Не откладывай.
– Это тот самый редкий случай, Али, – заметил он не без ехидства, – когда тебе придется мне довериться.
Бобби вылетела из парижского аэропорта Орли двадцать второго сентября, рассчитывая пробыть в Нью-Йорке месяц. Люсьен проводил их до аэропорта, Александра тактично отвернулась, когда юная пара обнялась на прощание, но, когда Бобби бросилась ей на шею, губы у нее задрожали, как у испуганной девчонки.
– Я скоро вернусь, мам, ты и оглянуться не успеешь, – горячо прошептала Бобби на ухо Александре.
– Но только на этот раз, – сказала мать, отстранив ее от себя и внимательно глядя ей в глаза, – дай отцу настоящий шанс. Он всего лишь человек, Бобби, и он может ошибаться, но он очень тебя любит.
Из глаз Бобби полились слезы.
– Я люблю тебя, мамочка. Спасибо, что уговорила меня сделать еще одну попытку.
Они снова крепко обнялись
– Я ведь желаю тебе самого лучшего, – задыхаясь от подступающих слез, сказала Александра. – Ты это понимаешь, правда, солнышко?
Со смущенным видом подошел Люсьен.
– Посадка заканчивается, мадам.
Бобби выбралась из материнских объятий и утерла слезы тыльной стороной ладони.
– Я позвоню сразу после прилета, хорошо? – Бобби подхватила свои сумки и заставила себя улыбнуться. – Клянусь, что буду писать вам обоим каждый день.
– Не давай обещаний, которые не сможешь сдержать, – сказал Люсьен.
Бобби показала ему язык.
– Ну, может, через день.
Верная своему слову, она позвонила Александре сразу же по прибытии. Голос у нее был усталый, но взволнованный. Через четыре дня от нее пришло первое письмо, написанное на фирменной тисненой бумаге Андреаса.
«Дорогая мама,
дела обстоят лучше, чем я смела надеяться. После того раза я боялась, что отношения между нами испорчены окончательно, но теперь я верю, что, если есть любовь, все остальное возможно.
Я поняла, что все будет хорошо, уже в аэропорту. Отец вел себя очень тактично, обнимать не стал, только пожал руку. Но уже через секунду мы обнимались и оба плакали! Потом он опять немного отстранился, даже замкнулся, и я тоже, но мы понимали, что это просто защитная реакция: нам обоим не хотелось сразу все испортить. За годы наросло столько льда – надо было дать ему время полностью растаять.
На эти выходные мы собираемся на Лонг-Айленд в гости к Дэну Стоуну. Говорят, там очень красиво. На следующей неделе папа говорит, что ему нужно съездить в Вашингтон навестить свой ресторан и он возьмет меня с собой.
Не скучай, мамочка, и пусть тебе даже в голову не приходит беспокоиться обо мне: я в хороших руках.
Я тебя очень, очень люблю. А ты бы не хотела приехать к нам?
Бобби».
В течение первых трех недель подробные письма приходили регулярно. Двадцатого октября Александра позвонила Бобби, чтобы спросить, когда она собирается возвращаться, и почти не удивилась, услыхав в ответ, что Бобби хочет остаться еще на пару недель. Голос у нее был такой счастливый, что у Александры не нашлось возражений. Но вот прошло еще три недели, и она уже готова была рвать на себе волосы за то, что вовремя не распознала тревожные симптомы.
«Дорогая мама,
не буду ходить вокруг да около: я хочу остаться здесь на какое-то время. Возможно, даже на год. Во-первых, хочу, чтоб ты знала: папа изо всех сил старался заставить меня отказаться от мысли о гонках. Все его доводы звучат довольно логично, но в результате просто ни к чему не приводят, когда я сравниваю их с тем чувством, что сидит у меня внутри. Ты должна понимать, что это такое, мама, когда хочешь чего-то так сильно, что внутри все горит. Если бы кто-то потребовал, чтобы ты оставила живопись, ты бы не смогла, ведь верно? Твой отец был художником, и он передал это тебе. Вот так и у меня.
Папа хотел тебе позвонить, но я попросила его подождать, пока я сама не напишу. Не хочу, чтоб ты думала, будто мы сговорились.
Я хочу остаться прежде всего потому, что знаю: мой отец – тот самый человек, который больше всех может мне помочь. Он, конечно, не разрешит мне остаться, если ты не согласишься, и еще он хочет, чтобы я обещала, что брошу это дело, если он и дядя Руди решат, что у меня нет способностей. Не представляю, как я могла бы бросить. Надеюсь, ты дашь согласие.
Я, конечно, понимаю, что ты сейчас чувствуешь, читая это письмо. Я ужасно скучаю по тебе, мам, прошу тебя, поверь мне, и я скучаю по «Жаворонку» и по Легавому тоже. Люсьен мне написал, что он хочет приехать и погостить, если можно. Я была бы счастлива, если бы ты тоже могла быть здесь с нами. Но я понимаю, что тебе, наверное, будет очень тяжело.
Ну, пожалуйста, постарайся меня понять!
Бобби».
Крупный округлый почерк дочери расплывался перед глазами у Александры. Она уронила письмо на стол. Ничто в ее прежней жизни – ни смерть отца, ни авария Андреаса, ни их развод – не ранило ее так больно, как это письмо. Это было предательство. Это была такая сокрушительная несправедливость, что она не могла поверить в ее реальность. Как будто все происходило не наяву.
Она бессмысленно пробегала глазами строчки письма. «Папа хотел тебе позвонить…»
Чтоб ему гореть в аду! Какое безумие, какое затмение на нее нашло? Как она могла довериться ему хоть на миг? Нет, она точно сошла с ума.
Она все еще была вне себя от возмущения и гнева, когда поздним вечером того же дня позвонил Андреас.
– Я получила письмо. – Она сама чувствовала, что никогда еще в ее голосе не звучала такая горечь. – Как ты мог так поступить, Андреас?
– Я через все это уже проходил, Али. Меня оставили на морозе за дверью. Я пробыл там больше десяти лет.
– Стало быть, это твоя месть.
– Конечно, нет.
– А что же тогда?
– Все очень просто, Али. Я не хочу снова ее потерять.
– Значит, теперь моя очередь?
– Ты прекрасно знаешь, что я этого не хотел.
Молчание зияло между ними как пропасть.
– Али, – вдруг заговорил он просительно, – почему бы тебе тоже не приехать сюда?
Она горько рассмеялась.
– Ты хочешь, чтобы мы все снова стали счастливой семьей, Андреас? Ты этого хочешь? Ты еще более сумасшедший, чем я думала!
– Может, и так.
Это было невыносимо.
– Я доверилась тебе! – воскликнула Александра в отчаянии. – Ты обещал отговорить ее от этой безумной затеи! Вместо этого ты использовал отпущенное тебе время, чтобы похитить ее у меня!
– Мне очень жаль, что ты так это воспринимаешь, – обиженно и сухо ответил он. – На самом деле все не так.
– А по-моему, все именно так.
– Ради всего святого, дай мне шанс! – вдруг заорал Андреас.
– Именно это я и сделала! Я дала тебе шанс и теперь горько об этом жалею.
– Я не мог ее отговорить! Ты дольше моего с ней прожила, уж тебе ли не знать, какая она упрямая!
Потрясенная, подавленная, Александра не нашлась с ответом.
– Поверь, это было нелегко – давить на нее, пытаться разрушить ее честолюбивую мечту, – продолжал Андреас, отчаянно стараясь до нее достучаться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118
– Это тот самый редкий случай, Али, – заметил он не без ехидства, – когда тебе придется мне довериться.
Бобби вылетела из парижского аэропорта Орли двадцать второго сентября, рассчитывая пробыть в Нью-Йорке месяц. Люсьен проводил их до аэропорта, Александра тактично отвернулась, когда юная пара обнялась на прощание, но, когда Бобби бросилась ей на шею, губы у нее задрожали, как у испуганной девчонки.
– Я скоро вернусь, мам, ты и оглянуться не успеешь, – горячо прошептала Бобби на ухо Александре.
– Но только на этот раз, – сказала мать, отстранив ее от себя и внимательно глядя ей в глаза, – дай отцу настоящий шанс. Он всего лишь человек, Бобби, и он может ошибаться, но он очень тебя любит.
Из глаз Бобби полились слезы.
– Я люблю тебя, мамочка. Спасибо, что уговорила меня сделать еще одну попытку.
Они снова крепко обнялись
– Я ведь желаю тебе самого лучшего, – задыхаясь от подступающих слез, сказала Александра. – Ты это понимаешь, правда, солнышко?
Со смущенным видом подошел Люсьен.
– Посадка заканчивается, мадам.
Бобби выбралась из материнских объятий и утерла слезы тыльной стороной ладони.
– Я позвоню сразу после прилета, хорошо? – Бобби подхватила свои сумки и заставила себя улыбнуться. – Клянусь, что буду писать вам обоим каждый день.
– Не давай обещаний, которые не сможешь сдержать, – сказал Люсьен.
Бобби показала ему язык.
– Ну, может, через день.
Верная своему слову, она позвонила Александре сразу же по прибытии. Голос у нее был усталый, но взволнованный. Через четыре дня от нее пришло первое письмо, написанное на фирменной тисненой бумаге Андреаса.
«Дорогая мама,
дела обстоят лучше, чем я смела надеяться. После того раза я боялась, что отношения между нами испорчены окончательно, но теперь я верю, что, если есть любовь, все остальное возможно.
Я поняла, что все будет хорошо, уже в аэропорту. Отец вел себя очень тактично, обнимать не стал, только пожал руку. Но уже через секунду мы обнимались и оба плакали! Потом он опять немного отстранился, даже замкнулся, и я тоже, но мы понимали, что это просто защитная реакция: нам обоим не хотелось сразу все испортить. За годы наросло столько льда – надо было дать ему время полностью растаять.
На эти выходные мы собираемся на Лонг-Айленд в гости к Дэну Стоуну. Говорят, там очень красиво. На следующей неделе папа говорит, что ему нужно съездить в Вашингтон навестить свой ресторан и он возьмет меня с собой.
Не скучай, мамочка, и пусть тебе даже в голову не приходит беспокоиться обо мне: я в хороших руках.
Я тебя очень, очень люблю. А ты бы не хотела приехать к нам?
Бобби».
В течение первых трех недель подробные письма приходили регулярно. Двадцатого октября Александра позвонила Бобби, чтобы спросить, когда она собирается возвращаться, и почти не удивилась, услыхав в ответ, что Бобби хочет остаться еще на пару недель. Голос у нее был такой счастливый, что у Александры не нашлось возражений. Но вот прошло еще три недели, и она уже готова была рвать на себе волосы за то, что вовремя не распознала тревожные симптомы.
«Дорогая мама,
не буду ходить вокруг да около: я хочу остаться здесь на какое-то время. Возможно, даже на год. Во-первых, хочу, чтоб ты знала: папа изо всех сил старался заставить меня отказаться от мысли о гонках. Все его доводы звучат довольно логично, но в результате просто ни к чему не приводят, когда я сравниваю их с тем чувством, что сидит у меня внутри. Ты должна понимать, что это такое, мама, когда хочешь чего-то так сильно, что внутри все горит. Если бы кто-то потребовал, чтобы ты оставила живопись, ты бы не смогла, ведь верно? Твой отец был художником, и он передал это тебе. Вот так и у меня.
Папа хотел тебе позвонить, но я попросила его подождать, пока я сама не напишу. Не хочу, чтоб ты думала, будто мы сговорились.
Я хочу остаться прежде всего потому, что знаю: мой отец – тот самый человек, который больше всех может мне помочь. Он, конечно, не разрешит мне остаться, если ты не согласишься, и еще он хочет, чтобы я обещала, что брошу это дело, если он и дядя Руди решат, что у меня нет способностей. Не представляю, как я могла бы бросить. Надеюсь, ты дашь согласие.
Я, конечно, понимаю, что ты сейчас чувствуешь, читая это письмо. Я ужасно скучаю по тебе, мам, прошу тебя, поверь мне, и я скучаю по «Жаворонку» и по Легавому тоже. Люсьен мне написал, что он хочет приехать и погостить, если можно. Я была бы счастлива, если бы ты тоже могла быть здесь с нами. Но я понимаю, что тебе, наверное, будет очень тяжело.
Ну, пожалуйста, постарайся меня понять!
Бобби».
Крупный округлый почерк дочери расплывался перед глазами у Александры. Она уронила письмо на стол. Ничто в ее прежней жизни – ни смерть отца, ни авария Андреаса, ни их развод – не ранило ее так больно, как это письмо. Это было предательство. Это была такая сокрушительная несправедливость, что она не могла поверить в ее реальность. Как будто все происходило не наяву.
Она бессмысленно пробегала глазами строчки письма. «Папа хотел тебе позвонить…»
Чтоб ему гореть в аду! Какое безумие, какое затмение на нее нашло? Как она могла довериться ему хоть на миг? Нет, она точно сошла с ума.
Она все еще была вне себя от возмущения и гнева, когда поздним вечером того же дня позвонил Андреас.
– Я получила письмо. – Она сама чувствовала, что никогда еще в ее голосе не звучала такая горечь. – Как ты мог так поступить, Андреас?
– Я через все это уже проходил, Али. Меня оставили на морозе за дверью. Я пробыл там больше десяти лет.
– Стало быть, это твоя месть.
– Конечно, нет.
– А что же тогда?
– Все очень просто, Али. Я не хочу снова ее потерять.
– Значит, теперь моя очередь?
– Ты прекрасно знаешь, что я этого не хотел.
Молчание зияло между ними как пропасть.
– Али, – вдруг заговорил он просительно, – почему бы тебе тоже не приехать сюда?
Она горько рассмеялась.
– Ты хочешь, чтобы мы все снова стали счастливой семьей, Андреас? Ты этого хочешь? Ты еще более сумасшедший, чем я думала!
– Может, и так.
Это было невыносимо.
– Я доверилась тебе! – воскликнула Александра в отчаянии. – Ты обещал отговорить ее от этой безумной затеи! Вместо этого ты использовал отпущенное тебе время, чтобы похитить ее у меня!
– Мне очень жаль, что ты так это воспринимаешь, – обиженно и сухо ответил он. – На самом деле все не так.
– А по-моему, все именно так.
– Ради всего святого, дай мне шанс! – вдруг заорал Андреас.
– Именно это я и сделала! Я дала тебе шанс и теперь горько об этом жалею.
– Я не мог ее отговорить! Ты дольше моего с ней прожила, уж тебе ли не знать, какая она упрямая!
Потрясенная, подавленная, Александра не нашлась с ответом.
– Поверь, это было нелегко – давить на нее, пытаться разрушить ее честолюбивую мечту, – продолжал Андреас, отчаянно стараясь до нее достучаться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118