– Все, Лещинский, – сказал он не оборачиваясь. – Пара дней, не больше.
Когда «Форд» скрылся за березками, Лещинский все еще стоял там, где его застала последняя фраза Крестного. В душе его кипели чувства противоречивые.
«Вляпался, с-сука,» – шипел внутри него кто-то тонко вибрирующий и сознание заслоняло тупое лицо анаболизированного мордоворота из моторки.
Тут же откуда-то из области заднего прохода поднималось по спине и разливалось по всему телу чувство привычности существования в том мире, который он создал своими руками. Вернее, своими мозгами.
Его уединенный, уютный кабинет, с обновляемой каждую неделю бутылочкой «Корвуазье» в сейфе, его мягкое вертящееся кресло, сидя в котором, он за год своего сотрудничества с Крестным решил судьбы уже стольких людей. И каких людей!
Было в этом чувстве немало негодования против перспективы каких-либо изменений в его образе жизни, к которому он успел привыкнуть и привязаться. Он уже не представлял себя живущим где-либо еще, кроме как в своей квартирке, занимающей половину этажа одной из немногих внутри Садового Кольца новостроек.
Несмотря на всю сложность стоящей перед ним сейчас проблемы, он невольно зажмурился, когда вспомнил сумму, которую пришлось отвалить за эту квартирку. И опять-таки невольно улыбнулся, тут же припомнив и новоселье, которое он сам себе устроил.
Он справлял его, можно сказать, в одиночестве. А кому из бывших своих друзей сумеешь объяснить, на какие шиши... Нынешних своих коллег он тоже приглашать не рискнул.
Так и праздновал один, собрав пятнадцать проституток, раздев их, и гоняясь за ними с торчащим членом – играл в игру: «Догоню – выебу!». Девочки были – на подбор и не очень-то стремились от него убегать.
Он и сейчас почувствовал неконтролируемое шевеление внутри штальмановских брюк, когда вспомнил, как он расставил раком все эти пятнадцать классных попочек, рассматривая, пробуя пальцем, нюхая и облизывая все, что хотелось обнюхать и облизать. А потом трахал их всех одновременно, не успевая вынимать и всовывать, вынимать и всовывать, каждый раз обжигаемый волной удовольствия от новизны тактильных ощущений и сознания покорности принимающей его член женской плоти. Он тогда кончил несколько раз подряд, возбуждаемый не столько их прекрасными телами, сколько осознанием своей сексуальной себестоимости: он – один, а баб – пятнадцать.
Лещинский сунул руку в карман и ощутил сквозь ткань подкладки жесткость своего члена, конечно же не забывшего тот праздничный пир в свою честь. Лещинский понял, что ему необходимо кончить прямо сейчас, иначе его просто разорвет от желания.
Он уже расстегнул штаны, достал член и начал мастурбировать прямо на берегу, когда в мозгу неожиданно всплыла финальная сцена того новоселья: он, совершенно обессиленный, пил коньяк, а проститутки перетрахались друг с другом, хотя это он не оплачивал. Тогда ему, утонувшему в своем удовольствии, было абсолютно все равно, чем они занимаются, а сейчас до него дошло, что ни одну из них он тогда не удовлетворил, и они ему показали свое отношение к его сексуальной ценности.
Все его желание резко пропало.
Он вдруг увидел себя со стороны и ужаснулся.
Дернув вверх молнию, он почти бегом побежал в ту же сторону, куда уехал «форд» Крестного, озираясь по сторонам и сильно надеясь, что никто его здесь не видел.
«Пара – дней, пара – дней», – колыхалось в мозгу Лещинского в такт его шагам.
Неожиданно для себя он вышел на Таманскую улицу, у ее пересечения с третьей линией Хорошевского Серебряного Бора, в места достаточно цивилизованные, и сразу почувствовал себя гораздо увереннее.
А когда буквально через пять минут ему удалось поймать такси, и он брякнулся в него, назвал адрес и устало прикрыл глаза, тревога прошла окончательно. Он мчался по залитой майским солнцем Москве и думал только о том, как сейчас залезет в свою «джакузи» и, смыв с себя воспоминания о пережитом сегодня страхе, примется решать загадку, заданную ему Крестным.
Они на приличной скорости пролетели проспект маршала Жукова, Мневники, потом пробирались какими-то Силикатными и Магистральными толи улицами, толи проездами, пока не выбрались, наконец, на Звенигородское шоссе.
Вскоре слева замелькала ограда Ваганьковского кладбища, и расслабившийся было Лещинский вновь вспомнил угрозы Крестного. Но до улицы Герцена, где недалеко от Никитских ворот стоял его дом, как и он сам, не торчащий на виду, а запрятанный в глубине квартала, оставалось уже недалеко, и Лещинский вновь почувствовал в себе ту уверенность, которой ему сегодня так не хватало в разговоре с Крестным. Он уже не был инфантильным мальчиком, хватающимся при опасности за свой член, как бы ища у него защиты, он вновь вспомнил, что он гений анализа, виртуоз прогноза, мастер обработки информации.
Проезжая мимо высотки на площади Восстания, Лещинский уже полностью восстановил свое самоощущение человека из аппарата Правительства, который порой может больше и быстрее, чем само Правительство.
«Быстрее. Именно – быстрее, – думал Лещинский. – Два дня – это много. Один.»
Он решит эту задачу сегодня, уверял себя Лещинский. И сегодня же позвонит Крестному. Только так можно восстановить с ним контакт. А это было, пока, единственное, на чем основывалась стабильность его жизни.

Глава V.

...Вновь победивший в своих воспоминаниях Чечню и вновь возвращающийся в Россию, Иван спал в своей конспиративной комнатенке на восемнадцатом этаже, восстанавливая силы после пережитого сражения с обеими противоборствующими в чеченской войне сторонами. Вечернее майское солнце било в открытое окно прямо ему в лицо, заставляя жмуриться во сне от такого же яркого, ослепляющего чеченского солнца, освещавшего его путь домой.
Перейти линию фронта особого труда не составляло, поскольку и не существовало никакой четко определенной линии фронта. Просто из местности, где чеченцы встречались чаще, чем русские войска, он попал в местность, где все было наоборот, и даже не заметил, как произошла эта перемена.
От контакта с чеченцами он уходил, всегда заранее чувствуя их приближение и не желая ввязываться в драку неизвестно из-за чего, только из-за того, что Иван и они принадлежали к разным народам.
Однажды он набрел на чеченца, который не воевал, а жил войною.
Его серая «нива» торчала на опушке леса, на которую вышел Иван, давно покинувший дорогу, ставшую намного более людной, и пробиравшийся более укромными путями.
Чеченца он заметил уже потом, когда тот появился из-за кустов, и, не видя Ивана, пошел к своей машине, обвешаный автоматами, связанными попарно сапогами, подсумками, какими-то вещмешками и планшетами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50