Я хочу сказать, ты ограничиваешься здесь только индивидами, или это распространяется на целые народы? Разве только потому, что наши предки вырезали какой-нибудь город или племя тысячу лет назад, мы продолжаем оставаться негодяями до скончания времен? Так никого не останется. И подумай вот о чем: это на всех распространяется? Взять Темрая и жителей равнин. Они окружили город и перебили всех жителей; ладно, они злые, они негодяи; но они сделали это потому, что народ Города имел обыкновение нападать и убивать их…
— Мой дядя Бардас имел обыкновение убивать их.
В первый раз на лице Горгаса появилось выражение, предупреждающее, что он может разозлиться.
— Да. А еще он спас тебе жизнь. Он пощадил тебя, когда ты пыталась его убить, к тому же вытащил тебя из Города, когда должен был думать о себе. А ты продолжаешь твердить: он должен умереть. Хорошо, если бы ты его убила, что бы это тебе дало?
Девушка задумалась.
— Яблочко от яблоньки, вероятно. — Она подняла изувеченную руку. — Погляди на меня, черт возьми. Я такая же порочная, как и все вы, только недееспособная. Я убийца, которая даже не может убить. Ты даже не представляешь себе, как я горжусь тем, что не только отвратительна, но и бесполезна.
Горгас протянул руку и дважды постучал кулаком в дверь.
— Мелодрама, — повторил он. — Высокая трагедия. Семейные проклятия, отравленная кровь и падение богов. Крикни мне, когда надоест, и, может быть, я тебе когда-нибудь покажу, каков настоящий мир. Покуда сиди здесь и пиши свои стишки. А я прослежу, чтобы они никому больше не попались на глаза.
Ключ повернулся, и Горгас распахнул дверь, отшвырнув сержанта. Дверь снова захлопнулась, и ключ опять повернулся.
— Ладно, — сказал Горгас, — выведи меня отсюда. И, черт возьми, приберитесь в камере. Я бы там и свинью держать не стал бы.
Выбравшись из подземелья, Горгас почувствовал себя лучше, а к тому времени, когда он вышел из узилища и очутился на свежем воздухе во дворе, чувства разочарования и злости достигли контролируемых уровней, что уже было неплохо. Горгас Лордан строил свою жизнь вокруг того принципа, что позитивное мышление решает проблемы; ему было совершенно непонятно монолитное отрицание, с которым, следовательно, трудно найти общий язык, и поэтому он всегда находил окольный путь вокруг неподвижного предмета. Одной из его любимых историй была байка о двух генералах, командовавших армией, перед которыми встала проблема осады неприступного города. Они сидели в палатке, с отчаянием взирая на массивные стены перед собой, и старый генерал, вздохнув, сказал: «Мы никогда не сможем взять этот город». Молодой генерал улыбнулся и ответил: «Тогда нам лучше поискать способ вообще не брать его». После чего объяснил, как можно провести армию другой дорогой, полностью минуя город и зайдя в незащищенный тыл врага, тем самым выиграв войну и не обращая внимания на непреодолимое препятствие. В настоящий момент Горгас еще не знал, как применить этот урок в деле своей непримиримой племянницы или не менее непреклонного брата; однако он знал что такой способ должен существовать просто потому, что он существует всегда.
Вторым даром, сильно помогавшим ему все эти годы, была способность полностью выбрасывать из головы сложную проблему, освобождая ум для решения тех задач, с которыми по силам справиться. Решение проблем зачастую придавало Горгасу уверенность и просто инерцию для преодоления, казалось бы, неразрешимой задачи. К счастью, следующее дело в его списке было вполне решаемым, и Горгас почувствовал, что ему не терпится за него взяться.
Он быстро спустился с холма к причалу и на лодке доплыл до маленького острова у входа в гавань, где беженцы из Шастела селились в беспорядочно разбросанных строениях из дерева и парусины, своего рода гибридах хижин и палаток, пока ожидали постоянного места проживания. На человека, лишенного такого, как у Горгаса, отношения к решению проблем, этот лагерь произвел бы гнетущее впечатление, поскольку был переполнен живыми напоминаниями о досадных неудачах. Это было место, куда в конце концов люди попадали, когда Банку не удавалось защитить их от мстительности Фонда. Семьи, теснившиеся здесь, видели, как жгли их дома, угоняли скот, вытаптывали посевы; они по определению находились здесь потому, что им больше некуда было податься, а те, кто им говорил, что все будет хорошо, их подвели.
Однако для Горгаса Лордана они стали манной небесной. Поначалу он искал тут рекрутов для своей армии, поскольку именно в этом он больше всего нуждался; между тем здесь также имелись женщины, дети и старики, и они представляли собой ресурс, пренебрегать которым слишком расточительно — почти так же нелепо, как бросать хорошее поле из-за отсутствия мешка семян и нежелания пахать. Горгас взял на себя управление лагерем, провел инвентаризацию всего, что там имелось, и разработал наилучший способ применения того, что у него есть.
Благодаря его воображению и титаническим усилиям лагерь теперь было приятно посещать. Войдя в ворота (постоянно открытые, поскольку уже не требовалось держать голодающих недовольных взаперти, дабы они не пошли по дурному пути), Горгас миновал плац, где тщательно отобранные им инструкторы превращали взрослых мужчин в умелых и дисциплинированных воинов-лучников, и повернул на узкую дорожку; та бежала между длинными сараями, где работали женщины и дети, изготавливая вещи, в которых столь остро нуждался Банк.
В каждом сарае размещалась отдельная мануфактура. Сначала Горгас прошел мимо двери пошивочной мастерской, где производили форму и сапоги для армии, причем все самого отменного качества. За ней находилась фабрика кольчуг, где несколько сотен женщин, сидя на скамьях за длинными столами, скрепляли тысячи стальных колечек, из которых в итоге получались кольчуги; у каждой работницы была пара щипцов, чтобы брать и сгибать кольца, которые им подносили по десять тысяч в плотно сплетенных ивовых корзинах носильщики, весь день сновавшие между этим сараем и кузницей, где сотня наковален располагалась вокруг гигантского центрального горна; у каждой наковальни один кузнец плющил молотом раскаленный докрасна стальной брусок в проволоку, а второй наматывал ее на катушку, прежде чем разрубить вдоль, чтобы получилась очередная корзина колечек.
За кузницей находился перьевой сарай, где четыреста женщин и детей сортировали перья по размеру, разрезали их вдоль острыми ножами, расправляли и прикрепляли к древкам стрел при помощи сухожилий, смоченных клеем. Сами же древки изготавливались в следующем сарае, за столами с выдолбленными трехфутовыми желобками; в эти желобки работницы клали побеги кизила и тростника, из которых делались стрелы, и, выровняв поверхность, поворачивали заготовку на несколько градусов, пока в конце концов те не становились совершенно круглыми, прямыми древками одного размера и диаметра.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123
— Мой дядя Бардас имел обыкновение убивать их.
В первый раз на лице Горгаса появилось выражение, предупреждающее, что он может разозлиться.
— Да. А еще он спас тебе жизнь. Он пощадил тебя, когда ты пыталась его убить, к тому же вытащил тебя из Города, когда должен был думать о себе. А ты продолжаешь твердить: он должен умереть. Хорошо, если бы ты его убила, что бы это тебе дало?
Девушка задумалась.
— Яблочко от яблоньки, вероятно. — Она подняла изувеченную руку. — Погляди на меня, черт возьми. Я такая же порочная, как и все вы, только недееспособная. Я убийца, которая даже не может убить. Ты даже не представляешь себе, как я горжусь тем, что не только отвратительна, но и бесполезна.
Горгас протянул руку и дважды постучал кулаком в дверь.
— Мелодрама, — повторил он. — Высокая трагедия. Семейные проклятия, отравленная кровь и падение богов. Крикни мне, когда надоест, и, может быть, я тебе когда-нибудь покажу, каков настоящий мир. Покуда сиди здесь и пиши свои стишки. А я прослежу, чтобы они никому больше не попались на глаза.
Ключ повернулся, и Горгас распахнул дверь, отшвырнув сержанта. Дверь снова захлопнулась, и ключ опять повернулся.
— Ладно, — сказал Горгас, — выведи меня отсюда. И, черт возьми, приберитесь в камере. Я бы там и свинью держать не стал бы.
Выбравшись из подземелья, Горгас почувствовал себя лучше, а к тому времени, когда он вышел из узилища и очутился на свежем воздухе во дворе, чувства разочарования и злости достигли контролируемых уровней, что уже было неплохо. Горгас Лордан строил свою жизнь вокруг того принципа, что позитивное мышление решает проблемы; ему было совершенно непонятно монолитное отрицание, с которым, следовательно, трудно найти общий язык, и поэтому он всегда находил окольный путь вокруг неподвижного предмета. Одной из его любимых историй была байка о двух генералах, командовавших армией, перед которыми встала проблема осады неприступного города. Они сидели в палатке, с отчаянием взирая на массивные стены перед собой, и старый генерал, вздохнув, сказал: «Мы никогда не сможем взять этот город». Молодой генерал улыбнулся и ответил: «Тогда нам лучше поискать способ вообще не брать его». После чего объяснил, как можно провести армию другой дорогой, полностью минуя город и зайдя в незащищенный тыл врага, тем самым выиграв войну и не обращая внимания на непреодолимое препятствие. В настоящий момент Горгас еще не знал, как применить этот урок в деле своей непримиримой племянницы или не менее непреклонного брата; однако он знал что такой способ должен существовать просто потому, что он существует всегда.
Вторым даром, сильно помогавшим ему все эти годы, была способность полностью выбрасывать из головы сложную проблему, освобождая ум для решения тех задач, с которыми по силам справиться. Решение проблем зачастую придавало Горгасу уверенность и просто инерцию для преодоления, казалось бы, неразрешимой задачи. К счастью, следующее дело в его списке было вполне решаемым, и Горгас почувствовал, что ему не терпится за него взяться.
Он быстро спустился с холма к причалу и на лодке доплыл до маленького острова у входа в гавань, где беженцы из Шастела селились в беспорядочно разбросанных строениях из дерева и парусины, своего рода гибридах хижин и палаток, пока ожидали постоянного места проживания. На человека, лишенного такого, как у Горгаса, отношения к решению проблем, этот лагерь произвел бы гнетущее впечатление, поскольку был переполнен живыми напоминаниями о досадных неудачах. Это было место, куда в конце концов люди попадали, когда Банку не удавалось защитить их от мстительности Фонда. Семьи, теснившиеся здесь, видели, как жгли их дома, угоняли скот, вытаптывали посевы; они по определению находились здесь потому, что им больше некуда было податься, а те, кто им говорил, что все будет хорошо, их подвели.
Однако для Горгаса Лордана они стали манной небесной. Поначалу он искал тут рекрутов для своей армии, поскольку именно в этом он больше всего нуждался; между тем здесь также имелись женщины, дети и старики, и они представляли собой ресурс, пренебрегать которым слишком расточительно — почти так же нелепо, как бросать хорошее поле из-за отсутствия мешка семян и нежелания пахать. Горгас взял на себя управление лагерем, провел инвентаризацию всего, что там имелось, и разработал наилучший способ применения того, что у него есть.
Благодаря его воображению и титаническим усилиям лагерь теперь было приятно посещать. Войдя в ворота (постоянно открытые, поскольку уже не требовалось держать голодающих недовольных взаперти, дабы они не пошли по дурному пути), Горгас миновал плац, где тщательно отобранные им инструкторы превращали взрослых мужчин в умелых и дисциплинированных воинов-лучников, и повернул на узкую дорожку; та бежала между длинными сараями, где работали женщины и дети, изготавливая вещи, в которых столь остро нуждался Банк.
В каждом сарае размещалась отдельная мануфактура. Сначала Горгас прошел мимо двери пошивочной мастерской, где производили форму и сапоги для армии, причем все самого отменного качества. За ней находилась фабрика кольчуг, где несколько сотен женщин, сидя на скамьях за длинными столами, скрепляли тысячи стальных колечек, из которых в итоге получались кольчуги; у каждой работницы была пара щипцов, чтобы брать и сгибать кольца, которые им подносили по десять тысяч в плотно сплетенных ивовых корзинах носильщики, весь день сновавшие между этим сараем и кузницей, где сотня наковален располагалась вокруг гигантского центрального горна; у каждой наковальни один кузнец плющил молотом раскаленный докрасна стальной брусок в проволоку, а второй наматывал ее на катушку, прежде чем разрубить вдоль, чтобы получилась очередная корзина колечек.
За кузницей находился перьевой сарай, где четыреста женщин и детей сортировали перья по размеру, разрезали их вдоль острыми ножами, расправляли и прикрепляли к древкам стрел при помощи сухожилий, смоченных клеем. Сами же древки изготавливались в следующем сарае, за столами с выдолбленными трехфутовыми желобками; в эти желобки работницы клали побеги кизила и тростника, из которых делались стрелы, и, выровняв поверхность, поворачивали заготовку на несколько градусов, пока в конце концов те не становились совершенно круглыми, прямыми древками одного размера и диаметра.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123