Крестовину и рукоять обложили черненым серебром, серебро легло шероховато, – не будет скользить ладонь. Верх рукояти сделали в форме красного яблока, дорогой заморский камень, сеявший в полумраке вокруг себя таинственные лучи, вставили, утопили в это яблоко. Немного ниже рукояти на одной стороне клинка выбили изображение святого Юрия, а с другой стороны написали на железе полоцкими письменами «Всеслав».
Последние дни все больше Чухома занимался мечом, а Яков ему помогал. Фердинанд же пил вино, прячась от боярина. Пропала у него охота к кузнечному делу, и частенько говаривал он Чухоме:
– Уеду в Саксонию, стану виноделом. Через две весны уеду в Саксонию. Опротивело мечи ковать.
Боярин Иван, доверившись Фердинанду, не часто заходил в кузницу, да и смрад, дым, жар кузнечный плохо выносил. Иной раз прибегали от боярина посыльные, спрашивали:
– Боярин Иван знать желает, скоро ли меч будет готов?
Фердинанд, которого заранее предупреждали, что ожидается гонец от боярина, хлопоча у наковальни, сердито жмурил глаза:
– А дитя скоро рождается?
Мальчишки-посыльные этого не знали и бежали назад, в боярские палаты. Но однажды сам боярин заглянул в кузницу. Был он в длинном, по колено, красном кафтане, в руке держал белый вышитый платок – нос от гари затыкать. Он осторожно остановился на пороге, окидывая подозрительным взглядом Фердинанда, Чухому и Якова. Яков поклонился боярину.
– Приезжали мужи-вечники из Полоцка, – сказал боярин, – спрашивали про меч.
– Меч готов, боярин, – улыбнулся Фердинанд. – Лежит, на холодке остывает, на утренней росе. Яков, принеси боярину Ивану меч.
Яков торопливо вышел из кузницы, принес меч, который незадолго до этого положили на песок, на сырую землю, чтобы всю силу земную в себя вобрал. На клинке сверкала роса.
Боярин взял в руки тяжелый светлый меч, покрутил его и так и этак, взмахнул над головой, внимательно разглядел крестовину, изображение святого Юрия, рукоять с дорогим заморским камнем. Казалось, если бы не Фердинанд с помощниками, он попробовал бы меч и на зуб.
– Хорошо, – сказал наконец боярин. – Важнецкий меч получился. Ты, мастер, – обратился он к Фердинанду, – получишь плату, как мы и договаривались, и сверх платы еще добавлю. А вы, – внимательный взгляд боярина, казалось, насквозь буравил Чухому с Яковом, – выпьете в святой день ведро меда. Мне нужны люди по железному ремеслу.
– Кланяемся тебе в ноги, боярин Иван, – поклонился Чухома.
– Ножны для меча уже сделали в Полоцке, – продолжал боярин. – И еще говорили вечники, что в рукоять меча надо обязательно вложить мощи святой Ефросиньи Полоцкой, умершей в святой земле, в Иерусалиме.
– Где же мы возьмем те мощи? – растерялся Фердинанд и взглянул на Чухому и Якова. – Да еще – ведь чтобы положить их в рукоять, надо камень оттуда вынуть.
– Камень надо вынуть, – сразу согласился боярин. – Не заморскими каменьями воюют, а святыми мощами. Вынь камень, мастер, и отдай его мне.
Он растопырил пальцы чуть ли не перед носом у Фердинанда.
– Не сразу, боярин, – отвел в сторону его руку Фердинанд. – Нелегко было вложить камень в рукоять, а доставать его будет еще труднее. Два дня нам на это.
– Два дня? – поморщился боярин. – Пусть будет по-твоему. К тому времени и мощи святой Ефросиньи привезут из Киева, из Печерской лавры.
Когда боярин ушел, Чухома улыбнулся:
– Пожалел камень, старый гриб.
– Свое добро надо жалеть, – сухо сказал Фердинанд.
Чухома с Яковом ничего ему не ответили, только переглянулись между собой.
«Как же сбежать отсюда? – мучительно раздумывал Яков. – Неужто вся жизнь так и пройдет вот в этой кузнице, среди этих черных закопченных стен?»
За частоколом боярской усадьбы однажды он разглядел поросшую поникшим кустарником пустошь. Какие-то одинокие бугорки виднелись там, какие-то холмики.
– А что это? – поинтересовался Яков у старого челядина, который, задыхаясь, тащил на горбу камень-жерновик.
– Могилы, – не остановился, даже не поднял на Якова взгляд старик. – И ты там лежать будешь.
Что-то оборвалось в душе Якова, когда он услышал эти слова. Какая-то тоненькая струна в сердце лопнула. Звенела до сих пор, пела, черные мысли прочь отгоняла, а в этот миг лопнула. Навсегда умолкла.
Не в полетники взяли их на работу, не до покровов, а на всю жизнь. Да если б знал человек, сколько жить доведется, сколько весен над головой прошумит…
Через два дня приехали мужи-вечники, привезли в золотой баклаге мощи Ефросиньи Полоцкой. Фердинанд в присутствии полоцких бояр и боярина Ивана вынул заморский камень из рукояти, положил на его место святые мощи. Чухому и Якова на это время выгнали из кузницы. Челядину запрещалось лицезреть такое таинство.
Под церковный перезвон торжественная процессия двинулась к Полоцку. Впереди на богато убранных конях ехали бояре. За ними шли двенадцать мальчиков, одетые в белые полотняные рубашки и красные, из крашеной лосиной кожи, штаны. Мальчики играли в позолоченные дудки. За ними медленно ехала обвитая свежими луговыми цветами, обтянутая блестящими ромейскими покрывалами колесница. Ее везли три белых коня с выкрашенными золотой краской копытами, с расчесанными гривами, в которые были вплетены медные колокольцы и разноцветные ленты. На колеснице в вырезанном из темно-коричневого мореного дуба футляре сверкал под лучами солнца меч. По правую и левую руку от меча расположились на мягких сиденьях боярин Иван и саксонец Фердинанд. Боярин по такому торжественному поводу надел свою самую богатую горностаевую шубу и теперь обливался соленым потом. За колесницей шли Яков и Чухома. Яков держал в руках большие кузнечные клещи, Чухома – тяжелый молот. Боярин Иван сначала и слышать не хотел, чтобы его челядины вместе с ним отправились в город разделить его славу и благодарность полоцкого люда. Но Фердинанд настоял на своем, уговорил боярина. «Пусть посмотрит стольный Полоцк, какие у тебя мастера, – сказал, хитро улыбаясь, саксонец. – Пусть позавидует». Эти слова и решили дело – боярин Иван любил, чтобы ему завидовали.
Яков шел с клещами в руках. Сзади слышался звонкий топот коней – это ехали боярские вои, держа в руках обвитые мягкой зеленой дерезой копья.
С каждым шагом Яков все ближе подходил к городу, о котором столько слышал, о котором мечтал, лежа темными ночами на тесных грязных полатях вместе с другими челядинами. Воздух этого города делает людей свободными. Земля этого города, едва ступишь на нее, дает силу и радость. Вот он уже выплывает куполами Софии, которые, будто семь красно-золотых лепестков, рвутся в небо. Вот уже показались церкви в золоте, серебре и меди, серые нерушимые крепостные стены монастырей. Яркой голубизной ослепила глаза Двина, а на ней бесчисленное множество парусов – красных, синих, зеленых.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85
Последние дни все больше Чухома занимался мечом, а Яков ему помогал. Фердинанд же пил вино, прячась от боярина. Пропала у него охота к кузнечному делу, и частенько говаривал он Чухоме:
– Уеду в Саксонию, стану виноделом. Через две весны уеду в Саксонию. Опротивело мечи ковать.
Боярин Иван, доверившись Фердинанду, не часто заходил в кузницу, да и смрад, дым, жар кузнечный плохо выносил. Иной раз прибегали от боярина посыльные, спрашивали:
– Боярин Иван знать желает, скоро ли меч будет готов?
Фердинанд, которого заранее предупреждали, что ожидается гонец от боярина, хлопоча у наковальни, сердито жмурил глаза:
– А дитя скоро рождается?
Мальчишки-посыльные этого не знали и бежали назад, в боярские палаты. Но однажды сам боярин заглянул в кузницу. Был он в длинном, по колено, красном кафтане, в руке держал белый вышитый платок – нос от гари затыкать. Он осторожно остановился на пороге, окидывая подозрительным взглядом Фердинанда, Чухому и Якова. Яков поклонился боярину.
– Приезжали мужи-вечники из Полоцка, – сказал боярин, – спрашивали про меч.
– Меч готов, боярин, – улыбнулся Фердинанд. – Лежит, на холодке остывает, на утренней росе. Яков, принеси боярину Ивану меч.
Яков торопливо вышел из кузницы, принес меч, который незадолго до этого положили на песок, на сырую землю, чтобы всю силу земную в себя вобрал. На клинке сверкала роса.
Боярин взял в руки тяжелый светлый меч, покрутил его и так и этак, взмахнул над головой, внимательно разглядел крестовину, изображение святого Юрия, рукоять с дорогим заморским камнем. Казалось, если бы не Фердинанд с помощниками, он попробовал бы меч и на зуб.
– Хорошо, – сказал наконец боярин. – Важнецкий меч получился. Ты, мастер, – обратился он к Фердинанду, – получишь плату, как мы и договаривались, и сверх платы еще добавлю. А вы, – внимательный взгляд боярина, казалось, насквозь буравил Чухому с Яковом, – выпьете в святой день ведро меда. Мне нужны люди по железному ремеслу.
– Кланяемся тебе в ноги, боярин Иван, – поклонился Чухома.
– Ножны для меча уже сделали в Полоцке, – продолжал боярин. – И еще говорили вечники, что в рукоять меча надо обязательно вложить мощи святой Ефросиньи Полоцкой, умершей в святой земле, в Иерусалиме.
– Где же мы возьмем те мощи? – растерялся Фердинанд и взглянул на Чухому и Якова. – Да еще – ведь чтобы положить их в рукоять, надо камень оттуда вынуть.
– Камень надо вынуть, – сразу согласился боярин. – Не заморскими каменьями воюют, а святыми мощами. Вынь камень, мастер, и отдай его мне.
Он растопырил пальцы чуть ли не перед носом у Фердинанда.
– Не сразу, боярин, – отвел в сторону его руку Фердинанд. – Нелегко было вложить камень в рукоять, а доставать его будет еще труднее. Два дня нам на это.
– Два дня? – поморщился боярин. – Пусть будет по-твоему. К тому времени и мощи святой Ефросиньи привезут из Киева, из Печерской лавры.
Когда боярин ушел, Чухома улыбнулся:
– Пожалел камень, старый гриб.
– Свое добро надо жалеть, – сухо сказал Фердинанд.
Чухома с Яковом ничего ему не ответили, только переглянулись между собой.
«Как же сбежать отсюда? – мучительно раздумывал Яков. – Неужто вся жизнь так и пройдет вот в этой кузнице, среди этих черных закопченных стен?»
За частоколом боярской усадьбы однажды он разглядел поросшую поникшим кустарником пустошь. Какие-то одинокие бугорки виднелись там, какие-то холмики.
– А что это? – поинтересовался Яков у старого челядина, который, задыхаясь, тащил на горбу камень-жерновик.
– Могилы, – не остановился, даже не поднял на Якова взгляд старик. – И ты там лежать будешь.
Что-то оборвалось в душе Якова, когда он услышал эти слова. Какая-то тоненькая струна в сердце лопнула. Звенела до сих пор, пела, черные мысли прочь отгоняла, а в этот миг лопнула. Навсегда умолкла.
Не в полетники взяли их на работу, не до покровов, а на всю жизнь. Да если б знал человек, сколько жить доведется, сколько весен над головой прошумит…
Через два дня приехали мужи-вечники, привезли в золотой баклаге мощи Ефросиньи Полоцкой. Фердинанд в присутствии полоцких бояр и боярина Ивана вынул заморский камень из рукояти, положил на его место святые мощи. Чухому и Якова на это время выгнали из кузницы. Челядину запрещалось лицезреть такое таинство.
Под церковный перезвон торжественная процессия двинулась к Полоцку. Впереди на богато убранных конях ехали бояре. За ними шли двенадцать мальчиков, одетые в белые полотняные рубашки и красные, из крашеной лосиной кожи, штаны. Мальчики играли в позолоченные дудки. За ними медленно ехала обвитая свежими луговыми цветами, обтянутая блестящими ромейскими покрывалами колесница. Ее везли три белых коня с выкрашенными золотой краской копытами, с расчесанными гривами, в которые были вплетены медные колокольцы и разноцветные ленты. На колеснице в вырезанном из темно-коричневого мореного дуба футляре сверкал под лучами солнца меч. По правую и левую руку от меча расположились на мягких сиденьях боярин Иван и саксонец Фердинанд. Боярин по такому торжественному поводу надел свою самую богатую горностаевую шубу и теперь обливался соленым потом. За колесницей шли Яков и Чухома. Яков держал в руках большие кузнечные клещи, Чухома – тяжелый молот. Боярин Иван сначала и слышать не хотел, чтобы его челядины вместе с ним отправились в город разделить его славу и благодарность полоцкого люда. Но Фердинанд настоял на своем, уговорил боярина. «Пусть посмотрит стольный Полоцк, какие у тебя мастера, – сказал, хитро улыбаясь, саксонец. – Пусть позавидует». Эти слова и решили дело – боярин Иван любил, чтобы ему завидовали.
Яков шел с клещами в руках. Сзади слышался звонкий топот коней – это ехали боярские вои, держа в руках обвитые мягкой зеленой дерезой копья.
С каждым шагом Яков все ближе подходил к городу, о котором столько слышал, о котором мечтал, лежа темными ночами на тесных грязных полатях вместе с другими челядинами. Воздух этого города делает людей свободными. Земля этого города, едва ступишь на нее, дает силу и радость. Вот он уже выплывает куполами Софии, которые, будто семь красно-золотых лепестков, рвутся в небо. Вот уже показались церкви в золоте, серебре и меди, серые нерушимые крепостные стены монастырей. Яркой голубизной ослепила глаза Двина, а на ней бесчисленное множество парусов – красных, синих, зеленых.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85