После смерти любимой внучки он резко постарел – волосы совсем побелели, щеки запали, трясущиеся руки не находили места, и только в глазах оставалась прежняя сила. Глаза были словно твердые острые кремни.
Вардеке подошел к Генриху, отвязал его от дерева и продолжил свою речь:
– Он – летт, его родители были леттами. Несмышленым сосунком его увезли за море, научили чужому языку, чужой вере. Потом он вернулся, чтобы и нас, земляков своих, перевести в тевтонскую веру, заставить кланяться своему богу, будто у нас, леттов, нет Праматери Жизни и Смерти, Праматери Земли и Воды.
Летты одобрительно зашумели. Мечи и копья поднялись над головами.
– Но в каждой речке, высыхающей от зноя, на дне остается хоть капелька воды. В душе каждого вероотступника, изменившего памяти своих предков, остается хоть одна жгучая слеза, которой он тайком от всех, даже от самого себя, оплакивает свой грех.
Вардеке испытующе глянул на Генриха и продолжал:
– Ты – Пайке. Голосом Мораны мы думали разбудить струны твоей души. Но там, в Тевтонии, ты оглох.
И все-таки ты Пайке. Запомни это. Сейчас я покажу тебе могилы твоих родителей, и там, у этих могил, ты умрешь. Мы закопаем тебя рядом с твоими отцом и матерью – и ты вернешься к ним. Огромное счастье – после пыли и пота земных суровых дорог вернуться к своим.
– Не хочу! – закричал Генрих по-латыни, но его не поняли, и он закричал по-леттски: – Не хочу! Я – тевтон! Я – Генрих, а не Пайке!
Он упал на землю, впился пальцами в сухие комья. Множество сильных мужских рук схватило и подняло его, и летты понесли его на могильник предков.
Небо плыло над Генрихом. Тучи и облака, птицы и солнечные лучи, дым от горящей церкви – все сплелось, связалось в один клубок, все двигалось, текло, летело. Не было спасения от этого неба. Он зажмурил глаза, но они сами открывались, и снова он видел беспощадно-бесконечную синеву.
– Вот могилы твоих родителей… Смотри на них, – сказал старый Вардеке.
Генриха поставили на ноги. Шумело в голове. Саднили обожженные щеки.
Два маленьких травянистых холмика увидел он. Два холмика… И все…
– Твой отец был отважным воином, – сухим голосом говорил старый Вардеке. – Твоя мать так хорошо пела наши песни…
«Боже, – молил Генрих, – преврати в пепел, в горькую пыль всех этих людей… Я – твой раб. Тебе вручаю свою душу».
Могильник был на высоком песчаном пригорке. Рядом густо шумела священная березовая роща. Всюду чернели следы поминальных костров.
Генрих в отчаянии бросил последний взгляд на небо, на недосягаемый горизонт, прощаясь с жизнью, и вдруг горячая волна ударила в сердце, перехватило дыхание, мягкими стали ноги. Из реденького соснового леска, росшего неподалеку, выкатывался, поблескивая на солнце, неутомимо приближался тяжелый кавалерийский гуф. Рыцарские кони шли рысью. «Меченосцы!»
Жажда жизни, которая, казалось, уже угасла в Генрихе, с необыкновенной силой вспыхнула в крови. «Жить! Только жить! Бог услышал и послал спасение!»
Летты еще не видели меченосцев. Их взгляды были направлены на могилы, и Генрих понял, что ему надо делать, чтобы спасти жизнь. Он упал на колени, схватил с могилы горсть песка, посыпал голову. Это, конечно же, понравилось леттам – вероотступник на глазах у них раскаивался, карал сам себя. Они плотнее сгрудились вокруг Генриха. «Только смотрите на меня… На меня», – как молитву, как заклинание, повторял он одно и то же в горячечных мыслях.
Он посыпал песком голову, а меченосцы тем временем приближались. Гуф раскололся, разломался на две половины, охватившие, словно железные крылья, могильник с двух сторон.
– Праматерь Жизни и Памяти вернулась к отступнику, – мягким голосом начал было свою речь старый Вардеке и вдруг закричал: – Тевтоны!
Будто вихрь налетел на могильник. Летты бросились врассыпную. Некоторые прятались между холмиками. Страх туманил всем головы.
– Бегите в священную рощу! В священную рощу! – крикнул Вардеке. – Кони не пройдут между деревьями, и меченосцам придется спешиться!
Однако нападение было таким внезапным, рыцари неслись такой лавиной, так грозно всхрапывали их укрытые кольчугами кони, что летты не смогли оказать никакого сопротивления. Большинство из тех, что хотели спастись в священной роще, не добежали до нее. Все они полегли на зеленом лугу перед рощей под тяжелыми пиками рыцарей, под ударами конских копыт.
Меченосцы рубили, кололи и топтали леттов молча. Слышался только острый свист мечей, глухо звенело железо, кто-то слабо ойкал и затихал навеки, да время от времени взлетал над кровавым побоищем трубный клич комтура:
– Братья, с нами бог!
И меченосцы с еще большей яростью начинали взмахивать мечами. Их белые плащи были забрызганы кровью, а они все рубили и рубили…
Не жалели ни того, кто бился против них, как тур, ни того, кто былинкой падал на колени, целовал конские копыта, просил сохранить, не отнимать жизнь. Это был кровавый танец смерти, где, как орех, раскалывались черепа, где глаза выскакивали из глазниц, где через разодранную рубаху и разрубленную грудную клетку можно было увидеть, как все еще бьется, все еще трепещет красной птицей сердце убитого.
Старый Вардеке и несколько молодых леттов все-таки прорвались в священную рощу. Там, где березы росли особенно тесно, они стали кольцом и встретили спешившихся меченосцев ударами коротких копий и ножей, дубинами и камнями. Рыцарям трудно было развернуться в чаще. Они привыкли нападать в чистом поле, где можно маневрировать на конях, а тут надо было драться между деревьями и в пешем строю. Неохотно пошли меченосцы в атаку и сразу же потеряли Иоганна и Филиппа Желтого, которым летты вспороли животы.
Комтур внимательно следил за поединком в священной роще. Как только начался бой, комтур отобрал пять рыцарей и приказал им окружить воткнутое в землю рыцарское знамя и охранять его. Как бы ни складывался бой, их долг – стоять у знамени. Сам комтур держал в руках обернутое вокруг копья запасное знамя.
Боевое знамя – рыцарская святыня. Даже тяжело раненный рыцарь не имеет права покинуть знамя. Пока вьется знамя, рыцарь должен находиться на поле боя, а если утеряно свое знамя, он обязан примкнуть сразу же к другому христианскому знамени.
Упал еще один меченосец. Вардеке проломил ему переносицу камнем из веревочной пращи.
– Слишком много рыцарской крови, – недовольный, отметил комтур и скомандовал: – Трубачи, сыграйте рыцарям отход!
Запели серебряные трубы, и рыцари отхлынули из священной рощи. Их место заняли кнехты-арбалетчики. Окружив леттов, они начали расстреливать их в упор длинными бронебойными стрелами. Напрасно пытались летты спрятаться за священными березами – стрелы, летевшие со всех сторон смертоносным роем, находили их повсюду.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85
Вардеке подошел к Генриху, отвязал его от дерева и продолжил свою речь:
– Он – летт, его родители были леттами. Несмышленым сосунком его увезли за море, научили чужому языку, чужой вере. Потом он вернулся, чтобы и нас, земляков своих, перевести в тевтонскую веру, заставить кланяться своему богу, будто у нас, леттов, нет Праматери Жизни и Смерти, Праматери Земли и Воды.
Летты одобрительно зашумели. Мечи и копья поднялись над головами.
– Но в каждой речке, высыхающей от зноя, на дне остается хоть капелька воды. В душе каждого вероотступника, изменившего памяти своих предков, остается хоть одна жгучая слеза, которой он тайком от всех, даже от самого себя, оплакивает свой грех.
Вардеке испытующе глянул на Генриха и продолжал:
– Ты – Пайке. Голосом Мораны мы думали разбудить струны твоей души. Но там, в Тевтонии, ты оглох.
И все-таки ты Пайке. Запомни это. Сейчас я покажу тебе могилы твоих родителей, и там, у этих могил, ты умрешь. Мы закопаем тебя рядом с твоими отцом и матерью – и ты вернешься к ним. Огромное счастье – после пыли и пота земных суровых дорог вернуться к своим.
– Не хочу! – закричал Генрих по-латыни, но его не поняли, и он закричал по-леттски: – Не хочу! Я – тевтон! Я – Генрих, а не Пайке!
Он упал на землю, впился пальцами в сухие комья. Множество сильных мужских рук схватило и подняло его, и летты понесли его на могильник предков.
Небо плыло над Генрихом. Тучи и облака, птицы и солнечные лучи, дым от горящей церкви – все сплелось, связалось в один клубок, все двигалось, текло, летело. Не было спасения от этого неба. Он зажмурил глаза, но они сами открывались, и снова он видел беспощадно-бесконечную синеву.
– Вот могилы твоих родителей… Смотри на них, – сказал старый Вардеке.
Генриха поставили на ноги. Шумело в голове. Саднили обожженные щеки.
Два маленьких травянистых холмика увидел он. Два холмика… И все…
– Твой отец был отважным воином, – сухим голосом говорил старый Вардеке. – Твоя мать так хорошо пела наши песни…
«Боже, – молил Генрих, – преврати в пепел, в горькую пыль всех этих людей… Я – твой раб. Тебе вручаю свою душу».
Могильник был на высоком песчаном пригорке. Рядом густо шумела священная березовая роща. Всюду чернели следы поминальных костров.
Генрих в отчаянии бросил последний взгляд на небо, на недосягаемый горизонт, прощаясь с жизнью, и вдруг горячая волна ударила в сердце, перехватило дыхание, мягкими стали ноги. Из реденького соснового леска, росшего неподалеку, выкатывался, поблескивая на солнце, неутомимо приближался тяжелый кавалерийский гуф. Рыцарские кони шли рысью. «Меченосцы!»
Жажда жизни, которая, казалось, уже угасла в Генрихе, с необыкновенной силой вспыхнула в крови. «Жить! Только жить! Бог услышал и послал спасение!»
Летты еще не видели меченосцев. Их взгляды были направлены на могилы, и Генрих понял, что ему надо делать, чтобы спасти жизнь. Он упал на колени, схватил с могилы горсть песка, посыпал голову. Это, конечно же, понравилось леттам – вероотступник на глазах у них раскаивался, карал сам себя. Они плотнее сгрудились вокруг Генриха. «Только смотрите на меня… На меня», – как молитву, как заклинание, повторял он одно и то же в горячечных мыслях.
Он посыпал песком голову, а меченосцы тем временем приближались. Гуф раскололся, разломался на две половины, охватившие, словно железные крылья, могильник с двух сторон.
– Праматерь Жизни и Памяти вернулась к отступнику, – мягким голосом начал было свою речь старый Вардеке и вдруг закричал: – Тевтоны!
Будто вихрь налетел на могильник. Летты бросились врассыпную. Некоторые прятались между холмиками. Страх туманил всем головы.
– Бегите в священную рощу! В священную рощу! – крикнул Вардеке. – Кони не пройдут между деревьями, и меченосцам придется спешиться!
Однако нападение было таким внезапным, рыцари неслись такой лавиной, так грозно всхрапывали их укрытые кольчугами кони, что летты не смогли оказать никакого сопротивления. Большинство из тех, что хотели спастись в священной роще, не добежали до нее. Все они полегли на зеленом лугу перед рощей под тяжелыми пиками рыцарей, под ударами конских копыт.
Меченосцы рубили, кололи и топтали леттов молча. Слышался только острый свист мечей, глухо звенело железо, кто-то слабо ойкал и затихал навеки, да время от времени взлетал над кровавым побоищем трубный клич комтура:
– Братья, с нами бог!
И меченосцы с еще большей яростью начинали взмахивать мечами. Их белые плащи были забрызганы кровью, а они все рубили и рубили…
Не жалели ни того, кто бился против них, как тур, ни того, кто былинкой падал на колени, целовал конские копыта, просил сохранить, не отнимать жизнь. Это был кровавый танец смерти, где, как орех, раскалывались черепа, где глаза выскакивали из глазниц, где через разодранную рубаху и разрубленную грудную клетку можно было увидеть, как все еще бьется, все еще трепещет красной птицей сердце убитого.
Старый Вардеке и несколько молодых леттов все-таки прорвались в священную рощу. Там, где березы росли особенно тесно, они стали кольцом и встретили спешившихся меченосцев ударами коротких копий и ножей, дубинами и камнями. Рыцарям трудно было развернуться в чаще. Они привыкли нападать в чистом поле, где можно маневрировать на конях, а тут надо было драться между деревьями и в пешем строю. Неохотно пошли меченосцы в атаку и сразу же потеряли Иоганна и Филиппа Желтого, которым летты вспороли животы.
Комтур внимательно следил за поединком в священной роще. Как только начался бой, комтур отобрал пять рыцарей и приказал им окружить воткнутое в землю рыцарское знамя и охранять его. Как бы ни складывался бой, их долг – стоять у знамени. Сам комтур держал в руках обернутое вокруг копья запасное знамя.
Боевое знамя – рыцарская святыня. Даже тяжело раненный рыцарь не имеет права покинуть знамя. Пока вьется знамя, рыцарь должен находиться на поле боя, а если утеряно свое знамя, он обязан примкнуть сразу же к другому христианскому знамени.
Упал еще один меченосец. Вардеке проломил ему переносицу камнем из веревочной пращи.
– Слишком много рыцарской крови, – недовольный, отметил комтур и скомандовал: – Трубачи, сыграйте рыцарям отход!
Запели серебряные трубы, и рыцари отхлынули из священной рощи. Их место заняли кнехты-арбалетчики. Окружив леттов, они начали расстреливать их в упор длинными бронебойными стрелами. Напрасно пытались летты спрятаться за священными березами – стрелы, летевшие со всех сторон смертоносным роем, находили их повсюду.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85