Тогда она зажигала свечки перед иконами и молилась долго и страстно. На меже дня и ночи, когда светлеет небо и души предков возвращаются в свои могилы, она наконец засыпала. Но сон был тяжелый, черный от печали. Снились болота, они засасывали Вячку, зловещие вороны выклевывали глаза его коню Печенегу.
Вячка любил ее, и она это знала. Женщину не обманешь. Есть у женщины таинственный внутренний голос, который может до поры до времени спать, убаюканный мужской лаской и вниманием, быть беззаботным, как весенний мотылек или ручеек, но стоит мужчине в слове, движении, жесте хоть чуть-чуть стать холоднее, суше, дать почувствовать, что он разочаровался в избраннице или устал от нее, как голос этот начинает бить во все колокола женской души – тревога! тревога! тревога! И тогда тихая женщина становится яростной львицей, смелой орлицей.
Однажды осенью, глядя в окно терема, Добронега грустно сказала:
– Листва облетает с деревьев… Дождь… Холод… Вон тот кленик был такой красивый вчера. Листья светились на солнце, как золотые. А сегодня…
Она поморщилась, передернула плечами. Вячка, который наутро собирался отправиться с дружиной к князю Владимиру Полоцкому, обнял жену, прижал ее к груди и спросил:
– А ты бы хотела, чтобы на деревьях всегда листья были?
– Хотела и хочу, – улыбнулась Добронега. – С листьями дерево живое, теплое…
Вячка крепко поцеловал ее, а под утро, когда она крепко спала, повел дружину к Полоцку. Грустная проснулась Добронега, невеселая. Снова одиночество, молчаливые слуги, огромный неуютный терем, серые осенние тучи над ним. Чуть не плача, подошла она к окну и вскрикнула от удивления – на кленике, о котором она вчера говорила Вячке, была листва! Добронега стремглав выскочила из терема, подбежала к деревцу и глазам своим не поверила – тоненькими серебряными проволочками к кленовым веточкам были прикручены, привязаны красивые листочки, выкованные из железа, меди, а на самом верху – из чистого золота и серебра. Налетел ветерок, всколыхнул листочки, и они затрепетали, тоненько запели.
«Вячка! – задохнулась от нежности и благодарности Добронега. – Муж мой любимый!»
А дни текли, как течет вода в Двине. Вячкины листочки, так Добронега назвала про себя необыкновенное одеяние клена, звенели на дереве. Обмывал их дождь, играл с ними ночной ветер… Птицы слетались на деревце, и однажды Добронега увидела, как любопытная лесная синичка вспорхнула на ветку и осторожно, пугливо клюнула золотой листок.
Да как-то Вячка, вернувшийся с далекой дороги, с недоумением спросил у Добронеги:
– Где это листья с нашего клена?
– Какие листья? – словно не поняв, о чем речь, удивилась княгиня. – Ах, ты о тех, что висели на деревце? Я велела их снять. Лежат в сундуке, в том, что подарил мне князь Всеволод из Герцике. Если хочешь, я покажу тебе.
– Не надо, – остановил жену Вячка. – Зачем же ты приказала снять листья?
– Их могли украсть с дерева челядины или смерды из окрестных весей.
– Но я велел Холодку сторожить дерево. Днем и ночью. Зачем ты сказала снять листья, Добронега?
В голосе Вячки зазвучали суровые нотки. Так он еще никогда не говорил с Добронегой. Однако молодая княгиня нисколько не испугалась этой суровости, с вызовом глянула на мужа.
– Мне нужен ты, а не эти листья!
– Добронегушка, – взял ее за руки Вячка, – что с тобой, хозяюшка моя золотая?
– Ты все время на коне, в седле. Я уже и не верю, что у меня есть муж. Я стану столетней бабкой в твоем Кукейносе, а ты так и будешь ездить к своим эстам, к семигалам, к жемайтам… Боже мой, куда ты только не ездишь?! Зачем, зачем тебе все это?
Она глянула на мужа с мукой в глазах, с отчаянием.
– Я хочу не пустить тевтонов на Двину, в наш край, – тихо, но твердо ответил Вячка.
– Разве ты один живешь на Двине? Зачем тебе, князь мой, все взваливать на свои плечи? Ты же совсем забросил свои борти, пашни, свои леса, свой терем. Счастье земное в том, чтоб муж жил с женой, чтоб зерно в мягкую землю бросал.
– Правильно говоришь, – согласился Вячка. – Но пойми, в грозное время привел нас бог на этот свет, на эту землю. Надо жертвовать, жертвовать многим, чтобы завтрашние люди мирно жили на нашей земле.
– Завтрашние люди, – горько усмехнулась Добронега, – что им будет до нас? Они тебя, князь, и не вспомнят.
– Неправда. Когда-нибудь вспомнят. Должны вспомнить, ведь добро не забывается. У тех, кто забывает добро, кто забывает родителей, предков, бог иссушает сердца, и это уже не люди, а болотный тростник. Нельзя забывать свой род, свою землю, свой язык. Прости меня, моя золотая княгинюшка, но иным я быть не могу.
Он попытался обнять Добронегу, но она, упершись руками ему в грудь, сказала:
– Я не из тех, что привязывают мужчин к своей юбке, делают их прирученными соколами. Ты орел, князь мой. А вольный орел мух не ловит. Орел обязан под высокими облаками парить, но оттуда, со своей высоты, глянь на жену свою, пойми, как тяжело ей.
Она заплакала и пошла в свою опочивальню. Шла под неровным тревожным светом факелов, постоянно горевших в тереме, и Вячке, который глядел ей вслед, было жаль, нестерпимо жаль ее. Жена казалась ему чайкой с перебитым крылом…
Молодая княгиня решительно взялась за хозяйство, за терем, пришедший в запустение после смерти Звениславы. Нескольких челядинов и челядниц выгнала из Кукейноса в загородную княжескую усадьбу, других велела строго наказать лозой, чтобы не ленились, для князя своего больше старались. Свечи для комнат и мясо для кухни, вино для дружинников и домотканое полотно для холопов – все проходило теперь через руки Добронеги.
Особенно круто княгиня начала воспитывать молодых челядниц, которых в тереме было много и которые, как и все девчата в их возрасте, любили поплясать на игрище, с парнями погулять. Немало девичьих слез пролилось в это лето. Некоторым княгиня собственноручно отрезала косы, других на всю ночь голыми коленками на твердый горох ставила. Увидев одну беременную челядницу с кухни, немедленно учинила ей суровый допрос:
– Кто отец твоего ребенка? Признавайся. Челядница, пряча глаза, покраснела, упала на колени перед княгиней и заголосила:
– Матушка-княгинюшка, золотая наша, и знать не знаю, и ведать не ведаю. Святой крест – не знаю. Пусть дитятко родится. Верным рабом тебе будет.
– Не надо мне безотцовщины! – гневно топнула ногой Добронега. И в тот же день был отдан строгий приказ: распутной девке, на страх и науку другим, целую седмицу есть жабью икру, чтобы дух болотный убил, заглушил жизнь, которая готовится появиться на белый свет и от которой никому не будет радости.
Каждый день Добронега вместе с верной Кулиной совершала обход терема и всего княжеского двора. Челядь спозаранку подметала, чистила, мыла все уголки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85
Вячка любил ее, и она это знала. Женщину не обманешь. Есть у женщины таинственный внутренний голос, который может до поры до времени спать, убаюканный мужской лаской и вниманием, быть беззаботным, как весенний мотылек или ручеек, но стоит мужчине в слове, движении, жесте хоть чуть-чуть стать холоднее, суше, дать почувствовать, что он разочаровался в избраннице или устал от нее, как голос этот начинает бить во все колокола женской души – тревога! тревога! тревога! И тогда тихая женщина становится яростной львицей, смелой орлицей.
Однажды осенью, глядя в окно терема, Добронега грустно сказала:
– Листва облетает с деревьев… Дождь… Холод… Вон тот кленик был такой красивый вчера. Листья светились на солнце, как золотые. А сегодня…
Она поморщилась, передернула плечами. Вячка, который наутро собирался отправиться с дружиной к князю Владимиру Полоцкому, обнял жену, прижал ее к груди и спросил:
– А ты бы хотела, чтобы на деревьях всегда листья были?
– Хотела и хочу, – улыбнулась Добронега. – С листьями дерево живое, теплое…
Вячка крепко поцеловал ее, а под утро, когда она крепко спала, повел дружину к Полоцку. Грустная проснулась Добронега, невеселая. Снова одиночество, молчаливые слуги, огромный неуютный терем, серые осенние тучи над ним. Чуть не плача, подошла она к окну и вскрикнула от удивления – на кленике, о котором она вчера говорила Вячке, была листва! Добронега стремглав выскочила из терема, подбежала к деревцу и глазам своим не поверила – тоненькими серебряными проволочками к кленовым веточкам были прикручены, привязаны красивые листочки, выкованные из железа, меди, а на самом верху – из чистого золота и серебра. Налетел ветерок, всколыхнул листочки, и они затрепетали, тоненько запели.
«Вячка! – задохнулась от нежности и благодарности Добронега. – Муж мой любимый!»
А дни текли, как течет вода в Двине. Вячкины листочки, так Добронега назвала про себя необыкновенное одеяние клена, звенели на дереве. Обмывал их дождь, играл с ними ночной ветер… Птицы слетались на деревце, и однажды Добронега увидела, как любопытная лесная синичка вспорхнула на ветку и осторожно, пугливо клюнула золотой листок.
Да как-то Вячка, вернувшийся с далекой дороги, с недоумением спросил у Добронеги:
– Где это листья с нашего клена?
– Какие листья? – словно не поняв, о чем речь, удивилась княгиня. – Ах, ты о тех, что висели на деревце? Я велела их снять. Лежат в сундуке, в том, что подарил мне князь Всеволод из Герцике. Если хочешь, я покажу тебе.
– Не надо, – остановил жену Вячка. – Зачем же ты приказала снять листья?
– Их могли украсть с дерева челядины или смерды из окрестных весей.
– Но я велел Холодку сторожить дерево. Днем и ночью. Зачем ты сказала снять листья, Добронега?
В голосе Вячки зазвучали суровые нотки. Так он еще никогда не говорил с Добронегой. Однако молодая княгиня нисколько не испугалась этой суровости, с вызовом глянула на мужа.
– Мне нужен ты, а не эти листья!
– Добронегушка, – взял ее за руки Вячка, – что с тобой, хозяюшка моя золотая?
– Ты все время на коне, в седле. Я уже и не верю, что у меня есть муж. Я стану столетней бабкой в твоем Кукейносе, а ты так и будешь ездить к своим эстам, к семигалам, к жемайтам… Боже мой, куда ты только не ездишь?! Зачем, зачем тебе все это?
Она глянула на мужа с мукой в глазах, с отчаянием.
– Я хочу не пустить тевтонов на Двину, в наш край, – тихо, но твердо ответил Вячка.
– Разве ты один живешь на Двине? Зачем тебе, князь мой, все взваливать на свои плечи? Ты же совсем забросил свои борти, пашни, свои леса, свой терем. Счастье земное в том, чтоб муж жил с женой, чтоб зерно в мягкую землю бросал.
– Правильно говоришь, – согласился Вячка. – Но пойми, в грозное время привел нас бог на этот свет, на эту землю. Надо жертвовать, жертвовать многим, чтобы завтрашние люди мирно жили на нашей земле.
– Завтрашние люди, – горько усмехнулась Добронега, – что им будет до нас? Они тебя, князь, и не вспомнят.
– Неправда. Когда-нибудь вспомнят. Должны вспомнить, ведь добро не забывается. У тех, кто забывает добро, кто забывает родителей, предков, бог иссушает сердца, и это уже не люди, а болотный тростник. Нельзя забывать свой род, свою землю, свой язык. Прости меня, моя золотая княгинюшка, но иным я быть не могу.
Он попытался обнять Добронегу, но она, упершись руками ему в грудь, сказала:
– Я не из тех, что привязывают мужчин к своей юбке, делают их прирученными соколами. Ты орел, князь мой. А вольный орел мух не ловит. Орел обязан под высокими облаками парить, но оттуда, со своей высоты, глянь на жену свою, пойми, как тяжело ей.
Она заплакала и пошла в свою опочивальню. Шла под неровным тревожным светом факелов, постоянно горевших в тереме, и Вячке, который глядел ей вслед, было жаль, нестерпимо жаль ее. Жена казалась ему чайкой с перебитым крылом…
Молодая княгиня решительно взялась за хозяйство, за терем, пришедший в запустение после смерти Звениславы. Нескольких челядинов и челядниц выгнала из Кукейноса в загородную княжескую усадьбу, других велела строго наказать лозой, чтобы не ленились, для князя своего больше старались. Свечи для комнат и мясо для кухни, вино для дружинников и домотканое полотно для холопов – все проходило теперь через руки Добронеги.
Особенно круто княгиня начала воспитывать молодых челядниц, которых в тереме было много и которые, как и все девчата в их возрасте, любили поплясать на игрище, с парнями погулять. Немало девичьих слез пролилось в это лето. Некоторым княгиня собственноручно отрезала косы, других на всю ночь голыми коленками на твердый горох ставила. Увидев одну беременную челядницу с кухни, немедленно учинила ей суровый допрос:
– Кто отец твоего ребенка? Признавайся. Челядница, пряча глаза, покраснела, упала на колени перед княгиней и заголосила:
– Матушка-княгинюшка, золотая наша, и знать не знаю, и ведать не ведаю. Святой крест – не знаю. Пусть дитятко родится. Верным рабом тебе будет.
– Не надо мне безотцовщины! – гневно топнула ногой Добронега. И в тот же день был отдан строгий приказ: распутной девке, на страх и науку другим, целую седмицу есть жабью икру, чтобы дух болотный убил, заглушил жизнь, которая готовится появиться на белый свет и от которой никому не будет радости.
Каждый день Добронега вместе с верной Кулиной совершала обход терема и всего княжеского двора. Челядь спозаранку подметала, чистила, мыла все уголки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85