– Беда, – говорил, боясь поднять глаза на князя, Коноплич. – Отшельник из норы вылез. Смердов, чернь взбунтовал. Всем тайный знак показывает, ведет народ сюда.
– Какой тайный знак? – схватил князь старшего конюха за бороду.
– На левом плече у отшельника большое коричневое пятно, заросшее седыми волосами. Он говорит смердам, что это знак Перуна и что ему в самую полночь был голос таинственный. С неба прогремел тот голос, объявил, что через седмицу настанет конец света, хлынет вода на твердь земную, рыбы морские, гадюки болотные в хаты к людям заплывут, выи им перегрызут. Небо рухнет, и придет конец всему живому.
Коноплич наконец отважился глянуть на князя, зачерпнул горсть снега, вытер им кровь с бороды.
– Говори, собака! – нетерпеливо пнул его острым носком сафьянового сапога князь.
– Сказывают, у отшельника этого изо рта огонь вырывается, – приглушая голос, боязливо глядел на Рогволода Свислочского конюх.
– Огонь? – удивился князь. – Какой огонь?
– Красный. С искрами.
При этих словах Коноплича князь Рогволод побледнел, растерянно оглянулся на своих бояр, на Холодка с Грикшей, стоявших рядом. Хмель оставил его. А как было бы хорошо сидеть сейчас за широким веселым столом, пить мед со сватами!
– Ты сам огонь видел? – наклонился он к конюху, снова намереваясь схватить его за бороду.
– Своими глазами. Искры изо рта роем летят. Смерды с ума сходят. Теперь толпой пошли на Старый курган. Отшельник всех повел.
– Что им делать на Старом кургане? – недоуменно оглянулся, как бы прося поддержки и подсказки, Рогволод Свислочский. Но все молчали, и князь, опять ударив конюха, закричал: – Трубите в трубы! Созывайте дружину!
А тем временем черный людской поток затопил Старый курган, поднимавшийся издревле в двух поприщах от Княжьего сельца. Некогда тут размещалось поганское капище, да еще дед Рогволода Свислочского порубил, пожег деревянных идолов, а тех вещунов, что служили этим идолам, зеленой дерезой их украшали, приказал утопить в болоте. Летом и весной тут все зеленело, ветер, налетавший со Свислочи, кудрявил молоденькие березки. Осенью и особенно зимою какая-то тоска, непонятная тревога нависали над Старым курганом, и тогда никто из окрестных смердов не отваживался подняться на него – подкашивались у смельчаков ноги, начинали слезиться глаза, сердце билось, как воробей в тенетах. Только волкам было тут раздолье. И теперь, заметив на синеватом снегу цепочку глубоких волчьих следов, смерды в страхе остановились, начали креститься, шаг за шагом подаваться назад, словно сдувало их сильным ветром.
– Слышу Перуна! – пронзительно закричал отшельник и, выпустив изо рта клубок искр, отважно взошел на самую вершину Старого кургана, сел прямо на снег. Был он, как всегда, босой, тело прикрыто звериными шкурами. Грива грязно-серых волос поднялась от порыва ветра. Отшельник сорвал с руки проволочный браслет, высоко поднял его над собой, сверкая ярко-синими глазами, с воодушевлением закричал онемевшей толпе:
– Перун сказал: возьмите свое! Перун сказал:
никчемные рабы, станьте хозяевами! О, громовержец всесильный! Дыхание твое проливается на все живое, как влага небесная на сухую траву.
Одним рывком, как раненый тур, он вскочил со снега, властно приказал всем:
– Собирайте сухой хворост, коряги!
Люди, старики и дети, бросились во все стороны, начали ломать сухие ветки, выдирать из земли трухлявые пни, и через несколько минут на самой вершине кургана громоздилась целая гора дров.
Отшельник чиркнул огнивом о кремень, но искра не высекалась. Тогда он широко, до посинения, надул щеки, резко выдохнул, и пучок огненных искр вылетел у него изо рта. И сразу же запылал костер. Люди попадали на колени. Женщина в черном тулупе забилась, задергалась в истерике.
– Перун! – завыла толпа.
Они были из разных селений, разных общин, впервые встретились, и собрал их в один кулак, сделал единой неудержимой рекой страшный длинноволосый человек, который теперь сидел на снегу перед ярким огнем и острым твердым взглядом, казалось, проникал в глубь пламени. Женщина в черном тулупе подползла к отшельнику, начала целовать его босые холодные ноги. Он даже не глянул на нее, продолжая шептать какие-то заклинания. Казалось, душа его была теперь там, в пламени, корчилась вместе с языками багрового огня в величайших муках и величайшем наслаждении.
Ждали, пока догорит костер. И вот он обессилел, погас, умер, и тогда отшельник цепкими бледными пальцами с длиннющими ногтями впился в оттаявшую землю, начал лихорадочно копать ее. Так раненая лиса, спасаясь от смертельной опасности, роет себе нору.
Возбуждение толпы возрастало с каждой минутой. Все не отрываясь смотрели на узкую спину отшельника, на его руки, торопливо выгребающие на белый снег желто-бурый песок. Глаза его заливало едким потом, и он морщился, мотал головой, даже изредка взвизгивал, но не прекращал копать. Наконец задымилась от пота спина. Отшельник в изнеможении глотнул воздух широко раскрытым черным ртом, на какое-то мгновение остановился.
Стон разочарования прошел по толпе. Все так ждали, так надеялись, что вот-вот произойдет чудо, а чуда не было. Некоторые даже заплакали. Женщины высоко поднимали своих детей, худых, грязных, и дети со всех сторон смотрели на отшельника, в глазах их светился немой укор.
– Тише! – вдруг пронзительно закричал отшельник. – Тише! Иначе Перун превратит ваши смоковницы в сухие жерди.
Он припал ухом к земле, долго внимательно вслушивался, потом радостно, как дитя, засмеялся, крикнул: «Есть!» – и снова с еще большей скоростью начал рыть землю. Толпа снова окаменела.
– Есть! – вскричал отшельник, вскочил на ноги, поднял над головой, держа обеими руками, каменный топор. Потемневший от времени и тьмы, он не одно столетие пролежал в могиле неизвестного, забытого богом и людьми воя. Отшельник выкопал и череп этого воя. Одна из женщин надела череп на длинный шест, высоко подняла его над толпой.
– Перунов топор! Перунов топор! – зашумела, заволновалась толпа. – Боевой топор предков!
Глаза людей сияли счастьем, лица помолодели. Каменный топор, выкопанный отшельником, всех разом наделил силой.
– Веди нас, умрем за тебя! – закричала, завыла толпа.
Люди хлынули вниз со Старого кургана, и впереди всех, пуская искры изо рта, пританцовывая, размахивая каменным топором, легкой походкой шел отшельник, в прошлом княжич из Черниговских земель.
В Княжьем сельце уже поджидали эту черную рать. Рогволод Свислочский приказал закрыть ворота, дружину и всю дворовую челядь, вооружив, поставил на вал. Челядники без устали поливали вал водой, пока на нем не заблестел голый скользкий лед. Напротив княжеского терема на большом костре кипятили в черных бронзовых котлах смолу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85