Поэтому я делаю все индивидуально, и за это платят. Мои дела идут, как всегда, хорошо!
– Даже в Депрессию?
– Ну, всегда есть люди, которые настолько богаты, что и Депрессия им не страшна. Ты должен бы это знать, – усмехнулась Ли. – А те, кто не настолько богат, все равно покупают хорошие вещи, потому что это реклама для их мужей. Кроме того, лучший способ заработать деньги – это прежде всего показать, что они у тебя есть. Хенк считает, что я отвратительно фривольно говорю о деньгах. Ему кажется, что это ужасно: думать о линии талии или длине юбки, когда есть люди, не имеющие теплого пальто.
– Он совсем как Дэн и Хенни.
– Он всегда был таким, разве не так? Он противоречив, мой сын. Его друзья и его убеждения либеральны, но его мораль – мораль среднего класса, почти пуританская.
– Он начинает жить своей собственной жизнью, – заметил Поль. – Так и должно быть. Но мне не хватает тех лет, когда он нуждался во мне.
– Он обожает тебя, Поль.
В первые безумные дни после смерти Бена мальчик был сам не свой. Спокойствие пришло к нему после того, как он осудил деньги. Его мучило, что ему не надо думать о деньгах, что он может остаться в частной школе, когда многим пришлось уйти из нее, что он мог поступить в Йель, не подавая на стипендию и не ожидая помощи. «Если бы он мог, он взял бы на себя страдания всего мира», – подумал как-то Поль.
– Он будет прекрасным врачом, – сказал он. – Ты будешь гордиться им.
– Впервые я жалею, что не захотела больше иметь детей. Девочка должна быть таким утешением.
– Наверное.
Поль поворачивал свой стакан, разглядывая розовую жидкость.
– Ты задумался. Наверное, я кажусь тебе очень легкомысленной, когда еду за границу покупать то, что Хенни называет безделушками. Ты как Хенни и Хенк или как я?
Она наклонилась вперед и устремила на него свои яркие дерзкие глаза.
– Я бы сказал, что я где-то посередине. Мне кажется, надо делать, что можешь, для других, но не грех и самому получать удовольствие.
Ее глаза стали серьезными.
– Хенни сказала мне о цели твоей поездки.
Поль невольно потрогал нагрудный карман с банковскими счетами для его миссии в Лондоне или Германии. Он не посмел оставить его в запертом чемодане.
– Это будет всего лишь попытка с моей стороны, – сказал он. – Бог знает, чем все кончится.
– Неужели положение действительно так ужасно?
– Думаю, да.
Они оба молчали. Голоса людей за соседним столиком нарушили эту тишину: молодая пара говорила по-французски:
– Я думаю, что успею купить в Париже за несколько дней все, что мне нужно. Брюс говорит, что там просто чудесно, так чисто и аккуратно и люди по-настоящему приветливы…
Поль и Ли посмотрели друг на друга: что можно сказать на это? Они молча допили свое вино. За окном была кромешная тьма.
Они уже вышли в океан. На пароходе довольно сильно чувствовалась качка.
– Говорят, что «Нормандия» сильно вибрирует, – заметил Поль. – Это плохо для тех, кто страдает от морской болезни. Как ты переносишь ее?
– Никак. Это всего лишь третье плавание за всю мою жизнь.
– Я взял с собой средство от морской болезни. Я еще не пользовался им, поэтому не знаю, насколько оно помогает. Может быть, не больше, чем избитые средства типа лимона. Некоторые рекомендуют шампанское.
– Ты меня собираешься уморить голодом? У проходившего мимо стюарда Ли спросила:
– A quelle heure le diner, s'il vous plait?
Когда он ответил, Ли с выражением некоторого торжества повернулась к Полю:
– Ну как? Я занималась французским у Берлица.
– У тебя способности. Твой акцент безупречен.
И он вспомнил, что когда она начинала свою работу у ирландца, то говорила с восхитительным ирландским произношением. Умная обезьянка!
– Я говорю всем, что французскому меня учила гувернантка. Как я по-твоему, врушка?
– Конечно! Пошли переоденемся для обеда.
У них будет прекрасный обед. Они будут пить шампанское!
– О, я объелась, – удовлетворенно сказала Ли.
Они съели ананасовый помпадур – коктейль из икры, сметаны и кусочков ананаса, салат и жареную телятину. После фруктов и сыра подали friandises – тарелку засахаренных фруктов и конфет на палочках.
– В меня больше не лезет, – сказала Ли, тем не менее пробуя засахаренную клубнику. Она засмеялась: – Ну не чудо ли это?
– Чудо то, что ты сохраняешь свою талию.
– Уж не думаешь ли ты, что я так ем каждый день? О, но посмотри вокруг, Поль! Как великолепно! Тебе нравится? Это еще не вечерние туалеты! Позже все мужчины будут в белых галстуках и фраках, а уж про дамские платья и говорить не приходится! На это стоит посмотреть.
Поль кивнул в сторону большой лестницы, утопающей в цветах:
– Французы знают толк в этом деле. Каждая женщина, поднявшаяся на вершину этой лестницы, почувствует себя королевой.
– При условии, что она будет одета, как королева! О, это чудесно! Я люблю наряжаться.
Он не сдержал улыбки при ее восклицании.
– Ты не меняешься, – заметил он. – Ты все еще полна энтузиазма.
– Я меняюсь. Мне тридцать семь.
– Ты выглядишь моложе.
– Ты помнишь, Поль, как впервые Хенни и Дэн взяли меня к вам в гости? Это был воскресный обед, и тетя Хенни купила мне новое платье. Боже мой, ей пришлось купить мне целый гардероб, у меня ничего не было! Я так волновалась и боялась. Я не знала, как вести себя за столом, где было так много разных вилок.
– Моя мать обожала серебро. Надеюсь, я был мил с тобой?
– Ты всегда был мил со мной. – Она подняла кофейную чашечку и смотрела поверх ее. – Да, когда вспомнишь обо всем, что случилось с нами за это время: любовь, женитьбы.
Ему не хотелось вспоминать об этом.
– Расскажи мне побольше о своем деле, – попросил он.
Она сразу оживилась:
– Оптовики говорят мне, что следует открыть филиал во Флориде, взять управляющего и, может быть, на месяц или два самой приезжать каждую зиму, но я не уверена, что захочу этого. Я даже не знаю, где лучше открываться – в Майами или Палм-Бич. – Она засмеялась. – Зависит от того, захочу ли я поддерживать еврейскую торговлю или какую другую. Там четкое разделение.
– А где его нет?
– Да, и Нью-Йорк разделен: евреи на Вест-Сайд, кроме немногих, вроде нас. – Она проницательно усмехнулась. – И евреи сами разделены. Люди, живущие на Гранд-Конкорс, ничего общего не имеют с теми, кто живет на Вест-Энд-авеню. А клубы! А клички их членов: «толстосум», «нувориш» – хотя я заметила, что люди, осуждающие богачей, отдали бы все, лишь бы войти в их клуб. Но ты ведь и сам это знаешь?
– О, я знаю!
– Я постоянно слышу эти бредовые разговоры в магазинах и парикмахерских. – Она нахмурилась и резко спросила: – Куда мы идем, как ты думаешь?
– Возможно, к войне.
– Бог мой, нет! Нет! Опять проклятые немцы! Конечно, в них вся проблема.
– Нет, не вся. Меня беспокоит и Франция. Мне кажется, что они в тяжелом положении.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97
– Даже в Депрессию?
– Ну, всегда есть люди, которые настолько богаты, что и Депрессия им не страшна. Ты должен бы это знать, – усмехнулась Ли. – А те, кто не настолько богат, все равно покупают хорошие вещи, потому что это реклама для их мужей. Кроме того, лучший способ заработать деньги – это прежде всего показать, что они у тебя есть. Хенк считает, что я отвратительно фривольно говорю о деньгах. Ему кажется, что это ужасно: думать о линии талии или длине юбки, когда есть люди, не имеющие теплого пальто.
– Он совсем как Дэн и Хенни.
– Он всегда был таким, разве не так? Он противоречив, мой сын. Его друзья и его убеждения либеральны, но его мораль – мораль среднего класса, почти пуританская.
– Он начинает жить своей собственной жизнью, – заметил Поль. – Так и должно быть. Но мне не хватает тех лет, когда он нуждался во мне.
– Он обожает тебя, Поль.
В первые безумные дни после смерти Бена мальчик был сам не свой. Спокойствие пришло к нему после того, как он осудил деньги. Его мучило, что ему не надо думать о деньгах, что он может остаться в частной школе, когда многим пришлось уйти из нее, что он мог поступить в Йель, не подавая на стипендию и не ожидая помощи. «Если бы он мог, он взял бы на себя страдания всего мира», – подумал как-то Поль.
– Он будет прекрасным врачом, – сказал он. – Ты будешь гордиться им.
– Впервые я жалею, что не захотела больше иметь детей. Девочка должна быть таким утешением.
– Наверное.
Поль поворачивал свой стакан, разглядывая розовую жидкость.
– Ты задумался. Наверное, я кажусь тебе очень легкомысленной, когда еду за границу покупать то, что Хенни называет безделушками. Ты как Хенни и Хенк или как я?
Она наклонилась вперед и устремила на него свои яркие дерзкие глаза.
– Я бы сказал, что я где-то посередине. Мне кажется, надо делать, что можешь, для других, но не грех и самому получать удовольствие.
Ее глаза стали серьезными.
– Хенни сказала мне о цели твоей поездки.
Поль невольно потрогал нагрудный карман с банковскими счетами для его миссии в Лондоне или Германии. Он не посмел оставить его в запертом чемодане.
– Это будет всего лишь попытка с моей стороны, – сказал он. – Бог знает, чем все кончится.
– Неужели положение действительно так ужасно?
– Думаю, да.
Они оба молчали. Голоса людей за соседним столиком нарушили эту тишину: молодая пара говорила по-французски:
– Я думаю, что успею купить в Париже за несколько дней все, что мне нужно. Брюс говорит, что там просто чудесно, так чисто и аккуратно и люди по-настоящему приветливы…
Поль и Ли посмотрели друг на друга: что можно сказать на это? Они молча допили свое вино. За окном была кромешная тьма.
Они уже вышли в океан. На пароходе довольно сильно чувствовалась качка.
– Говорят, что «Нормандия» сильно вибрирует, – заметил Поль. – Это плохо для тех, кто страдает от морской болезни. Как ты переносишь ее?
– Никак. Это всего лишь третье плавание за всю мою жизнь.
– Я взял с собой средство от морской болезни. Я еще не пользовался им, поэтому не знаю, насколько оно помогает. Может быть, не больше, чем избитые средства типа лимона. Некоторые рекомендуют шампанское.
– Ты меня собираешься уморить голодом? У проходившего мимо стюарда Ли спросила:
– A quelle heure le diner, s'il vous plait?
Когда он ответил, Ли с выражением некоторого торжества повернулась к Полю:
– Ну как? Я занималась французским у Берлица.
– У тебя способности. Твой акцент безупречен.
И он вспомнил, что когда она начинала свою работу у ирландца, то говорила с восхитительным ирландским произношением. Умная обезьянка!
– Я говорю всем, что французскому меня учила гувернантка. Как я по-твоему, врушка?
– Конечно! Пошли переоденемся для обеда.
У них будет прекрасный обед. Они будут пить шампанское!
– О, я объелась, – удовлетворенно сказала Ли.
Они съели ананасовый помпадур – коктейль из икры, сметаны и кусочков ананаса, салат и жареную телятину. После фруктов и сыра подали friandises – тарелку засахаренных фруктов и конфет на палочках.
– В меня больше не лезет, – сказала Ли, тем не менее пробуя засахаренную клубнику. Она засмеялась: – Ну не чудо ли это?
– Чудо то, что ты сохраняешь свою талию.
– Уж не думаешь ли ты, что я так ем каждый день? О, но посмотри вокруг, Поль! Как великолепно! Тебе нравится? Это еще не вечерние туалеты! Позже все мужчины будут в белых галстуках и фраках, а уж про дамские платья и говорить не приходится! На это стоит посмотреть.
Поль кивнул в сторону большой лестницы, утопающей в цветах:
– Французы знают толк в этом деле. Каждая женщина, поднявшаяся на вершину этой лестницы, почувствует себя королевой.
– При условии, что она будет одета, как королева! О, это чудесно! Я люблю наряжаться.
Он не сдержал улыбки при ее восклицании.
– Ты не меняешься, – заметил он. – Ты все еще полна энтузиазма.
– Я меняюсь. Мне тридцать семь.
– Ты выглядишь моложе.
– Ты помнишь, Поль, как впервые Хенни и Дэн взяли меня к вам в гости? Это был воскресный обед, и тетя Хенни купила мне новое платье. Боже мой, ей пришлось купить мне целый гардероб, у меня ничего не было! Я так волновалась и боялась. Я не знала, как вести себя за столом, где было так много разных вилок.
– Моя мать обожала серебро. Надеюсь, я был мил с тобой?
– Ты всегда был мил со мной. – Она подняла кофейную чашечку и смотрела поверх ее. – Да, когда вспомнишь обо всем, что случилось с нами за это время: любовь, женитьбы.
Ему не хотелось вспоминать об этом.
– Расскажи мне побольше о своем деле, – попросил он.
Она сразу оживилась:
– Оптовики говорят мне, что следует открыть филиал во Флориде, взять управляющего и, может быть, на месяц или два самой приезжать каждую зиму, но я не уверена, что захочу этого. Я даже не знаю, где лучше открываться – в Майами или Палм-Бич. – Она засмеялась. – Зависит от того, захочу ли я поддерживать еврейскую торговлю или какую другую. Там четкое разделение.
– А где его нет?
– Да, и Нью-Йорк разделен: евреи на Вест-Сайд, кроме немногих, вроде нас. – Она проницательно усмехнулась. – И евреи сами разделены. Люди, живущие на Гранд-Конкорс, ничего общего не имеют с теми, кто живет на Вест-Энд-авеню. А клубы! А клички их членов: «толстосум», «нувориш» – хотя я заметила, что люди, осуждающие богачей, отдали бы все, лишь бы войти в их клуб. Но ты ведь и сам это знаешь?
– О, я знаю!
– Я постоянно слышу эти бредовые разговоры в магазинах и парикмахерских. – Она нахмурилась и резко спросила: – Куда мы идем, как ты думаешь?
– Возможно, к войне.
– Бог мой, нет! Нет! Опять проклятые немцы! Конечно, в них вся проблема.
– Нет, не вся. Меня беспокоит и Франция. Мне кажется, что они в тяжелом положении.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97