли: ими явно давно не пользовались. И три устройства поновее – чистые, отполированные, смазанные затейливые механизмы, снабженные зажимами, ремнями и пряжками;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227