Но с этим трудно бороться… Мне не стыдно признаться, что у меня было несколько мужчин. Секс может быть приятен, но никаких чувств к человеку при этом не испытываешь. Я всегда потом сожалела, потому что помнила, как это может быть.
Она не сделала никакого движения, но он ощутил ее сильную сексуальность. Или это было его собственное появившееся желание? Он смутился.
Илзе нахмурилась:
– Почему я так разговорилась с вами? Раньше я этого не делала.
– Не знаю. Почему?
– О, – сказала она, – возможно, потому что наступает момент, когда просто необходимо выговориться и лучше разговаривать с человеком, которого никогда больше не увидишь. Кроме того… – Она остановилась.
– Что – кроме того?
– Я надеюсь, вы не рассердитесь, но вы кажетесь мне добрым и грустным.
Он обиделся. Ему всегда казалось, что он производит впечатление уверенности силы.
– Грустный! – воскликнул он.
– Элизабет тоже так говорит. Или, может, не грустный, а одинокий.
– Я не грустный и не одинокий, что бы ни говорила Элизабет или кто-то другой.
Женщины! Сплетничают о нем, вторгаются в его тайны.
– Вы рассердились… простите. Я бываю слишком откровенна. Дэвид всегда предостерегал меня от этого.
Она встала, чтобы наполнить его бокал, но он прикрыл его ладонью, и она вернулась, чтобы поставить бутылку. Ее узкая облегающая юбка подчеркивала линию бедер. Он заметил, что у нее очень длинные ноги, длинные сильные ноги спортсменки.
И снова появились волнение, колебания, удивление и гнев.
Она прислонилась к книжному шкафу. Падающий сбоку свет подчеркивал глаза, как на искусной фотографии, все остальное тонуло в тени.
Необычные, слегка раскосые, черные и блестящие глаза, – он видел только их, и они были устремлены на него.
Минуту, долгую минуту они смотрели друг на друга, словно решая что-то. Илзе нарушила молчание, сказав:
– Вы сердитесь.
Он приподнялся и снова сел.
– Нет.
– Моя беда в том, что я отвыкла разговаривать с нормальным мужчиной. Большинство мужчин, которых я вижу, или отчаявшиеся безработные, или калеки. С ними нельзя кокетничать; нельзя танцевать с мужчиной, у которого нет ног.
Она шевельнулась – в свет лампы попал ее яркий рот, потом белая ложбинка между холмиками, скрытыми платьем. Внезапно он почувствовал, как забилось сердце, и подумал, что ему лучше уйти.
– Вы хотите уйти? Скажите, если так.
– Нет.
– Ну тогда что мы будем делать? Не хотите потанцевать?
Он был как под гипнозом. Ему пришло в голову, что если бы она спросила, не хочет ли он выпрыгнуть из окна, он бы сказал «да».
– Да. Потанцуем.
Старая пластинка поскрипывала, и мужской голос выводил по-английски: «Розмари, я люблю тебя, я все время мечтаю о тебе».
Поль встал и повел ее в танце. Тесно прижавшись, они двигались по маленькой комнате. Ее тело горело, как в жару. Он трепетал.
– Сын любит американские пластинки. Тратит на них свои карманные деньги.
Он не ответил. Ее пальцы скользнули по его затылку. Ноги касались его ног.
Он услышал, как она произнесла:
– Ужасная музыка. Чепуха, я выключу ее.
Она потянулась, и пластинка со скрежетом остановилась. Они все еще стояли, прижавшись друг к другу. Потом он не мог вспомнить, она ли подняла к нему свой рот или он наклонился, чтобы отыскать ее губы, но это уже не имело значения – долгий поцелуй привел их в спальню.
Он помнил, что она бормотала что-то о сыне, уехавшем на выходные к друзьям. Он помнил ее зовущий голос и возбуждение внутри себя, свои чувства и прекрасное их завершение.
Когда он очнулся, ее голова лежала на его плече.
– Уже за полночь. Они будут беспокоиться о тебе.
– Я сам беспокоюсь, – засмеялся он. – Поверь, я не планировал это.
– И я тоже. Возложим вину на судьбу?
– Почему «вину»? Я бы лучше поблагодарил судьбу.
– Да. – Она поцеловала его шею. – Это было так чудесно!
Он снова ощутил трепет.
– Тогда, может быть, мы это повторим?
На этот раз она отодвинулась и встала с постели:
– Нет, нет! Тебе придется вернуться. Но у меня идея. Завтра суббота, и я возьму выходной. Я могу одолжить машину, и мы поедем за город, а вернемся к большому воскресному обеду Элизабет. Если ты хочешь, конечно.
– Ты же знаешь, что я хочу.
– Ты сможешь придумать предлог?
– Да. Бизнес. Герр фон Медлер, мой клиент, пригласил меня с ночевкой. Я веду его американские инвестиции.
– Тогда до завтра. Приезжай пораньше. У нас будет целый день.
«Что нашло на него? – спрашивал он себя и отвечал – Секс, и еще раз секс». Невероятно, но он забыл, каким может быть секс. Прохладные соития с Мариан стали привычкой. И эту радость, это чудо он не чувствовал с тех пор, как был с Анной.
Они гуляли и ели весь день. В сумерках они проехали по деревенской улице между рядами средневековых домов с зарешеченными окнами, за которыми виднелись горшки с красной геранью. Они пересекли деревянный мост через реку и поднялись по склону, где на скотном дворе лаяли таксы на старую терпеливую лошадь.
– О, я здесь бывал раньше! – воскликнул Поль. – Это то место, о котором я рассказывал тебе. Мы купили здесь щенка таксы. И здесь есть гостиница, в которой мы останавливались с Йахимом тем летом перед войной.
Это могла бы быть та же комната, подумал он позже. Окна выходили на темную гору за домом. Кровать под балдахином и уютный огонь, горящий в печи.
– Будет ранний обед и постель? – захотела узнать Илзе. – Или постель и поздний обед?
– Постель, потом поздний обед и опять постель, – ответил Поль.
В большой мягкой постели они любили друг друга, заснули и проснулись от громыханья фургона, звяканья упряжки и голосов возвращающихся домой людей. Они полежали, разговаривая обо всем, что придет в голову: сравнивали Бетховена с Моцартом, импрессионизм и абстрактную живопись, кошек и собак, французскую и итальянскую кухню. Потом встали и оделись для обеда.
В гостиной они были единственными горожанами. В столовой было пусто, и они ели не торопясь. Разглядывая Илзе, Поль размышлял, как странно чувствовать себя так свободно с женщиной, которую он впервые встретил всего три дня назад. Обычно его случайные любовные связи во время деловых поездок отвечали только физическим потребностям – он никогда не испытывал удовольствия от последующего общения с дамой.
Ее голос прервал его мысли:
– Ты сделал кое-что очень важное для меня, Поль.
– Да?
– Да. Помнишь, я говорила, что после Дэвида я переживала только секс, но чувств не испытывала при этом? С тобой все по-другому.
– Я рад, – искренне ответил он. И, чувствуя, что она ждет услышать от него в ответ, добавил: – Для меня было то же самое.
Она подняла брови:
– Значит, ты тоже тоскуешь?
«Тоскую по теплу, которое не дает мне жена, а может быть, по чему-то большему…» – подумал он про себя и сказал вслух:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97
Она не сделала никакого движения, но он ощутил ее сильную сексуальность. Или это было его собственное появившееся желание? Он смутился.
Илзе нахмурилась:
– Почему я так разговорилась с вами? Раньше я этого не делала.
– Не знаю. Почему?
– О, – сказала она, – возможно, потому что наступает момент, когда просто необходимо выговориться и лучше разговаривать с человеком, которого никогда больше не увидишь. Кроме того… – Она остановилась.
– Что – кроме того?
– Я надеюсь, вы не рассердитесь, но вы кажетесь мне добрым и грустным.
Он обиделся. Ему всегда казалось, что он производит впечатление уверенности силы.
– Грустный! – воскликнул он.
– Элизабет тоже так говорит. Или, может, не грустный, а одинокий.
– Я не грустный и не одинокий, что бы ни говорила Элизабет или кто-то другой.
Женщины! Сплетничают о нем, вторгаются в его тайны.
– Вы рассердились… простите. Я бываю слишком откровенна. Дэвид всегда предостерегал меня от этого.
Она встала, чтобы наполнить его бокал, но он прикрыл его ладонью, и она вернулась, чтобы поставить бутылку. Ее узкая облегающая юбка подчеркивала линию бедер. Он заметил, что у нее очень длинные ноги, длинные сильные ноги спортсменки.
И снова появились волнение, колебания, удивление и гнев.
Она прислонилась к книжному шкафу. Падающий сбоку свет подчеркивал глаза, как на искусной фотографии, все остальное тонуло в тени.
Необычные, слегка раскосые, черные и блестящие глаза, – он видел только их, и они были устремлены на него.
Минуту, долгую минуту они смотрели друг на друга, словно решая что-то. Илзе нарушила молчание, сказав:
– Вы сердитесь.
Он приподнялся и снова сел.
– Нет.
– Моя беда в том, что я отвыкла разговаривать с нормальным мужчиной. Большинство мужчин, которых я вижу, или отчаявшиеся безработные, или калеки. С ними нельзя кокетничать; нельзя танцевать с мужчиной, у которого нет ног.
Она шевельнулась – в свет лампы попал ее яркий рот, потом белая ложбинка между холмиками, скрытыми платьем. Внезапно он почувствовал, как забилось сердце, и подумал, что ему лучше уйти.
– Вы хотите уйти? Скажите, если так.
– Нет.
– Ну тогда что мы будем делать? Не хотите потанцевать?
Он был как под гипнозом. Ему пришло в голову, что если бы она спросила, не хочет ли он выпрыгнуть из окна, он бы сказал «да».
– Да. Потанцуем.
Старая пластинка поскрипывала, и мужской голос выводил по-английски: «Розмари, я люблю тебя, я все время мечтаю о тебе».
Поль встал и повел ее в танце. Тесно прижавшись, они двигались по маленькой комнате. Ее тело горело, как в жару. Он трепетал.
– Сын любит американские пластинки. Тратит на них свои карманные деньги.
Он не ответил. Ее пальцы скользнули по его затылку. Ноги касались его ног.
Он услышал, как она произнесла:
– Ужасная музыка. Чепуха, я выключу ее.
Она потянулась, и пластинка со скрежетом остановилась. Они все еще стояли, прижавшись друг к другу. Потом он не мог вспомнить, она ли подняла к нему свой рот или он наклонился, чтобы отыскать ее губы, но это уже не имело значения – долгий поцелуй привел их в спальню.
Он помнил, что она бормотала что-то о сыне, уехавшем на выходные к друзьям. Он помнил ее зовущий голос и возбуждение внутри себя, свои чувства и прекрасное их завершение.
Когда он очнулся, ее голова лежала на его плече.
– Уже за полночь. Они будут беспокоиться о тебе.
– Я сам беспокоюсь, – засмеялся он. – Поверь, я не планировал это.
– И я тоже. Возложим вину на судьбу?
– Почему «вину»? Я бы лучше поблагодарил судьбу.
– Да. – Она поцеловала его шею. – Это было так чудесно!
Он снова ощутил трепет.
– Тогда, может быть, мы это повторим?
На этот раз она отодвинулась и встала с постели:
– Нет, нет! Тебе придется вернуться. Но у меня идея. Завтра суббота, и я возьму выходной. Я могу одолжить машину, и мы поедем за город, а вернемся к большому воскресному обеду Элизабет. Если ты хочешь, конечно.
– Ты же знаешь, что я хочу.
– Ты сможешь придумать предлог?
– Да. Бизнес. Герр фон Медлер, мой клиент, пригласил меня с ночевкой. Я веду его американские инвестиции.
– Тогда до завтра. Приезжай пораньше. У нас будет целый день.
«Что нашло на него? – спрашивал он себя и отвечал – Секс, и еще раз секс». Невероятно, но он забыл, каким может быть секс. Прохладные соития с Мариан стали привычкой. И эту радость, это чудо он не чувствовал с тех пор, как был с Анной.
Они гуляли и ели весь день. В сумерках они проехали по деревенской улице между рядами средневековых домов с зарешеченными окнами, за которыми виднелись горшки с красной геранью. Они пересекли деревянный мост через реку и поднялись по склону, где на скотном дворе лаяли таксы на старую терпеливую лошадь.
– О, я здесь бывал раньше! – воскликнул Поль. – Это то место, о котором я рассказывал тебе. Мы купили здесь щенка таксы. И здесь есть гостиница, в которой мы останавливались с Йахимом тем летом перед войной.
Это могла бы быть та же комната, подумал он позже. Окна выходили на темную гору за домом. Кровать под балдахином и уютный огонь, горящий в печи.
– Будет ранний обед и постель? – захотела узнать Илзе. – Или постель и поздний обед?
– Постель, потом поздний обед и опять постель, – ответил Поль.
В большой мягкой постели они любили друг друга, заснули и проснулись от громыханья фургона, звяканья упряжки и голосов возвращающихся домой людей. Они полежали, разговаривая обо всем, что придет в голову: сравнивали Бетховена с Моцартом, импрессионизм и абстрактную живопись, кошек и собак, французскую и итальянскую кухню. Потом встали и оделись для обеда.
В гостиной они были единственными горожанами. В столовой было пусто, и они ели не торопясь. Разглядывая Илзе, Поль размышлял, как странно чувствовать себя так свободно с женщиной, которую он впервые встретил всего три дня назад. Обычно его случайные любовные связи во время деловых поездок отвечали только физическим потребностям – он никогда не испытывал удовольствия от последующего общения с дамой.
Ее голос прервал его мысли:
– Ты сделал кое-что очень важное для меня, Поль.
– Да?
– Да. Помнишь, я говорила, что после Дэвида я переживала только секс, но чувств не испытывала при этом? С тобой все по-другому.
– Я рад, – искренне ответил он. И, чувствуя, что она ждет услышать от него в ответ, добавил: – Для меня было то же самое.
Она подняла брови:
– Значит, ты тоже тоскуешь?
«Тоскую по теплу, которое не дает мне жена, а может быть, по чему-то большему…» – подумал он про себя и сказал вслух:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97