И два раза, на одном из обедов, произнес имя Рагнвальд и слово «убью».
Советчица что-то сказала Детину, и он кивнул и промолчал.
Появился Бажен — солидный тип с большим пузом.
— Бывший купец, а ныне землевладелец Бажен, был ли у тебя Детин, как он говорит, в ту ночь? — спросил Пакля без интонации.
— Был, — ответил Бажен.
— Сколько времени он у тебя пробыл?
— Недолго.
— Не заметил ли ты ничего странного в его поведении или внешнем виде?
— Заметил.
— Что же?
— Он был очень бледный. Говорил несвязно, трудно было понять, что он говорит. На правом рукаве у него были какие-то красные пятна.
— Кровь?
— Возможно.
— Ну и мразь же ты, — не выдержал Детин, но советчица снова положила ему руку на плечо.
— Не сказал ли он тебе, откуда пришел?
— С Улицы Толстых Прях.
Толпа, которой Малан передавал слова Бажена и тиуна, загудела удовлетворенно. Ей, толпе, все уже было ясно.
— Есть ли видоки, желающие высказаться в защиту купца Детина?
Дике шепнула что-то Детину.
— Вострухин-Мельник, — сказал Детин.
— Вострухин-Мельник присутствует ли здесь? — спросил тиун официально сухим тоном, поднимая голову.
Вострухин-Мельник, по кличке Свен (по ассоциации со Свеном Твескугом (Вилобородым), правителем датским и английским, недавно почившим, у которого тоже борода разделялась на двое) вышел к помосту и поклонился тиуну.
— Что скажешь, мельник? — спросил Пакля, бесстрастно глядя на видока.
— Не мог он его убить, — твердо сказал Вострухин.
— Откуда тебе это известно?
— А я его давно знаю. Я вообще завсегда могу оповестить, кто может убить, а кто нет. Это у меня чутье такое. Вот бирич, к примеру, может убить человека. А ты, Пакля, не можешь, даже если очень хочется. Ты скорее другого кого наймешь.
— Что ты плетешь! — возмутился тиун, в голосе которого вдруг проявились эмоции. — Я — княжеский тиун, мельник. А ты не потому ли его защищаешь, что он тебе деньги должен, боишься, что осудят, так не видать тебе денег?
— Нет. Мне все должны. Ты сам мне должен восемь гривен с прошлого года еще.
— Сейчас не об этом речь!
— Ты же эту речь завел — должен, не должен. А как самому долг отдать — так сразу речь не об этом.
— Опомнись, мельник. С кем говоришь. Посмотри вокруг, где ты?
— Прекрасно я все помню, чего опоминаться то? Ты сам посуди — ежели я каждого, кто мне должен, защищать буду, так это полгорода защищать придется. Вот тебя я, к примеру, не стал бы защищать, если бы тебя оклеветали.
— Это почему же, мельник?
— А ты человек неприятный.
За мельником по просьбе Детина выступил Бескан, купец, заявивший, что знает Детина давно и ни разу не замечал, чтобы Детин был склонен к поступкам, нарушающим закон, ревность там или не ревность.
Выступления эти никого, конечно же, не убедили.
Без особого энтузиазма Детин произнес речь в свою защиту, в которой опровергал сказанное кузиной подруги и Баженом. Да, он состоял в связи с Любавой. Может, это и грех. Но Любава — вдова, и нет такого закона, по которому людской суд может осудить его за эту связь. Да, у него были деловые отношения с Нещуком и Баженом, и, да, он наведывался к Бажену той ночью — чтобы справиться о товарах, давеча отправленных в Сигтуну. Да, Любава пропала, и он не знает, где она. О том, что он провел с Любавой почти всю ночь, он по совету Дике умолчал. Дике дает мудрые советы. Дике все понимает. Нет ни одной прямой улики, все косвенные. И какие бы ни были настроения народа или варангов, как бы не хотелось кому-то его осудить — не было на то никаких оснований. Не было!
— А осуждают меня потому, что осуждающими движет зависть, — провозгласил он. — Почему такое количество народу на площади? Неужто потому, что людям в это время дня делать нечего? Забот мало, гончарные круги сами собой вертятся, на полях все само растет, так, что ли? Нет. Пришли посмотреть, как осудят богатого купца. Позлорадствовать. Но ведь это грех великий.
Малан-младший передал это так:
— Судите вы меня, потому что завидуете. Пришедшие на площадь — бездельники и грешники.
— Нет, ты скажи так, как я сказал! — крикнул Детин.
— Я так и говорю, — ответил Малан. — Не тебе меня учить, купец. Биричи свое дело знают, не первый год служим. Я сказал то, что сказал ты, только не так пространно. Передал саму суть.
Детин хотел протестовать, но им снова овладела апатия. Хотелось забиться в какой-нибудь угол, закрыть глаза и ни о чем не думать.
— Что ж, — не очень уверенно сказал тиун Пакля. — Вина твоя, купец Детин, несомненна, испытания в данном случае бессмысленны. — Он подождал, пока Малан сообщит это толпе, и толпа ответила почти радостным гулом. — Передаю тебя на волю истца.
Он кивнул Ньорору. Ньорор шагнул вперед и взял Детина за плечо. Двое варангов сели в повозку, один взял вожжи, Ньорор повел Детина к повозке. Детин посмотрел на Дике, но она лишь развела руками, выражая лицом бесконечное сожаление.
— Постойте! — сказал неподалеку хрипловатый тенорок. — Я привел видока. Эй, ты там, на помосте! Я видока привел!
— Кто-то привел нового видока, — сказал Малан, хмурясь.
Тиун тоже нахмурился, но дал стражникам знак, и они расступились. К столу подошел Хелье, ведя Минерву за локоть. Толстая Дике уперлась взглядом в Хелье. Он ждал этого взгляда, почувствовал его, побледнел, но, повернувшись, неожиданно ей подмигнул. Дике от неожиданности попятилась.
— Кто ты такой? — спросил тиун.
— Это не важно. Не я видок, а она.
— Кто такая, как зовут? — Пакля повернулся к ведомой.
— Минерва с Черешенного Бугра.
— Чем занимаешься, Минерва? Дрова колешь?
Вокруг прокатился смешок.
— Я уличная хорла, — почти с гордостью произнесла Минерва, задрав подбородок.
Захихикали. Малан передал слова ее толпе, и толпа захохотала.
— Что же ты хочешь сообщить новгородскому суду? — осведомился Пакля.
— Я видела, кто убил Рибальда.
— Рагнвальда?
— Какая разница! Видела, и все тут, и больше ничего.
— Каким же образом? Ты была там?
— Да, была.
— На Улице Толстых Прях?
— Да.
— Что ты там делала?
Минерва нахмурилась недоверчиво.
— А сам ты как думаешь, что я там делала? Небось не пряжу пряла. Стояла себе, ждала, когда кто-нибудь подойдет. У стены. Толстых Прях — это мое самое доходное место. Все женатые, которые постарше, подходят.
Вокруг засмеялись.
— И что же ты видела? — спросил Пакля.
— Я ж сказала только что. Видела как убили. Рибальда.
— Рагнвальда.
— Да.
— И видела, кто убил.
— Да, видела.
— Вот этот? — тиун указал на Детина.
— Нет. Этот крупный, толстый и старый. — Вокруг засмеялись. — А тот был помоложе, маленький такой, худой. — На лицах изобразилось недоверие. — И не на Толстых Прях, а не доходя, за углом.
— Это неверно, — сказал тиун. — Именно на Улице Толстых Прях.
— Тебя там не было, — нагло заявила Минерва.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116
Советчица что-то сказала Детину, и он кивнул и промолчал.
Появился Бажен — солидный тип с большим пузом.
— Бывший купец, а ныне землевладелец Бажен, был ли у тебя Детин, как он говорит, в ту ночь? — спросил Пакля без интонации.
— Был, — ответил Бажен.
— Сколько времени он у тебя пробыл?
— Недолго.
— Не заметил ли ты ничего странного в его поведении или внешнем виде?
— Заметил.
— Что же?
— Он был очень бледный. Говорил несвязно, трудно было понять, что он говорит. На правом рукаве у него были какие-то красные пятна.
— Кровь?
— Возможно.
— Ну и мразь же ты, — не выдержал Детин, но советчица снова положила ему руку на плечо.
— Не сказал ли он тебе, откуда пришел?
— С Улицы Толстых Прях.
Толпа, которой Малан передавал слова Бажена и тиуна, загудела удовлетворенно. Ей, толпе, все уже было ясно.
— Есть ли видоки, желающие высказаться в защиту купца Детина?
Дике шепнула что-то Детину.
— Вострухин-Мельник, — сказал Детин.
— Вострухин-Мельник присутствует ли здесь? — спросил тиун официально сухим тоном, поднимая голову.
Вострухин-Мельник, по кличке Свен (по ассоциации со Свеном Твескугом (Вилобородым), правителем датским и английским, недавно почившим, у которого тоже борода разделялась на двое) вышел к помосту и поклонился тиуну.
— Что скажешь, мельник? — спросил Пакля, бесстрастно глядя на видока.
— Не мог он его убить, — твердо сказал Вострухин.
— Откуда тебе это известно?
— А я его давно знаю. Я вообще завсегда могу оповестить, кто может убить, а кто нет. Это у меня чутье такое. Вот бирич, к примеру, может убить человека. А ты, Пакля, не можешь, даже если очень хочется. Ты скорее другого кого наймешь.
— Что ты плетешь! — возмутился тиун, в голосе которого вдруг проявились эмоции. — Я — княжеский тиун, мельник. А ты не потому ли его защищаешь, что он тебе деньги должен, боишься, что осудят, так не видать тебе денег?
— Нет. Мне все должны. Ты сам мне должен восемь гривен с прошлого года еще.
— Сейчас не об этом речь!
— Ты же эту речь завел — должен, не должен. А как самому долг отдать — так сразу речь не об этом.
— Опомнись, мельник. С кем говоришь. Посмотри вокруг, где ты?
— Прекрасно я все помню, чего опоминаться то? Ты сам посуди — ежели я каждого, кто мне должен, защищать буду, так это полгорода защищать придется. Вот тебя я, к примеру, не стал бы защищать, если бы тебя оклеветали.
— Это почему же, мельник?
— А ты человек неприятный.
За мельником по просьбе Детина выступил Бескан, купец, заявивший, что знает Детина давно и ни разу не замечал, чтобы Детин был склонен к поступкам, нарушающим закон, ревность там или не ревность.
Выступления эти никого, конечно же, не убедили.
Без особого энтузиазма Детин произнес речь в свою защиту, в которой опровергал сказанное кузиной подруги и Баженом. Да, он состоял в связи с Любавой. Может, это и грех. Но Любава — вдова, и нет такого закона, по которому людской суд может осудить его за эту связь. Да, у него были деловые отношения с Нещуком и Баженом, и, да, он наведывался к Бажену той ночью — чтобы справиться о товарах, давеча отправленных в Сигтуну. Да, Любава пропала, и он не знает, где она. О том, что он провел с Любавой почти всю ночь, он по совету Дике умолчал. Дике дает мудрые советы. Дике все понимает. Нет ни одной прямой улики, все косвенные. И какие бы ни были настроения народа или варангов, как бы не хотелось кому-то его осудить — не было на то никаких оснований. Не было!
— А осуждают меня потому, что осуждающими движет зависть, — провозгласил он. — Почему такое количество народу на площади? Неужто потому, что людям в это время дня делать нечего? Забот мало, гончарные круги сами собой вертятся, на полях все само растет, так, что ли? Нет. Пришли посмотреть, как осудят богатого купца. Позлорадствовать. Но ведь это грех великий.
Малан-младший передал это так:
— Судите вы меня, потому что завидуете. Пришедшие на площадь — бездельники и грешники.
— Нет, ты скажи так, как я сказал! — крикнул Детин.
— Я так и говорю, — ответил Малан. — Не тебе меня учить, купец. Биричи свое дело знают, не первый год служим. Я сказал то, что сказал ты, только не так пространно. Передал саму суть.
Детин хотел протестовать, но им снова овладела апатия. Хотелось забиться в какой-нибудь угол, закрыть глаза и ни о чем не думать.
— Что ж, — не очень уверенно сказал тиун Пакля. — Вина твоя, купец Детин, несомненна, испытания в данном случае бессмысленны. — Он подождал, пока Малан сообщит это толпе, и толпа ответила почти радостным гулом. — Передаю тебя на волю истца.
Он кивнул Ньорору. Ньорор шагнул вперед и взял Детина за плечо. Двое варангов сели в повозку, один взял вожжи, Ньорор повел Детина к повозке. Детин посмотрел на Дике, но она лишь развела руками, выражая лицом бесконечное сожаление.
— Постойте! — сказал неподалеку хрипловатый тенорок. — Я привел видока. Эй, ты там, на помосте! Я видока привел!
— Кто-то привел нового видока, — сказал Малан, хмурясь.
Тиун тоже нахмурился, но дал стражникам знак, и они расступились. К столу подошел Хелье, ведя Минерву за локоть. Толстая Дике уперлась взглядом в Хелье. Он ждал этого взгляда, почувствовал его, побледнел, но, повернувшись, неожиданно ей подмигнул. Дике от неожиданности попятилась.
— Кто ты такой? — спросил тиун.
— Это не важно. Не я видок, а она.
— Кто такая, как зовут? — Пакля повернулся к ведомой.
— Минерва с Черешенного Бугра.
— Чем занимаешься, Минерва? Дрова колешь?
Вокруг прокатился смешок.
— Я уличная хорла, — почти с гордостью произнесла Минерва, задрав подбородок.
Захихикали. Малан передал слова ее толпе, и толпа захохотала.
— Что же ты хочешь сообщить новгородскому суду? — осведомился Пакля.
— Я видела, кто убил Рибальда.
— Рагнвальда?
— Какая разница! Видела, и все тут, и больше ничего.
— Каким же образом? Ты была там?
— Да, была.
— На Улице Толстых Прях?
— Да.
— Что ты там делала?
Минерва нахмурилась недоверчиво.
— А сам ты как думаешь, что я там делала? Небось не пряжу пряла. Стояла себе, ждала, когда кто-нибудь подойдет. У стены. Толстых Прях — это мое самое доходное место. Все женатые, которые постарше, подходят.
Вокруг засмеялись.
— И что же ты видела? — спросил Пакля.
— Я ж сказала только что. Видела как убили. Рибальда.
— Рагнвальда.
— Да.
— И видела, кто убил.
— Да, видела.
— Вот этот? — тиун указал на Детина.
— Нет. Этот крупный, толстый и старый. — Вокруг засмеялись. — А тот был помоложе, маленький такой, худой. — На лицах изобразилось недоверие. — И не на Толстых Прях, а не доходя, за углом.
— Это неверно, — сказал тиун. — Именно на Улице Толстых Прях.
— Тебя там не было, — нагло заявила Минерва.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116