А также есть люди, заинтересованные в том, чтобы тебя оправдали.
— Это кто же?
— Купцы, связанные с тобой соглашениями. Некоторые ратники, по разным причинам. Возможно даже некоторые из властителей. И враги твои знают, что видоков купить твоя сторона тоже может. Да и ненадежны покупные видоки. Всегда они все путают, на лжи их поймать легко. А суд будет открытый. И присутствовать на нем будет весь город.
— Почему?
— В городе три тысячи варангов. Люди военные в свободное от непосредственных занятий время имеют склонность к легкомыслию, а легкомыслие нынче дорого стоит. А поскольку платить им перестали, они решили, что возьмут свое сами — едой и товаром. Новгородцы в связи с этим стали проявлять к ним враждебность. Есть две силы в городе — одна хочет поссорить варангов с новгородцами окончательно, другая помирить. Обе силы решили, что им представился удобный случай. Осудит тебя новгородская власть — варангам будет приятно, а новгородцы ворчать не будут — не любят они тебя. А оправдают — варанги обидятся и драки между ними и новгородцами не миновать. Впрочем, это я упрощаю.
— Но ведь несправедливо это, — сказал Детин. — Я с варангами в хороших отношениях. А с чего ты взяла, что новгородцы меня не любят?
— Не любят.
— Откуда ты знаешь?
— Большинство новгородцев люди бедные, — сказала Дике.
— Нну… — Детин подумал, куда это она клонит. — Не такие уж бедные.
— Но ведь беднее тебя?
— Да.
— Чему ж удивляться?
Детин судорожно вздохнул.
— А те, кто хочет… чтобы меня казнили, и чтобы варанги с бедными новгородцами помирились… Они кто?
— Это мы попробуем выяснить.
— Может, Житник?
— Может быть.
— Тогда дело худо. Если Житник себе чего-то в голову вбил, тогда все.
— Нет, не все. Суд должен быть открытый.
— Ну и что?
— Без некой, возможно высокой, степени честности не обойтись. Поэтому нам с тобой нужно придумать… вернее, мне нужно придумать, что ты должен говорить на суде.
— А на что это повлияет?
— На многое. История эта с убийством — она странная очень.
— Странная?
— Именно. Стражники, нанятые частным образом, нашли тело Рагнвальда у дома на Улице Толстых Прях. Но никто не утверждает, что именно там он был убит. Тебя обвиняют в убийстве из ревности. Зачем ревнивцу убивать соперника под окнами, если гораздо безопаснее — сделать это дома, а тело зарыть в саду? Поговаривают, что Рагнвальд нес любовнице своей какие-то свитки. Свитки нигде не нашли. Любовница исчезла. Ее все ищут. Убить ты ее не мог — тебя схватили, когда она была жива-здорова. Куда она делась? Неизвестно. Либо ее похитили, либо она скрывается. Первое вероятнее, потому что женщина, если одна, так хорошо скрыться в Новгороде не может, а если нашелся помощник — так ведь объявлена награда за поимку, и немалая — помощник давно бы ее сдал охране. Жена твоя говорит, что ты сам признался в убийстве Рагнвальда, но она также говорит всей округе, что домовые украли у нее в прошлом году семейный амулет.
— Амулет? Какой амулет? — спросил Детин.
— Семейный.
Детин заплакал.
ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ. ОРАКУЛ
На торге все шло своим торговым чередом. Кривлялись, подражая киевским и ненужно утрируя, скоморохи, зубоскалили юные дети боляр, убытки, как верно подметил восемь веков спустя насмешливый поэт, вымещались на ближнем. Огуречник Бова, ворча и кряхтя, снова чинил лавицу. Проще и дешевле было бы просто купить новую или позвать плотника — на торге их было четверо — но у Бовы был твердый принцип — не расставаться с деньгами, которые уже есть, какие бы явные выгоды не сулило капиталовложение. Молочница усмехалась, выпятив большую мягкую грудь и глядя на Бову, и томно вздыхала.
Неожиданно увидела она того самого — странного человека, которому давеча Бова повредил руку. И шел он опять к Бове. Молочница испугалась, и за него, и за Бову, и стала подавать Бове знаки, но Бова, как все неумехи, с головой ушел в нехитрое дело починки лавицы и поднял голову только тогда, когда Годрик встал перед ним вплотную. Бова быстро оглянулся по сторонам. Двух громил, вступившихся давеча за негодяя, нигде не было. Бова потянулся за ножом и обнаружил, что нож находится в руке Годрика.
— Не потерял ли ты чего, добрый человек? — спросил Годрик участливо.
— Совсем ничего не потерял, — уверил его Бова.
— А хочешь я тебе нос отрежу? — спросил Годрик.
— Нет, — сказал Бова.
— Вежливость прежде всего, — сказал Годрик наставническим тоном. — Нужно сказать, нет, спасибо. Говори.
— Нет, спасибо, — сказал Бова.
— Вот видишь? Все сразу встало на свои места. Вежливость — в ней сила! И ведь не составляет труда быть вежливым, а сколько плохого в мире происходит из-за того, что кто-то поленился и не выказал должного почтения в нужный момент. Не так ли, бедный друг мой?
— Так, — сказал Бова. — Именно.
— Ну вот видишь. А лавицу ты эту выброси. Новую купи или построй. Не продашь ли ты мне огурцов, добрый человек? Три дюжины.
— Продам.
— Отсчитай, будь добр. Здравствуй, добрая женщина. Ты сегодня необыкновенна хороша, и в волосах твоих, что из-под повойника видны, блеск солнечный.
— То я с маслом перестаралась, — сказала, смущаясь, молочница.
— Я вижу, молоко свое ты уж продала почти все. Осталось сапов на десять. Бойко торгуешь, милая!
— День хороший.
— На вот, налей мне кружку, и вот тебе десять сапов.
— Я сдачи дам.
— Сдачи не нужно. Вот тебе, добрый человек, за огурцы. Хорошее молоко. Сама доила?
— Сама.
— Это первое дело. Тот, кто продает, а сам не доит, у того молоко киснет быстро, и жуки в нем заводятся.
— Нож мне можно… назад? — вежливо спросил Бова.
— Зачем тебе нож? Не умеешь ты с ножом обращаться, одно негодяйство, — сказал Годрик. — Давай сюда огурцы. Благодарю. Ну, добрая и прекрасная женщина, мои тебе почтение и радость встречи. До свидания.
Поклонившись с бриттской суровой сдержанностью, Годрик направился к выходу из торга.
— Что это ты с ним… глазки ему строила? — зло спросил Бова.
— Я не строила.
— Вот обещал тебя взять на состязания нынче. А вот и не возьму теперь, — сказал Бова, наказывая молочницу.
— Это почему еще?
— А потому.
— Ах вот как! — сказала молочница, повышая голос.
— Да уж. Не взыщи.
— Ну тогда ты подлец и есть, Бова-огуречник. А я вот с ним пойду. С обходительным.
— С кем это?
— А вот который только что здесь был.
Щеки Бовы стали похожи на переспелые яблоки.
— Вот этого я и ждал. Вот и иди! — закричал Бова. — Иди с этим гадом. Хотела ковша? Вот тебе ковш!
— Он не ковш.
— «Не ковш»! Ха! Иди, иди с ковшом.
— Вот и пойду.
— Иди.
В сердцах молочница пнула лавицу Бовы. Часть лавицы, находящаяся в ремонте, тут же развалилась, а с нею и вся лавица. Два бочонка с огурцами опрокинулись, огурцы раскатились по земле.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116