Спаситель Любавы поблагодарил охрану.
Проходя мимо одной из оружейных лавок, он проявил повышенный для монаха интерес к свердам. Примеряясь к экзотическому римско-легионерскому клинку, короткому, зловещей формы, он вдруг поднял голову и слегка сдвинул капюшон, увидев в толпе знакомое лицо.
Это же Яван, подумал он. Это очень даже кстати. С ним нужно говорить, так или иначе, он что-то знает. И безопасно — Яван не Дир, умнее, он не станет, заметив меня, кричать «Хелье! Ты здесь! Как поживаешь!» на весь торг, чтобы все обернулись и заметили. Понятно ведь, что человек, надевший робу, либо скрывается, либо принял постриг — и в любом случае не хочет, чтобы его имя публично скандировали.
В этот момент он встретился с Яваном глазами.
— Хелье! — крикнул Яван. — Ты здесь! Как поживаешь!
Несколько человек обернулось, желая посмотреть на того, кого громко назвали по имени. Хелье не стал прикладывать палец к губам, справедливо решив, что это еще больше заинтригует зевак.
— Что ты так кричишь? — спросил он, шагнув к Явану. — Ты не кричи. Ты тихо.
Яван понял, что совершил оплошность и подвел друга, и подавил в себе желание поозираться, чтобы посмотреть, кто и что и как услышал и увидел — что привлекло бы еще больше внимания.
* * *
В доме, который Яван купил, как он объяснил, «по случаю», наличествовали гридница, кухня, столовая, занималовка, и за занималовкой спальня. Наличествовал также погреб с откидывающейся крышкой, который Яван не стал показывать гостям.
Любава присела на ховлебенк и откинула капюшон. Взглянув, Яван сделал шаг назад и вдруг рассмеялся. Хелье строго на него посмотрел.
— Вот оно что, — сказал Яван, — садясь на скаммель и наклоняя голову вправо, оценивающе. — Слыхал, слыхал.
— Что же ты слыхал? — спросил Хелье, хмурясь.
— Разное. Ну, болярыня, удача тебе сопутствует. Вернее человека, чем Хелье, тебе не найти — и ты сразу его нашла.
— Да, — сказала она неопределенно.
— Положение наше такое, Яван, — сказал Хелье, — что… в общем, нужно бы бежать нам отсюда.
— Бежать? Почему?
— Болярыню ищет половина города. А меня, ежели кто в Новгороде заметит из Людей Константина, да хоть бы и Эймунда, просто придушат в закоулке.
— Да? — Яван не удивился. — Стало быть, нужна ладья или повозка. Это я вам устрою.
— Благодарю, но — нет, спасибо, — возразил Хелье. — Мы остаемся.
— Ага, — сказал Яван. — Ну, что ж. Погреб есть. Еду я буду вам приносить.
— Нет. Нам нужно будет много ходить по улицам.
— Зачем?
— Нужно.
— Но ты же говоришь…
— Мы останемся, и в погребе прятаться не будем.
— Ага. То есть, в Новгороде у тебя есть дело, которое надо закончить.
— Да.
— Что за дело?
— Не скажу. Пока что.
— Обижаешь.
— Обижайся, если тебе охота. Ты тоже всего не говоришь.
— Спрашивай, — возразил Яван. — Отвечу.
Хелье насмешливо посмотрел на него. Яван поднял брови, задрал подбородок, и одарил Хелье надменным взглядом. Хелье оглянулся на Любаву. Любава внимательно изучала Явана, будто пытаясь вспомнить, где именно она видела этого человека.
— Ты поступил на службу к Ярославу, — сказал Хелье.
— Да.
— Но сама по себе служба эта не цель, но средство. Не так ли.
— Любая служба…
— Нет, нет. Средство для достижения совершенно конкретной цели. И об этой цели ты мне не скажешь. И не заводи, пожалуйста, разговор о всемирном заговоре межей.
— Заговор существует, — сразу сказал Яван и готов был спорить.
— Может и существует, но ты-то в нем не состоишь.
— Ты уверен, что не состою?
— Да. Для того, чтобы тебя вовлечь в какое бы то ни было предприятие, нужно быть либо очень наивным, либо очень мудрым.
Явану понравилось.
— А заговорщики, как правило, — сказал он, — люди посредственные. Не глупы, но и не мудры.
— Пожалуй что так. — Хелье подумал и добавил, — Без женщины не обошлось, небось.
Оба одновременно посмотрели на Любаву. Поерзав на ховлебенке, Любава вдруг улыбнулась. Улыбка у нее была совершенно очаровательная — очень светлая, солнечная. Яван и Хелье улыбнулись одновременно, глядя на нее. Хелье отвел глаза.
В этот момент в саду раздалось энергичное тявканье и в приоткрытую дверь занималовки, ведущую в сад, втиснулась огромная черная собака.
— Ты куда это? — грозно спросил Яван.
Собака тявкнула очень громко и виновато и остановилась в нерешительности. Хелье подумал, что присевшая было на ховлебенк Любава сейчас испугается, но она не испугалась, а посмотрела на собаку с интересом и вдруг протянула к ней руку. Собака приблизилась к Любаве и обнюхала — сначала руку, потом колени.
— Калигула, на место! — сказал Яван.
Собака посмотрела укоризненно на него и заскулила.
— Он хочет, чтобы с ним кто-нибудь поиграл, — сказала Любава.
— Абсолютно бесполезное создание, — сказал Яван, обращаясь к Хелье. — Места занимает много, лает зычно, но трус трусом. Боится всех. На задний двор выходит только потому, что там забор высокий, а то бы боялся прохожих и дома бы сидел.
— Я, пожалуй, пойду с ним поиграю, — сказала Любава, вставая. — Калигула его зовут, да? Пойдем, Калигула.
Калигула завилял хвостом и бросился к двери. Остановился, оглянулся на Любаву и посмотрел заискивающе ей в глаза. Любава улыбнулась и погладила пса.
Задний двор действительно огорожен был высоким забором, обособлен от улицы, самодостаточен. В углу торчал артезианский колодец, оснащенный чудом новгородской техники — лебедкой с ржавым держалом. Главный предмет новгородской нелюбви — проклятые ковши — служили примером для подражания, и среди всех сословий города всегда считалось хорошим тоном иметь или делать что-то «как в Киеве» — а этим летом Новгород захлестнула волна киевской моды, и все состоятельные молодые люди щеголяли в киевских сленгкаппах и при этом подделки легко отличались от аутентичных фасонов людьми знающими. И вот — лебедка над колодцем.
Пес Калигула стал радостно носиться по двору, время от времени подбегая к присевшей на шаткий дворовый скаммель Любаве и обнюхивая ее колени. Из дома доносились голоса — запальчивый тенор Хелье и густой баритон Явана. Мужчины спорили, время от времени повышая голос и пересыпая доводы отвратительными ругательствами. Любава, за последние полгода слышавшая очень много ругательств и уставшая от них, не вслушивалась в смысл перепалки.
— Листья шуршащие! Ты хочешь сказать, что поступил на службу только для того, чтобы разузнать, где лежит эта хорлова карта?! — возмущался Хелье. — Да это не просто, хорла, легкомыслие, ети твои котелушки, это — наглость, граничащая с предательством.
— Не смей, хорла, меня учить! — огрызался Яван. — На себя посмотри, утешитель женщин, хорла! Ети рот с твоими нравоучениями! Добронеге он служил, служитель, хорла!
— Дурак! Я тебя ни о чем не прошу, хорла!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116
Проходя мимо одной из оружейных лавок, он проявил повышенный для монаха интерес к свердам. Примеряясь к экзотическому римско-легионерскому клинку, короткому, зловещей формы, он вдруг поднял голову и слегка сдвинул капюшон, увидев в толпе знакомое лицо.
Это же Яван, подумал он. Это очень даже кстати. С ним нужно говорить, так или иначе, он что-то знает. И безопасно — Яван не Дир, умнее, он не станет, заметив меня, кричать «Хелье! Ты здесь! Как поживаешь!» на весь торг, чтобы все обернулись и заметили. Понятно ведь, что человек, надевший робу, либо скрывается, либо принял постриг — и в любом случае не хочет, чтобы его имя публично скандировали.
В этот момент он встретился с Яваном глазами.
— Хелье! — крикнул Яван. — Ты здесь! Как поживаешь!
Несколько человек обернулось, желая посмотреть на того, кого громко назвали по имени. Хелье не стал прикладывать палец к губам, справедливо решив, что это еще больше заинтригует зевак.
— Что ты так кричишь? — спросил он, шагнув к Явану. — Ты не кричи. Ты тихо.
Яван понял, что совершил оплошность и подвел друга, и подавил в себе желание поозираться, чтобы посмотреть, кто и что и как услышал и увидел — что привлекло бы еще больше внимания.
* * *
В доме, который Яван купил, как он объяснил, «по случаю», наличествовали гридница, кухня, столовая, занималовка, и за занималовкой спальня. Наличествовал также погреб с откидывающейся крышкой, который Яван не стал показывать гостям.
Любава присела на ховлебенк и откинула капюшон. Взглянув, Яван сделал шаг назад и вдруг рассмеялся. Хелье строго на него посмотрел.
— Вот оно что, — сказал Яван, — садясь на скаммель и наклоняя голову вправо, оценивающе. — Слыхал, слыхал.
— Что же ты слыхал? — спросил Хелье, хмурясь.
— Разное. Ну, болярыня, удача тебе сопутствует. Вернее человека, чем Хелье, тебе не найти — и ты сразу его нашла.
— Да, — сказала она неопределенно.
— Положение наше такое, Яван, — сказал Хелье, — что… в общем, нужно бы бежать нам отсюда.
— Бежать? Почему?
— Болярыню ищет половина города. А меня, ежели кто в Новгороде заметит из Людей Константина, да хоть бы и Эймунда, просто придушат в закоулке.
— Да? — Яван не удивился. — Стало быть, нужна ладья или повозка. Это я вам устрою.
— Благодарю, но — нет, спасибо, — возразил Хелье. — Мы остаемся.
— Ага, — сказал Яван. — Ну, что ж. Погреб есть. Еду я буду вам приносить.
— Нет. Нам нужно будет много ходить по улицам.
— Зачем?
— Нужно.
— Но ты же говоришь…
— Мы останемся, и в погребе прятаться не будем.
— Ага. То есть, в Новгороде у тебя есть дело, которое надо закончить.
— Да.
— Что за дело?
— Не скажу. Пока что.
— Обижаешь.
— Обижайся, если тебе охота. Ты тоже всего не говоришь.
— Спрашивай, — возразил Яван. — Отвечу.
Хелье насмешливо посмотрел на него. Яван поднял брови, задрал подбородок, и одарил Хелье надменным взглядом. Хелье оглянулся на Любаву. Любава внимательно изучала Явана, будто пытаясь вспомнить, где именно она видела этого человека.
— Ты поступил на службу к Ярославу, — сказал Хелье.
— Да.
— Но сама по себе служба эта не цель, но средство. Не так ли.
— Любая служба…
— Нет, нет. Средство для достижения совершенно конкретной цели. И об этой цели ты мне не скажешь. И не заводи, пожалуйста, разговор о всемирном заговоре межей.
— Заговор существует, — сразу сказал Яван и готов был спорить.
— Может и существует, но ты-то в нем не состоишь.
— Ты уверен, что не состою?
— Да. Для того, чтобы тебя вовлечь в какое бы то ни было предприятие, нужно быть либо очень наивным, либо очень мудрым.
Явану понравилось.
— А заговорщики, как правило, — сказал он, — люди посредственные. Не глупы, но и не мудры.
— Пожалуй что так. — Хелье подумал и добавил, — Без женщины не обошлось, небось.
Оба одновременно посмотрели на Любаву. Поерзав на ховлебенке, Любава вдруг улыбнулась. Улыбка у нее была совершенно очаровательная — очень светлая, солнечная. Яван и Хелье улыбнулись одновременно, глядя на нее. Хелье отвел глаза.
В этот момент в саду раздалось энергичное тявканье и в приоткрытую дверь занималовки, ведущую в сад, втиснулась огромная черная собака.
— Ты куда это? — грозно спросил Яван.
Собака тявкнула очень громко и виновато и остановилась в нерешительности. Хелье подумал, что присевшая было на ховлебенк Любава сейчас испугается, но она не испугалась, а посмотрела на собаку с интересом и вдруг протянула к ней руку. Собака приблизилась к Любаве и обнюхала — сначала руку, потом колени.
— Калигула, на место! — сказал Яван.
Собака посмотрела укоризненно на него и заскулила.
— Он хочет, чтобы с ним кто-нибудь поиграл, — сказала Любава.
— Абсолютно бесполезное создание, — сказал Яван, обращаясь к Хелье. — Места занимает много, лает зычно, но трус трусом. Боится всех. На задний двор выходит только потому, что там забор высокий, а то бы боялся прохожих и дома бы сидел.
— Я, пожалуй, пойду с ним поиграю, — сказала Любава, вставая. — Калигула его зовут, да? Пойдем, Калигула.
Калигула завилял хвостом и бросился к двери. Остановился, оглянулся на Любаву и посмотрел заискивающе ей в глаза. Любава улыбнулась и погладила пса.
Задний двор действительно огорожен был высоким забором, обособлен от улицы, самодостаточен. В углу торчал артезианский колодец, оснащенный чудом новгородской техники — лебедкой с ржавым держалом. Главный предмет новгородской нелюбви — проклятые ковши — служили примером для подражания, и среди всех сословий города всегда считалось хорошим тоном иметь или делать что-то «как в Киеве» — а этим летом Новгород захлестнула волна киевской моды, и все состоятельные молодые люди щеголяли в киевских сленгкаппах и при этом подделки легко отличались от аутентичных фасонов людьми знающими. И вот — лебедка над колодцем.
Пес Калигула стал радостно носиться по двору, время от времени подбегая к присевшей на шаткий дворовый скаммель Любаве и обнюхивая ее колени. Из дома доносились голоса — запальчивый тенор Хелье и густой баритон Явана. Мужчины спорили, время от времени повышая голос и пересыпая доводы отвратительными ругательствами. Любава, за последние полгода слышавшая очень много ругательств и уставшая от них, не вслушивалась в смысл перепалки.
— Листья шуршащие! Ты хочешь сказать, что поступил на службу только для того, чтобы разузнать, где лежит эта хорлова карта?! — возмущался Хелье. — Да это не просто, хорла, легкомыслие, ети твои котелушки, это — наглость, граничащая с предательством.
— Не смей, хорла, меня учить! — огрызался Яван. — На себя посмотри, утешитель женщин, хорла! Ети рот с твоими нравоучениями! Добронеге он служил, служитель, хорла!
— Дурак! Я тебя ни о чем не прошу, хорла!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116