— Я сама знаю все. Все знаю.
Опыта общения с очень пьяными женщинами у Хелье не было, но он живо себе представил, что это такое — рассеянная улыбка, перегар изо рта, медленные движения туда-сюда, непопадание в ритм, а если на этот раз по древнему славянскому обычаю будут слезы, так и совсем противно.
— Не ной, — сказал Хелье и поднялся.
Любава обиделась пьяно и налила себе полный кубок.
— Совсем девушку развезло, — заметила Белянка. — Надо тебе спать лечь, Любава.
— Лягу, — согласилась Любава. — Но не вдруг. Подожду, пока до меня снизойдут. Мужчины — они ведь такие. Им обязательно нужно… чтоб им, хорла, снизойти до… тебя, да.
Она отпила половину кубка, уронила кубок на пол и, трезво посмотрев на Хелье, сказала:
— Дурак ты, Детин, ничего ты не понимаешь.
И попыталась лихо и изящно сесть на ховлебенк верхом, перекинув ногу, но не рассчитала, и с задранной ногой стала падать на пол. Хелье поспешил ее поддержать, но она все-таки съехала вниз, и пришлось ее, отбивающуюся вяло, поднимать с пола на руки.
— Где у тебя тут спальня для гостей? — спросил Хелье.
— Вон там, их четыре, выбирай любую. Пойдем, покажу, — предложила Белянка.
Любава, полулежа и брыкаясь у Хелье на руках, изловчилась и попала краем кулака ему по лбу.
— Не смей, — сказал Хелье.
Любава пьяно захохотала.
— Слишком долго мы шли, умаялись, — объяснил Хелье Белянке.
— Вижу, — откликнулась Белянка, шагая со свечой в руке, указывая путь. — Вот сюда.
Хелье шагнул в открытую Белянкой дверь. Уложив Любаву на перину, он стянул с нее сапожки, размотал тряпки, снял влажные листья.
— Ну, я вас оставляю, — сказала Белянка.
— Сколько, говоришь, тут спален?
— Четыре.
Хелье еще постоял над бормочущей в пьяном сне Любавой и махнул рукой.
— Я предпочел бы для себя другую спальню. Желательно с дверью, запирающейся изнутри.
Белянка хихикнула.
Проведя его в соседнюю спальню, она не поспешила уйти, а Хелье, от природы совершенно не стеснительный, стянул сапоги, развязал гашник, потащил через голову рубаху, потянул веревку портов и, сев на ложе, увидел, что Белянка задвигает засов. Стало быть, действительно запирается изнутри, как и было обещано. Он ждал, пока Белянка установит свечу на ховлебенке, разоблачится неторопливо, поглядывая на него, обнажая приятного рисунка очень крупные груди, задует свечу и продолжит разоблачаться уже в темноте, очевидно стесняясь жировой складки на талии, обширного арселя и толстых ляжек. Она села рядом с ним, обняла, и поцеловала его в шею.
Почти ничего у них не получилось. Белянка, жарко и влажно дыша, лежа на спине, расставилась, открылась, приняла его в себя, и почти сразу наступил у Хелье пик страсти, очень мощный, но краткий и неприятно преждевременный, после чего он просто уснул, как убитый.
Белянка расстроилась, выбралась из-под спящего мужчины, и полежала некоторое время рядом. Понемногу ее охватила дремота пополам с истомой. Надо встать, одеться, и пойти к Киру, раз этот ничего не может, подумала она. Но что-то ей не вставалось. Она не заметила, как уснула, а когда вдруг испуганно проснулась, за окном по-прежнему было темно, только лунный луч светил тускло. Раздраженная, она села на ложе и с неприязнью посмотрела на спящего на животе, раскинув руки, спутника Любавы. Эх, подумала она. И хотела уже перебираться через него, к ховлебенку и одежде, но он вдруг заворочался, засопел, перевернулся на спину и тоже сел, рывком, тупо на нее глядя — вернее, на ее силуэт в лунном свете.
Помолчав, спутник Любавы именем Аскольд притянул Белянку к себе и поцеловал в губы. И продолжал целовать и ласкать, и стал вдруг очень внимательным и нежным. Что ж, это лучше, чем ничего. Мне всегда хотелось, подумала Белянка, чтобы меня вот так ласкали и целовали — всю. Мужчины — народ грубый, в основном. Но вот, не переставая ласкать ей щекой грудь, взял ее Аскольд за запястья и растянул на ложе, и поместился сверху. Возбужденная ласками, Белянка вскрикнула, почувствовав трение и вхождение. А он хорош, подумала она. Он очень хорош, подумала она еще раз, некоторое время спустя, уже захлебываясь восторгом, уже не сдерживая крик.
Орут славянские женщины, подумал Хелье. Только бы не заплакала. Если она заплачет, я ее задушу, пожалуй.
Она не заплакала. На лице у нее играла счастливая улыбка, зубы сверкали в лунном свете, влажные волосы липли ко лбу. Она стала вдруг очень активной, ласкалась, целовала ему грудь, легко проводила ногтями по его ключицам, воображая, что ему это приятно, уложила и повернула его на живот и некоторое время очень неумело, но действительно приятно, целовала его в спину и водила языком по позвоночнику, но не догадалась перевернуть его снова на спину, когда почувствовала, что он вдруг, несмотря на возбуждение, снова уснул. Это свинство, подумала она. Но, может, опять проснется скоро? Прикорнув рядом с ним, она вскоре сама задремала, а когда проснулась, он сидел рядом с ней одетый, держа в руке монашескую робу. За ставнями занимался рассвет.
— Мне нужно идти, — сказал он. — Я вернусь через день или два. Любаве ничего не говори, кроме того, что вернусь через день или два.
Белянка закивала спросонья и потянулась его поцеловать, но он уже отодвигал засов. Тогда она снова уснула, в раздражении.
А по утру вышла Белянка в гридницу, думая, что если попадется ей служанка под руку, то она ей так врежет, что у той уши отвалятся. Допила остатки воды из кувшина, села на ховлебенк, подперла рукой щеку. К Киру идти ей не хотелось. Кир совершенно не умеет ласкать женщину. Никто не умеет. Аскольд умеет.
Вышла заспанная Любава, шатаясь.
— Ты не представляешь себе, — сказала она виновато, — какая у меня сейчас башка и что в ней делается, в этой моей башке.
— Ничего, — откликнулась Белянка. — Не умрешь.
— Неприятно.
— Зато жизненно очень. В наших палестинах целый день только и делают, что пойло лакают. В город-то раз в месяц выберешься — уже хорошо. В Верхних Соснах весело, но пока аспида моего допросишься, снег пойдет.
— Говори потише, — попросила Любава. — Вот такая башка. — Она развела руки на два локтя, показывая, какая башка. — А где?…
— Аскольд? Ушел. Сказал, что вернется через два дня.
— Да, он мне говорил раньше… Воды бы надо выпить.
— Баню бы надо истопить, вот что, — сказала Белянка. — Баня, она боль в башке быстро вылечивает. И выпить тебе надо чего-нибудь. Хочешь свиру?
— Ой нет, — Любава поморщилась. — И так выворачивает, какой еще свир.
— Пойду я позову дуру эту, пусть топит баню, гадина. И завтракать пора. Полдень скоро.
Внимание Белянки привлекла метла, стоящая в углу гридницы. Кивнув самой себе удовлетворенно, она поднялась, взяла метлу, и пошла искать служанку.
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ. ПРЕДЛОЖЕНИЕ
Повар в доме Явана выполнял также обязанности слуги.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116
Опыта общения с очень пьяными женщинами у Хелье не было, но он живо себе представил, что это такое — рассеянная улыбка, перегар изо рта, медленные движения туда-сюда, непопадание в ритм, а если на этот раз по древнему славянскому обычаю будут слезы, так и совсем противно.
— Не ной, — сказал Хелье и поднялся.
Любава обиделась пьяно и налила себе полный кубок.
— Совсем девушку развезло, — заметила Белянка. — Надо тебе спать лечь, Любава.
— Лягу, — согласилась Любава. — Но не вдруг. Подожду, пока до меня снизойдут. Мужчины — они ведь такие. Им обязательно нужно… чтоб им, хорла, снизойти до… тебя, да.
Она отпила половину кубка, уронила кубок на пол и, трезво посмотрев на Хелье, сказала:
— Дурак ты, Детин, ничего ты не понимаешь.
И попыталась лихо и изящно сесть на ховлебенк верхом, перекинув ногу, но не рассчитала, и с задранной ногой стала падать на пол. Хелье поспешил ее поддержать, но она все-таки съехала вниз, и пришлось ее, отбивающуюся вяло, поднимать с пола на руки.
— Где у тебя тут спальня для гостей? — спросил Хелье.
— Вон там, их четыре, выбирай любую. Пойдем, покажу, — предложила Белянка.
Любава, полулежа и брыкаясь у Хелье на руках, изловчилась и попала краем кулака ему по лбу.
— Не смей, — сказал Хелье.
Любава пьяно захохотала.
— Слишком долго мы шли, умаялись, — объяснил Хелье Белянке.
— Вижу, — откликнулась Белянка, шагая со свечой в руке, указывая путь. — Вот сюда.
Хелье шагнул в открытую Белянкой дверь. Уложив Любаву на перину, он стянул с нее сапожки, размотал тряпки, снял влажные листья.
— Ну, я вас оставляю, — сказала Белянка.
— Сколько, говоришь, тут спален?
— Четыре.
Хелье еще постоял над бормочущей в пьяном сне Любавой и махнул рукой.
— Я предпочел бы для себя другую спальню. Желательно с дверью, запирающейся изнутри.
Белянка хихикнула.
Проведя его в соседнюю спальню, она не поспешила уйти, а Хелье, от природы совершенно не стеснительный, стянул сапоги, развязал гашник, потащил через голову рубаху, потянул веревку портов и, сев на ложе, увидел, что Белянка задвигает засов. Стало быть, действительно запирается изнутри, как и было обещано. Он ждал, пока Белянка установит свечу на ховлебенке, разоблачится неторопливо, поглядывая на него, обнажая приятного рисунка очень крупные груди, задует свечу и продолжит разоблачаться уже в темноте, очевидно стесняясь жировой складки на талии, обширного арселя и толстых ляжек. Она села рядом с ним, обняла, и поцеловала его в шею.
Почти ничего у них не получилось. Белянка, жарко и влажно дыша, лежа на спине, расставилась, открылась, приняла его в себя, и почти сразу наступил у Хелье пик страсти, очень мощный, но краткий и неприятно преждевременный, после чего он просто уснул, как убитый.
Белянка расстроилась, выбралась из-под спящего мужчины, и полежала некоторое время рядом. Понемногу ее охватила дремота пополам с истомой. Надо встать, одеться, и пойти к Киру, раз этот ничего не может, подумала она. Но что-то ей не вставалось. Она не заметила, как уснула, а когда вдруг испуганно проснулась, за окном по-прежнему было темно, только лунный луч светил тускло. Раздраженная, она села на ложе и с неприязнью посмотрела на спящего на животе, раскинув руки, спутника Любавы. Эх, подумала она. И хотела уже перебираться через него, к ховлебенку и одежде, но он вдруг заворочался, засопел, перевернулся на спину и тоже сел, рывком, тупо на нее глядя — вернее, на ее силуэт в лунном свете.
Помолчав, спутник Любавы именем Аскольд притянул Белянку к себе и поцеловал в губы. И продолжал целовать и ласкать, и стал вдруг очень внимательным и нежным. Что ж, это лучше, чем ничего. Мне всегда хотелось, подумала Белянка, чтобы меня вот так ласкали и целовали — всю. Мужчины — народ грубый, в основном. Но вот, не переставая ласкать ей щекой грудь, взял ее Аскольд за запястья и растянул на ложе, и поместился сверху. Возбужденная ласками, Белянка вскрикнула, почувствовав трение и вхождение. А он хорош, подумала она. Он очень хорош, подумала она еще раз, некоторое время спустя, уже захлебываясь восторгом, уже не сдерживая крик.
Орут славянские женщины, подумал Хелье. Только бы не заплакала. Если она заплачет, я ее задушу, пожалуй.
Она не заплакала. На лице у нее играла счастливая улыбка, зубы сверкали в лунном свете, влажные волосы липли ко лбу. Она стала вдруг очень активной, ласкалась, целовала ему грудь, легко проводила ногтями по его ключицам, воображая, что ему это приятно, уложила и повернула его на живот и некоторое время очень неумело, но действительно приятно, целовала его в спину и водила языком по позвоночнику, но не догадалась перевернуть его снова на спину, когда почувствовала, что он вдруг, несмотря на возбуждение, снова уснул. Это свинство, подумала она. Но, может, опять проснется скоро? Прикорнув рядом с ним, она вскоре сама задремала, а когда проснулась, он сидел рядом с ней одетый, держа в руке монашескую робу. За ставнями занимался рассвет.
— Мне нужно идти, — сказал он. — Я вернусь через день или два. Любаве ничего не говори, кроме того, что вернусь через день или два.
Белянка закивала спросонья и потянулась его поцеловать, но он уже отодвигал засов. Тогда она снова уснула, в раздражении.
А по утру вышла Белянка в гридницу, думая, что если попадется ей служанка под руку, то она ей так врежет, что у той уши отвалятся. Допила остатки воды из кувшина, села на ховлебенк, подперла рукой щеку. К Киру идти ей не хотелось. Кир совершенно не умеет ласкать женщину. Никто не умеет. Аскольд умеет.
Вышла заспанная Любава, шатаясь.
— Ты не представляешь себе, — сказала она виновато, — какая у меня сейчас башка и что в ней делается, в этой моей башке.
— Ничего, — откликнулась Белянка. — Не умрешь.
— Неприятно.
— Зато жизненно очень. В наших палестинах целый день только и делают, что пойло лакают. В город-то раз в месяц выберешься — уже хорошо. В Верхних Соснах весело, но пока аспида моего допросишься, снег пойдет.
— Говори потише, — попросила Любава. — Вот такая башка. — Она развела руки на два локтя, показывая, какая башка. — А где?…
— Аскольд? Ушел. Сказал, что вернется через два дня.
— Да, он мне говорил раньше… Воды бы надо выпить.
— Баню бы надо истопить, вот что, — сказала Белянка. — Баня, она боль в башке быстро вылечивает. И выпить тебе надо чего-нибудь. Хочешь свиру?
— Ой нет, — Любава поморщилась. — И так выворачивает, какой еще свир.
— Пойду я позову дуру эту, пусть топит баню, гадина. И завтракать пора. Полдень скоро.
Внимание Белянки привлекла метла, стоящая в углу гридницы. Кивнув самой себе удовлетворенно, она поднялась, взяла метлу, и пошла искать служанку.
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ. ПРЕДЛОЖЕНИЕ
Повар в доме Явана выполнял также обязанности слуги.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116