Лещинский осторожно, сдерживая себя, потянул на нащупанный им обрывочек.
Раз совпавшие события существенно не связаны друг с другом, но все же оказались выстроенными в хронологический ряд, значит кто-то их выстроил.
Отсюда имеем еще одно следствие из вывода о том, что никто не знал о времени, на которое исполнитель запланировал ликвидацию банкира – события были кем-то формально, искусственно привязаны друг к другу, чтобы создать впечатление их взаимозависимости в глазах наблюдателей, зрителей. А зрителей всего два – он и Крестный.
Кому нужно было их связывать? И зачем?
Первый вопрос пока отложим, подумал Лещинский. Не все сразу.
У каждого логически организованного события должна быть цель, иначе оно превращается в спонтанный, хаотический факт, а в хаос социальной жизни Лещинский не верил.
У того, кто пытался связать смерть банкира и смерть его убийцы в единый узел, могла быть только одна цель – выйти на контакт с заказчиками устранения Кроносова. С Крестным, с ним, Лещинским.
Оригинальный способ – привлечь внимание заказчика, убрав исполнителя.
Вода в ванной вдруг показалась Лещинскому слишком прохладной, хотя температура ее автоматически поддерживалась на том уровне, который он сам установил на программном пульте управления.
Никакой это, на хер, не оригинальный способ. Это красноречивый способ. И не привлечь внимание, а предупредить. Крестного предупредить, что его деятельность кому-то не нравится. А главное, предупредить его, Лещинского. О том же самом.
Лещинский вдруг понял, что он пока еще жив только потому, что кто-то сильный, не менее сильный, чем сам Крестный, просто еще не вычислил, кто стоит за убийством Кроносова и рядом других, не менее красноречивых фактов российской жизни последних месяцев.
Он выскочил из ванной, почувствовав вдруг отвращение к той позе лягушки, в которой он только что расслабленно висел в воде. Лещинскому нужна была полная объективность выводов, к которым он придет, поскольку от них зависела теперь его жизнь, в этом он нисколько не сомневался. Остатки самомнения выветрились из него, словно хмель.
Лещинский зябко поежился.
Он прошел в свою сорокаметровую гостиную, открыл бар, плеснул в «тумблерс» хорошую порцию «Барбароссы», залпом опрокинул в себя.
Водка колом воткнулась в желудок, перехватив дыхание и вызвав неприятные спазмы. Лещинский подавил подкатившее к горлу ощущение дурноты и плюхнулся в кресло. Сознание от водки нисколько не замутилась, а через минуту теплая волна поднялась из желудка и разлилась по всему телу. Он, наконец-то, согрелся.
Сидеть и ждать, как дальше будут разворачиваться события, конечно, нельзя.
Надо что-то делать, но что?
Звонить Крестному и бежать к нему, просить помощи?
А что Лещинский ему скажет?
Что он испугался? Что хочет жить?
Что боится кого-то, сам не зная, кого?
Как бы Крестный его сам не пристрелил...
Ведь узнать-то он еще ничего не узнал.
«Мыслитель, мать твою...» – подумал о себе Лещинский. Ему было стыдно перед самим собой.
До него только еще дошло то, что до Крестного, видно, дошло мгновенно, как только он узнал о покушении на своего человека.
И Крестный сам к нему обратился, фактически, за помощью. Просил выяснить, не что произошло, это для него ясно, а кто за этим стоит.
Толи от водки, толи от страха, но кое-что в голове Лещинского прояснилось.
«Хватит юлить, – сказал он себе. – Не предупреждение это. Это война.»
И он глубоко задумался над тем, кому нужна была бы эта война с подпольной структурой правительства.
Кому выгодно было бы уничтожить механизм реального, а не только декларированного в Конституции влияния государственной власти на события в стране? Кому было бы на руку, чтобы правительство не имело возможности справиться ни с одной сложной ситуацией?
Чтобы события вели за собой его действия, а не наоборот?
Над ответом не стоило ломать голову.
Только оппозиции. Тем, кто мечтал перестроить существующую структуру под себя, под свою выгоду, свои интересы, расставить своих, проверенных людей на ключевых местах в Правительстве.
Лещинский вздохнул. Задача казалась ему почти решенной.
Оппозиция была пестра и разнообразна, но реальной возможностью создать дееспособные силовые структуры обладали лишь две фигуры.
Прежде всего – бывший премьер-министр, недавно вынужденный уйти в отставку, потеряв формальную власть над государственным аппаратом, но сохранивший свое политическое лицо и, что важнее, свою связь с государственными силовыми структурами.
Вот уж с кем бы не хотел Лещинский иметь дело, так это с официальными силовиками.
И не потому, что у них было много легальных, законных возможностей не выходя, ну, или не очень выходя из конституционных рамок, расправиться практически с любым человеком в России. У них было слишком много возможностей нелегальных, вообще никак не соотносимых с Конституцией права граждан, записанные в которой, они призваны были охранять от всевозможных посягательств.
Реальную опасность представляли различные полулегальные и совсем нелегальные, строго засекреченные отряды специального назначения, о функциях которых можно было строить много самых различных предположений, но наверняка знать, в чем состоит их задача, могли лишь единицы из силовой верхушки.
Кроме бывшего премьера был еще генерал-афганец, давно и безуспешно рвущийся к власти. Он проиграл пару выборов за президентское кресло, но имел при этом огромную поддержку во всей России.
Лещинского мало интересовали настроения электората, но он знал, что сторонники генерала имеют разветвленную по всей стране структуру, имеющую не только политическую, но и силовую ориентацию. Кое-где, в некоторых крупных городах, генеральские «бойцы» захватили неформальную власть и диктовали теперь свою волю местному криминалитету.
В Москве они пока чувствовали себя неуверенно, но в любой момент могли перейти к активным действиям.
Эти, на взгляд Лещинского, были менее опасны. Пропагандистский аппарат генерала был вынужден организовывать своих сторонников с помощью политических лозунгов и отягченность идеальными целями, содержащимися в этих лозунгах, снижала уровень боевой подготовки силовых структур генерала. Государственные силовики не морочили мозги своим подчиненным сказками о справедливости, наоборот, старательно выбивали из них любые идеальные представления и прекраснодушие.
Реальность жестока и цинична, власть должна ей соответствовать, а механизм осуществления и поддержания власти – силовики должны быть еще жестче и циничнее, чем сама власть.
Лещинский понимал абсолютную необходимость такой позиции.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50