Кобель не привык отступать перед волками.
Но это убивающее собак животное было очень похоже на человека. У пса были какие-то сомнения. Уж слишком Иван был похож на человека. А человек гораздо сильнее и опаснее волка. Это пес знал по опыту, ему приходилось охотиться и на людей вместе со своими хозяевами. Иной раз справиться с человеком оказывалось сложнее, чем с двумя, а то и тремя волками. А с тремя волками в одиночку пес не рискнул бы связываться.
Он уже готов был отступить, и, не боясь позора поражения, бежать к дому хозяина и поднять там тревожный лай.
Иван его хорошо понял. Но такой вариант не входил в его планы.
«Ну же! Иди ко мне,» – сказал Иван псу.
И тот кинулся.
Если бы Иван промолчал, пес не решился бы нападать. Но услышав голос, живо напомнивший ему волчьи завывания, доносившиеся из под сарая, в котором люди справляли нужду, он уже не верил, что перед ним человек. Слишком хорошо он помнил клокотавшую тогда в этом голосе животную злобу и тоску пойманного зверя, слишком ясно стояла в его ушах рвущаяся вместе с голосом жажда свободы, которую живущие с человеком собаки боятся и ненавидят больше, чем самих волков.
Иван отбил летящую на него морду ударом кулака, как боксеры отбивают перчатку атакующего соперника, и, не дав псу даже упасть на землю, схватил его за задние лапы и, держа на вытянутых руках, сделал с ним два полных оборота, прежде, чем разжать держащие лапы руки и отправить его тело вслед окончательно погасшему солнцу.
Собачий визг взметнулся над ущельем и затих в пропасти, оттолкнувшись эхом от пары светлых еще вершин, наполнявших густую горную тень сумрачным сумеречным свечением.
Иван отдышался и приложил маковые листья к сочащемуся кровью укусу на плече.
«Осталось еще двое – отец и сын, – думал Иван, убивший деда. – Да не порвется связь времен. И серебряный шнур, обмотавшийся вокруг горла старшего, задушит два следующих поколения».
Откуда взялся в его мыслях этот «серебряный шнур», Иван не понимал, но фраза ему понравилась и он несколько раз повторил ее по дороге к жилищу чеченцев.
Потом его отвлекла мысль о женщине-чеченке, жившей вместе с мужчинами, очевидно, жене среднего и матери младшего. Видел он ее всего пару раз, потому что она из хижины по вечерам почти не выходила, а дни русские рабы проводили на поле. Что делать с ней, он не знал и не стал ломать над этим голову.
Чеченского пацана он нашел около навеса, под которым спали ночами они с запуганным солдатиком. Чечененок принес ведро с похлебкой, поставил перед дрожащим даже перед ним русским и развлекался тем, что плевал в ведро, заставляя солдата после каждого попадания съедать ложку похлебки.
Он так увлекся, что не услышал, как сзади подошел Иван, схватил его за шиворот кожаной тужурки и приподнял над землей.
Пацан завизжал, начал хватать себя за пояс, где у него болтался кинжал, но никак не мог его ухватить.
– Поужинай с нами, парень, – сказал Иван и сунул его головой в горячую похлебку.
Ухватившись руками за края ведра и оттопыря по паучьи ноги, пацан заперебирал ими вокруг ведра, не в силах выдернуть головы из-под твердой ивановой руки и пуская пузыри через жидкое обжигающее варево.
Вскоре ноги его подогнулись, он упал на колени, сунулся головой глубже в ведро, пару раз еще дернулся и через минуту окончательно затих.
Иван вытащил ошпаренную руку из ведра. Пацаненок вытянулся, подался вперед и так и остался лежать с ведром на голове.
Похлебка лужей растеклась под ноги онемевшему, застывшему с раскрытым ртом солдатику. Иван ладонью приподнял ему подбородок, закрыв его рот, и молча направился к хижине.
В хижине отца пацаненка не было. Женщина сидела за столом и при свете керосиновой лампы штопала какое-то тряпье. Увидев вошедшего Ивана, она встала и молча застыла, глядя на него не то чтобы испуганно, но как-то обреченно.
– Где муж? – спросил Иван.
Она не ответила, но бросила быстрый взгляд на незатворенную Иваном дверь, за которой, прямо от порога хижины, начиналась дорога вниз, в долину.
«Скоро приедет,» – понял Иван.
Что с ней делать, он так еще и не решил.
Легким толчком он отбросил ее на лежанку.
Она упала навзничь и застыла, вытянувшись вдоль лежанки, с тем же покорно-обреченным выражением лица.
«Женщина. Чеченка. Мать чеченца», – ворочались в его мозгу какие-то непослушные слова-мысли.
Иван двумя пальцами правой руки зацепил высокий, под горло, вырез ее платья и одним рывком разодрал ветхую материю. Платье расползлось по бокам, обнажив ее тело.
Иван положил правую руку ей на горло. Она два раза глотнула, но по-прежнему не шевелилась. Пальцами Иван чувствовал толчки крови в горловых артериях.
Пульс был ровный, спокойный.
Стоя у ее изголовья и глядя сверху вниз, Иван рассматривал ее тело.
Торчащие костлявые ключицы. Иссохшие, с потресканными сосками, маленькие груди, свесившиеся по бокам пустыми кошельками. Выпирающие наружу ребра. Впалый живот с явными следами растяжек после беременности. Высокий лобок с жидким кустиком выцветших волос, прикрывающих клитор. Обвисшие ляжки, обтянутые кожей колени...
Взгляд Ивана вернулся к лобку.
«Чрево, – подумал он. – Чрево рождающее...»
Сам не зная, зачем, он положил левую руку на ее лобок. Средним пальцем раздвинул большие половые губы, провел по малым, раздвинул и их, нащупал отверстие, влажное и теплое.
«Чрево, рождающее зло – злосчастно,» – возникло в мозгу у Ивана.
Пальцы его правой руки сами собой сомкнулись...
Иван ждал чеченца всю ночь.
Он стоял на тропе перед дверью его хижины, загораживая собою его дом.
За спиной у Ивана лежал мертвый отец чеченца, через дыру в голове которого вытекал его мозг, орошая поле, которое возделывала его семья.
За спиной у Ивана лежал мертвый сын чеченца и сороки, привлеченные размоченными сухарями из похлебки, бойко скакали между неподвижным чеченским и столь же неподвижным русским пареньками, нисколько не опасаясь неподвижности ни того, ни другого и, колотя время от времени по жестяному ведру своими твердыми носами, оглашали окрестности резким, режущим ухо звуком.
За спиной у Ивана лежала жена чеченца, лишенная Иваном жизни, а вместе с нею способности к деторождению, к продолжению чеченского рода.
За спиной у Ивана лежало прошлое, будущее и настоящее приближавшегося по тропе чеченца. И едва тот увидел Ивана, стоящего на тропе спиной к его дому, он своей природной чеченской натурой все понял.
Он задергал из-за спины винтовку, руки его летали по затвору дрожа и не попадая туда, куда он хотел бы их направить. Наконец, он передернул затвор, выстрелил и задрожал еще больше.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50