It is thy own identity that presents a measure of interest, as well as the mystery of thine knowing me.
— I know thee not, — сказала Певунья. — Begone, Godric. Leave this place. Leave town. Thou hardly belong here. Get thee away, Godric!
— I'd greatly appreciate if thou couldst cease behaving like a raving lunatic, — сказал Годрик. — I might be able to help thee. Knoweth thou who thou art?
— Certainly. I'm an oracle.
— Oh, indeed? Thou knoweth what? I'm an oracle too. What are the chances, two oracles meeting like this. Anyway, it's a true delight to meet a colleague so far from home. Hast thou a name, oracle?
— `Tis useless.
— What is?
— Thy sarcasm.
— Was I being sarcastic? Do accept my apologies. Force of habit, I suppose. Mind explaining to me the meaning of thy earlier soliloquy, and especially the part in which thou mentioned my name?
— It shall come to pass.
— Who is King Henry? And King Richard? I'm sure I've never heard of them. Methinks benevolence isn't their strongest point.
— I would not know.
— What's a crusader?
— I know not.
— I'm pretty certain thou mentioned some kind of crusader. What's a crusader?
— I know not.
Вернулась молочница, неся в руках сложенные вчетверо простыни.
— Ты чего это к ней подсел? — спросила она подозрительно. — А ну, вставай. Негоже так тебе сидеть. Дай я ей хоть грудь прикрою.
— Интересные грунки она говорит.
— Мало ли что. Бедная ты моя, бедная.
Певунья мутно посмотрела на молочницу и снова закрыла глаза.
— When in the Course of human events, — сказала Певунья, — it becomes necessary for one people to dissolve the political bands which have connected them with another, and to assume among the powers of the earth, the separate and equal station to which the Laws of Nature and of Nature's God entitle them, a decent respect to the opinions of mankind requires that they should declare the causes which impel them to the separation.
— Да уж ладно, — сказала молочница. — Сейчас я тебя подвину немного, ты не бойся.
Удивительно, но, продолжая говорить, Певунья вроде бы поняла, что именно собирается делать молочница, и даже посодействовала ей, сама передвинувшись в дальний угол ложа. Молочница сняла простыню и покрывало и бросила их на пол.
— Помоги, — сказала она Годрику.
— We hold these truths to be self-evident, — сказала Певунья, — Тhat all men are created equal, that they are endowed by their Creator with certain unalienable rights…
Годрик помог молочнице, а затем, снова присев на край ложа, сказал:
— Listen. I have no idea what thou meaneth. How didst thou know my name? Just humor me, all right? Just answer that one question.
— Something closer to home, perhaps.
— Shit… What?
— Attend to what I'm going to tell thee, Godric, — сказала Певунья. — The little one, being wiser and more depraved than her years on this earth would suggest, the little one plying her ignominious trade along or near the Stout Spinners, has seen the vile act committed in the murk of night.
— Great, — Годрик пожал плечами. — «In the murk of night» — that's just awesome. Very poetic. You should have been a minstrel.
— Tell thy master.
— What dost thou want me to tell him?
— What art thee, dull of mind? — с возмущением сказала Певунья. — Tell him that the little one, wiser and more depraved than her age would suggest, the little one who plies her ignominious trade…
— Yeah, so, what am I supposed to…
— …along or near the Stout Spinners, has seen the vile act committed in the murk of night.
— Ты понимаешь, что она говорит! — сообразила наконец молочница.
— Невелика наука, — сказал Годрик. — В Скотланде все так говорят, немного в нос. Там у них вереск в горах растет и холод собачий всегда, поэтому все в нос говорят.
— А что она сейчас сказала?
— Что сказала? Что-то вроде… малыш, промышляющий позорной работой, видел порочное дело, совершенное ночью.
— Thou art a fucking moron, — сказала Певунья. — The little one be a female. Of, like, the female gender. Get it? She's a fucking street whore, for Pete's sake.
— Oh. A slut?
— Not a slut. A harlot.
— Oh.
— She witnessed a murderous act committed off the Stout Spinners. At night. When it was dark. Ye Brits are such unbelievable numbskulls, `tis just ridiculous.
— Stout Spinners?
— Aye.
— Что же, что? — с любопытством спросила молочница.
— Говорит, что маленькая хорла видела что-то у… э… толстых прях?
— Улица Толстых Прях — ну, это здесь недалеко.
— То есть, такая улица на самом деле есть?
— Да, конечно. Ближе к детинцу. Да ты не придумал ли все это?
— Godric, — сказала Певунья. — Thou hast a duty to fulfill. Tell thy master that which I have just told thee.
— Why should I?
— It be thy duty, man.
— And if I don't?
— Thou woudst burn in hell.
Страх пробежал у Годрика по спине и выступил липким потом на лбу. Поднявшись, не отрывая глаз от глаз Певуньи, Годрик вытер лоб рукавом.
— Make haste, — сказала Певунья.
Годрик кивнул и быстро вышел из опочивальни. Гридницу он пробежал бегом. Выскочив в палисадник, он глубоко вдохнул свежий воздух, еще раз вытер лоб, вздрогнул всем телом, и пошагал к реке, где на окраине Дир по обыкновению нанял дом у одного из рыбаков.
— Ты в себя пришла, бедная, — сказала молочница. — Эй! Куда ты пошел?
— Get away from me, you twit, — сказала Певунья. — We shall go on to the end, we shall fight in France, we shall fight on the seas and oceans, we shall fight with growing confidence and growing strength in the air, we shall defend our Island, whatever the cost may be, we shall fight on the beaches, we shall fight on the landing grounds, we shall fight in the fields and in the streets, we shall fight in the hills; we shall never surrender, and if, which I do not for a moment believe, this Island or a large part of it were subjugated and starving, then our Empire beyond the seas, armed and guarded by the British Fleet, would carry on the struggle, until, in God's good time, the New World, with all its power and might, steps forth to the rescue and the liberation of the old.
— Ужас какой, — сказала молочница.
ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ. ДИРОВО ПОСОЛЬСТВО
Проснулся Житник на рассвете. Потянув носом свежий утренний воздух, входящий мягкими порывами в помещение через распахнутые ставни, он открыл глаза и отцепил от себя заютившееся существо женского пола, имени которого он не знал. Существо заворчало, задвигало вздернутым носом, пробормотало детским голосом чудовищное ругательство, и, закутавшись в покрывало, свернулось в клубок. Теперь, в утреннем свете, видно было, что существу вовсе не тринадцать и даже не пятнадцать лет. Как минимум восемнадцать. Возможно уличная девка утрировала остаточные детские черты, притворялась нескладным ребенком, в коммерческих целях. На свете гораздо больше людей с склонностью к извращению, чем принято думать, а люди с такой склонностью часто располагают неплохими средствами. У Житника никаких извращенных склонностей не было. Давеча он велел Горясеру привести ему деваху помоложе, вот Горясер и привел ему эту. Житник сперва возмутился было, но почти сразу понял, сколько девахе на самом деле лет.
В соседнем помещении Житника ждала бочка с холодной водой. В воде плавали гнилые листья и какая-то еще разная дрянь. Житник поморщился, отодвинул дрянь ладонью, ополоснул лицо, протер тело в тех местах, где оно этого требовало, и облачился в чистую рубаху. Водосборники в детинце не чистили со времен отъезда Ярослава — с прошлого лета. Странно — вроде бы Ярослав никому никогда не приказывал их чистить, а вот поди ж ты, при нем чистые были. Дело было, наверное, в том, что к потомку легендарного Рюрика, который, Рюрик, существовал ли, нет ли — неизвестно — холопы испытывали почти религиозные чувства. А Житник, будь он хоть тыщу раз посадник Константин, по общепринятому мнению — сын Добрыни, который, тоже по общепринятому мнению, происходил из этих самых холопьев, а со своими чего ж церемониться, к чему своим-то угождать.
Надо бы, подумал Житник, какого-нибудь холопа закопать живым в землю прилюдно. Да и вообще пора нагнать страху на всю эту новгородскую шушеру.
Он ведь так и сделал прошедшей зимой. Шесть недель ратники его хватали шумящих недовольных, изменников всамделишных и не очень, спьенов окрестных боляр. Некоторых судили, иных казнили без суда, иногда при народе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116
— I know thee not, — сказала Певунья. — Begone, Godric. Leave this place. Leave town. Thou hardly belong here. Get thee away, Godric!
— I'd greatly appreciate if thou couldst cease behaving like a raving lunatic, — сказал Годрик. — I might be able to help thee. Knoweth thou who thou art?
— Certainly. I'm an oracle.
— Oh, indeed? Thou knoweth what? I'm an oracle too. What are the chances, two oracles meeting like this. Anyway, it's a true delight to meet a colleague so far from home. Hast thou a name, oracle?
— `Tis useless.
— What is?
— Thy sarcasm.
— Was I being sarcastic? Do accept my apologies. Force of habit, I suppose. Mind explaining to me the meaning of thy earlier soliloquy, and especially the part in which thou mentioned my name?
— It shall come to pass.
— Who is King Henry? And King Richard? I'm sure I've never heard of them. Methinks benevolence isn't their strongest point.
— I would not know.
— What's a crusader?
— I know not.
— I'm pretty certain thou mentioned some kind of crusader. What's a crusader?
— I know not.
Вернулась молочница, неся в руках сложенные вчетверо простыни.
— Ты чего это к ней подсел? — спросила она подозрительно. — А ну, вставай. Негоже так тебе сидеть. Дай я ей хоть грудь прикрою.
— Интересные грунки она говорит.
— Мало ли что. Бедная ты моя, бедная.
Певунья мутно посмотрела на молочницу и снова закрыла глаза.
— When in the Course of human events, — сказала Певунья, — it becomes necessary for one people to dissolve the political bands which have connected them with another, and to assume among the powers of the earth, the separate and equal station to which the Laws of Nature and of Nature's God entitle them, a decent respect to the opinions of mankind requires that they should declare the causes which impel them to the separation.
— Да уж ладно, — сказала молочница. — Сейчас я тебя подвину немного, ты не бойся.
Удивительно, но, продолжая говорить, Певунья вроде бы поняла, что именно собирается делать молочница, и даже посодействовала ей, сама передвинувшись в дальний угол ложа. Молочница сняла простыню и покрывало и бросила их на пол.
— Помоги, — сказала она Годрику.
— We hold these truths to be self-evident, — сказала Певунья, — Тhat all men are created equal, that they are endowed by their Creator with certain unalienable rights…
Годрик помог молочнице, а затем, снова присев на край ложа, сказал:
— Listen. I have no idea what thou meaneth. How didst thou know my name? Just humor me, all right? Just answer that one question.
— Something closer to home, perhaps.
— Shit… What?
— Attend to what I'm going to tell thee, Godric, — сказала Певунья. — The little one, being wiser and more depraved than her years on this earth would suggest, the little one plying her ignominious trade along or near the Stout Spinners, has seen the vile act committed in the murk of night.
— Great, — Годрик пожал плечами. — «In the murk of night» — that's just awesome. Very poetic. You should have been a minstrel.
— Tell thy master.
— What dost thou want me to tell him?
— What art thee, dull of mind? — с возмущением сказала Певунья. — Tell him that the little one, wiser and more depraved than her age would suggest, the little one who plies her ignominious trade…
— Yeah, so, what am I supposed to…
— …along or near the Stout Spinners, has seen the vile act committed in the murk of night.
— Ты понимаешь, что она говорит! — сообразила наконец молочница.
— Невелика наука, — сказал Годрик. — В Скотланде все так говорят, немного в нос. Там у них вереск в горах растет и холод собачий всегда, поэтому все в нос говорят.
— А что она сейчас сказала?
— Что сказала? Что-то вроде… малыш, промышляющий позорной работой, видел порочное дело, совершенное ночью.
— Thou art a fucking moron, — сказала Певунья. — The little one be a female. Of, like, the female gender. Get it? She's a fucking street whore, for Pete's sake.
— Oh. A slut?
— Not a slut. A harlot.
— Oh.
— She witnessed a murderous act committed off the Stout Spinners. At night. When it was dark. Ye Brits are such unbelievable numbskulls, `tis just ridiculous.
— Stout Spinners?
— Aye.
— Что же, что? — с любопытством спросила молочница.
— Говорит, что маленькая хорла видела что-то у… э… толстых прях?
— Улица Толстых Прях — ну, это здесь недалеко.
— То есть, такая улица на самом деле есть?
— Да, конечно. Ближе к детинцу. Да ты не придумал ли все это?
— Godric, — сказала Певунья. — Thou hast a duty to fulfill. Tell thy master that which I have just told thee.
— Why should I?
— It be thy duty, man.
— And if I don't?
— Thou woudst burn in hell.
Страх пробежал у Годрика по спине и выступил липким потом на лбу. Поднявшись, не отрывая глаз от глаз Певуньи, Годрик вытер лоб рукавом.
— Make haste, — сказала Певунья.
Годрик кивнул и быстро вышел из опочивальни. Гридницу он пробежал бегом. Выскочив в палисадник, он глубоко вдохнул свежий воздух, еще раз вытер лоб, вздрогнул всем телом, и пошагал к реке, где на окраине Дир по обыкновению нанял дом у одного из рыбаков.
— Ты в себя пришла, бедная, — сказала молочница. — Эй! Куда ты пошел?
— Get away from me, you twit, — сказала Певунья. — We shall go on to the end, we shall fight in France, we shall fight on the seas and oceans, we shall fight with growing confidence and growing strength in the air, we shall defend our Island, whatever the cost may be, we shall fight on the beaches, we shall fight on the landing grounds, we shall fight in the fields and in the streets, we shall fight in the hills; we shall never surrender, and if, which I do not for a moment believe, this Island or a large part of it were subjugated and starving, then our Empire beyond the seas, armed and guarded by the British Fleet, would carry on the struggle, until, in God's good time, the New World, with all its power and might, steps forth to the rescue and the liberation of the old.
— Ужас какой, — сказала молочница.
ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ. ДИРОВО ПОСОЛЬСТВО
Проснулся Житник на рассвете. Потянув носом свежий утренний воздух, входящий мягкими порывами в помещение через распахнутые ставни, он открыл глаза и отцепил от себя заютившееся существо женского пола, имени которого он не знал. Существо заворчало, задвигало вздернутым носом, пробормотало детским голосом чудовищное ругательство, и, закутавшись в покрывало, свернулось в клубок. Теперь, в утреннем свете, видно было, что существу вовсе не тринадцать и даже не пятнадцать лет. Как минимум восемнадцать. Возможно уличная девка утрировала остаточные детские черты, притворялась нескладным ребенком, в коммерческих целях. На свете гораздо больше людей с склонностью к извращению, чем принято думать, а люди с такой склонностью часто располагают неплохими средствами. У Житника никаких извращенных склонностей не было. Давеча он велел Горясеру привести ему деваху помоложе, вот Горясер и привел ему эту. Житник сперва возмутился было, но почти сразу понял, сколько девахе на самом деле лет.
В соседнем помещении Житника ждала бочка с холодной водой. В воде плавали гнилые листья и какая-то еще разная дрянь. Житник поморщился, отодвинул дрянь ладонью, ополоснул лицо, протер тело в тех местах, где оно этого требовало, и облачился в чистую рубаху. Водосборники в детинце не чистили со времен отъезда Ярослава — с прошлого лета. Странно — вроде бы Ярослав никому никогда не приказывал их чистить, а вот поди ж ты, при нем чистые были. Дело было, наверное, в том, что к потомку легендарного Рюрика, который, Рюрик, существовал ли, нет ли — неизвестно — холопы испытывали почти религиозные чувства. А Житник, будь он хоть тыщу раз посадник Константин, по общепринятому мнению — сын Добрыни, который, тоже по общепринятому мнению, происходил из этих самых холопьев, а со своими чего ж церемониться, к чему своим-то угождать.
Надо бы, подумал Житник, какого-нибудь холопа закопать живым в землю прилюдно. Да и вообще пора нагнать страху на всю эту новгородскую шушеру.
Он ведь так и сделал прошедшей зимой. Шесть недель ратники его хватали шумящих недовольных, изменников всамделишных и не очень, спьенов окрестных боляр. Некоторых судили, иных казнили без суда, иногда при народе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116