Он спускался вниз позади нее, так, чтобы у нее не было другого выбора – только идти, вперед и вперед, все ниже и ниже, пока, наконец, они не дошли до дна, и она оступилась, но Зелеев быстро подхватил ее под локоть и удержал.
– Иди, – сказал он. И теперь, хотя тоннель и не был широким, он опять взял ее под руку.
– Так, на всякий случай – чтоб обе руки были свободными, – объяснил он ей с гротескной галантностью. – Одна – для кинжала, а другая – для фонарика.
Он зажег маленький фонарик, который вытащил из правого кармана пальто.
– Вы можете меня отпустить, – прошептала Мадлен. – Я не убегу.
– Спокойно, – сказал Зелеев. – Просто иди.
Казалось, она даже не могла думать, она не чувствовала ничего, кроме безымянного ужаса, который сдавил ее грудь, как гигантская рука, сжимая ее сердце и живот. Тоннели все тянулись и тянулись, раздваивались и делали повороты, мокрая глина чавкала у нее под ногами, влажный холод проникал ей в ноздри, морозил горло – ей стало трудно дышать. Грязная мерзкая вода капала ей на голову с потолка, и Мадлен гадала – была ли канализация сверху или снизу, под ними. Земля под ногами была неровной, и она опять оступилась, ухватившись за него, и услышала, как он тихо прошипел проклятье.
– Извините, – произнесла она, но голос ее задыхался.
– Будь осторожнее, – сказал он, и они пошли дальше.
Мадлен вспомнила, что в тот раз здесь были туристы, влекомые курьезной смесью любопытства и страха, древнего, как мир, но сейчас они были одни – потому что кому придет в голову забираться в это жуткое небытие всего за несколько дней до Рождества? Никому. Только тому, кто сошел с ума.
– Bon Dieu, – выговорила она неожиданно громко, даже не понимая, что молится, и Зелеев, чтобы ее наказать, прижал ее еще теснее к себе – чтобы она чувствовала его силу, его мускулы, даже сквозь пальто и пуловер. – Bon Dieu, sauvez-moi…
– Я же сказал – спокойно! Тихо! – прорычал он, и страх Мадлен, ее цепенящий, полузадавленный, ноющий страх, стал расти и шириться внутри нее, потому что она знала, что они приближаются к центру катакомб, их сердцевине, и она помнила это, о Боже! Как хорошо она помнила это…
Зелеев направил луч фонарика на надпись над раскрашенным в черное и белое входом, и она знала, что ее кошмар только начинается.
Они входили в империю смерти.
Гидеон, Руди и Ной выяснили, что Зелеев был зарегистрирован в Крийоне – вместе с одной особой, молодой женщиной. Телефон в их номере не отвечал, но они не отметились при выходе.
– Может, они в баре, – предположил консьерж. – Или, может, они еще в ресторане после лэнча?
– Мы уже смотрели, – сказал Гидеон. – Их там нет. Руди наклонился вперед и заговорил тихо:
– Нам просто жизненно важно осмотреть номер мсье Зелеева.
– Но это просто невозможно.
– Спроси его, воспользовался ли он сейфом, – вмешался Гидеон.
– C'est une affaire absolutment priv?e, Monsieur.
Он дал понять, что дальнейшие расспросы нежелательны, и потребовалась вся выработанная банковской работой дипломатия Руди и предложение Ноя взять всю ответственность полностью на себя, пока они смогли выудить из него, что у них есть сейф на имя мсье Зелеева – и самый большой.
Было уже три часа дня, когда они наконец получили доступ к спальне. Гидеон увидел сумку Мадлен, кое-какие необходимые вещи, которые она второпях запихнула туда. И это неопровержимое доказательство того, что он был прав, что ее силой вытащил из дома сумасшедший старик и потащил ее в город, в который она была даже не готова вернуться, наполнило его новой, неистовой, но бессильной яростью.
– Где же они? – спросил Ной, зная, что у них нет ответа.
– Раз скульптура – в сейфе, почему они не здесь? – спросил с гримасой муки Руди.
– А если она знает, что это он убил девушку… – Ной замолчал.
Гидеон, ничего не говоря, упорно осматривал номер, обшаривая глазами каждый дюйм, ища хоть малейший ключ к разгадке – хоть что-то, что поможет им найти Мадди прежде, чем будет уже слишком поздно.
– Посмотрите-ка на это, – сказал Руди. Он взял с тумбочки открытую книжку, «Отверженных». – Что-то здесь было отмечено – стерто, но все же…
Он побледнел и передал книгу Ною.
– Переведи это Гидеону, хорошо?
– Канализация, – прочел Ной, – в старом Париже была местом упокоения всех неудач и всех усилий.
Он посмотрел на Гидеона.
– Ты читал эту книгу?
– Нет.
– Гюго без конца пишет о клоаке, канализации Парижа, целом лабиринте тоннелей под городом – по-моему, эти лабиринты вдохновляли его. Клоака – не просто стоки, – объяснял Ной, – там проложен водопровод, телефонный кабель и пневматическая телеграфная сеть. Эти тоннели тянутся из конца в конец. Кто-то сказал, что они тянутся до самого Стамбула.
Ной помолчал, голос его напрягся.
– Это – идеальное место, чтоб спрятаться. Гидеон словно наяву увидел вновь тело Дженнифер Малкевич, ее пробитую голову и кровь, сочившуюся из раны.
– А еще это, – сказал он тихо, – идеальное место, чтобы убить.
Они позвонили в полицию.
* * *
Константин Зелеев и Мадлен стояли в самом сердце огромного нелепого погребального дома, более древнего, чем городская канализация. Стены из костей, которые она не могла забыть все эти одиннадцать лет, словно наступали, окружали их, исподтишка, удушливо-мерзко. Кости давно умерших и черепа, расставшиеся с давно истлевшей плотью, сгнившей в гробах, из которых их вытащили более века назад. Мадлен смотрела на черепа, смотрела, как загипнотизированная, сквозь пустые глазницы, и невольное видение – черви, копошащиеся, жиреющие – вызвало у нее приступ такой дурноты, что, казалось, ее сейчас стошнит, или она упадет в обморок.
– Почти пришли, – сказал Зелеев.
Мадлен не могла говорить. Все оцепенение теперь испарилось, и не осталось ничего – ни отупляющей пустоты шока, ни ощущения нереальности происходящего. Ничто теперь не защищало ее от этого ужаса.
– Они обчистили все кладбища Парижа и превратили эти катакомбы в некрополь, – сказал Зелеев тихим, спокойным голосом. – Ты знаешь, ma ch?re? В восемнадцатом и девятнадцатом веках – когда им понадобилось место для новых трупов в могилах.
Он все еще вел ее вперед, но теперь он немного замедлил шаг.
– Эти тоннели тянутся на многие мили под городом, ты понимаешь? Ты видела цепи, барьеры, закрывающие многие проходы? – он указал своим фонариком. – Они – для нашей безопасности, чтоб мы не совершили ужасную ошибку. Потому что если мы свернем с этого пути, если мы заблудимся – нас уже никогда не найдут.
Внезапно он замолчал.
– Что?.. – начала Мадлен, но он дернул ее за руку, чтоб она замолчала.
Он тоже больше не заговаривал. Она подумала – он прислушивается, и она тоже напряглась и стала пытаться уловить хоть малейший звук идущих людей, кого угодно, кого она могла бы позвать – его кинжал больше не пугал ее так, как неизвестные, невообразимые ужасы и опасности, которые заготовил для нее Зелеев.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114
– Иди, – сказал он. И теперь, хотя тоннель и не был широким, он опять взял ее под руку.
– Так, на всякий случай – чтоб обе руки были свободными, – объяснил он ей с гротескной галантностью. – Одна – для кинжала, а другая – для фонарика.
Он зажег маленький фонарик, который вытащил из правого кармана пальто.
– Вы можете меня отпустить, – прошептала Мадлен. – Я не убегу.
– Спокойно, – сказал Зелеев. – Просто иди.
Казалось, она даже не могла думать, она не чувствовала ничего, кроме безымянного ужаса, который сдавил ее грудь, как гигантская рука, сжимая ее сердце и живот. Тоннели все тянулись и тянулись, раздваивались и делали повороты, мокрая глина чавкала у нее под ногами, влажный холод проникал ей в ноздри, морозил горло – ей стало трудно дышать. Грязная мерзкая вода капала ей на голову с потолка, и Мадлен гадала – была ли канализация сверху или снизу, под ними. Земля под ногами была неровной, и она опять оступилась, ухватившись за него, и услышала, как он тихо прошипел проклятье.
– Извините, – произнесла она, но голос ее задыхался.
– Будь осторожнее, – сказал он, и они пошли дальше.
Мадлен вспомнила, что в тот раз здесь были туристы, влекомые курьезной смесью любопытства и страха, древнего, как мир, но сейчас они были одни – потому что кому придет в голову забираться в это жуткое небытие всего за несколько дней до Рождества? Никому. Только тому, кто сошел с ума.
– Bon Dieu, – выговорила она неожиданно громко, даже не понимая, что молится, и Зелеев, чтобы ее наказать, прижал ее еще теснее к себе – чтобы она чувствовала его силу, его мускулы, даже сквозь пальто и пуловер. – Bon Dieu, sauvez-moi…
– Я же сказал – спокойно! Тихо! – прорычал он, и страх Мадлен, ее цепенящий, полузадавленный, ноющий страх, стал расти и шириться внутри нее, потому что она знала, что они приближаются к центру катакомб, их сердцевине, и она помнила это, о Боже! Как хорошо она помнила это…
Зелеев направил луч фонарика на надпись над раскрашенным в черное и белое входом, и она знала, что ее кошмар только начинается.
Они входили в империю смерти.
Гидеон, Руди и Ной выяснили, что Зелеев был зарегистрирован в Крийоне – вместе с одной особой, молодой женщиной. Телефон в их номере не отвечал, но они не отметились при выходе.
– Может, они в баре, – предположил консьерж. – Или, может, они еще в ресторане после лэнча?
– Мы уже смотрели, – сказал Гидеон. – Их там нет. Руди наклонился вперед и заговорил тихо:
– Нам просто жизненно важно осмотреть номер мсье Зелеева.
– Но это просто невозможно.
– Спроси его, воспользовался ли он сейфом, – вмешался Гидеон.
– C'est une affaire absolutment priv?e, Monsieur.
Он дал понять, что дальнейшие расспросы нежелательны, и потребовалась вся выработанная банковской работой дипломатия Руди и предложение Ноя взять всю ответственность полностью на себя, пока они смогли выудить из него, что у них есть сейф на имя мсье Зелеева – и самый большой.
Было уже три часа дня, когда они наконец получили доступ к спальне. Гидеон увидел сумку Мадлен, кое-какие необходимые вещи, которые она второпях запихнула туда. И это неопровержимое доказательство того, что он был прав, что ее силой вытащил из дома сумасшедший старик и потащил ее в город, в который она была даже не готова вернуться, наполнило его новой, неистовой, но бессильной яростью.
– Где же они? – спросил Ной, зная, что у них нет ответа.
– Раз скульптура – в сейфе, почему они не здесь? – спросил с гримасой муки Руди.
– А если она знает, что это он убил девушку… – Ной замолчал.
Гидеон, ничего не говоря, упорно осматривал номер, обшаривая глазами каждый дюйм, ища хоть малейший ключ к разгадке – хоть что-то, что поможет им найти Мадди прежде, чем будет уже слишком поздно.
– Посмотрите-ка на это, – сказал Руди. Он взял с тумбочки открытую книжку, «Отверженных». – Что-то здесь было отмечено – стерто, но все же…
Он побледнел и передал книгу Ною.
– Переведи это Гидеону, хорошо?
– Канализация, – прочел Ной, – в старом Париже была местом упокоения всех неудач и всех усилий.
Он посмотрел на Гидеона.
– Ты читал эту книгу?
– Нет.
– Гюго без конца пишет о клоаке, канализации Парижа, целом лабиринте тоннелей под городом – по-моему, эти лабиринты вдохновляли его. Клоака – не просто стоки, – объяснял Ной, – там проложен водопровод, телефонный кабель и пневматическая телеграфная сеть. Эти тоннели тянутся из конца в конец. Кто-то сказал, что они тянутся до самого Стамбула.
Ной помолчал, голос его напрягся.
– Это – идеальное место, чтоб спрятаться. Гидеон словно наяву увидел вновь тело Дженнифер Малкевич, ее пробитую голову и кровь, сочившуюся из раны.
– А еще это, – сказал он тихо, – идеальное место, чтобы убить.
Они позвонили в полицию.
* * *
Константин Зелеев и Мадлен стояли в самом сердце огромного нелепого погребального дома, более древнего, чем городская канализация. Стены из костей, которые она не могла забыть все эти одиннадцать лет, словно наступали, окружали их, исподтишка, удушливо-мерзко. Кости давно умерших и черепа, расставшиеся с давно истлевшей плотью, сгнившей в гробах, из которых их вытащили более века назад. Мадлен смотрела на черепа, смотрела, как загипнотизированная, сквозь пустые глазницы, и невольное видение – черви, копошащиеся, жиреющие – вызвало у нее приступ такой дурноты, что, казалось, ее сейчас стошнит, или она упадет в обморок.
– Почти пришли, – сказал Зелеев.
Мадлен не могла говорить. Все оцепенение теперь испарилось, и не осталось ничего – ни отупляющей пустоты шока, ни ощущения нереальности происходящего. Ничто теперь не защищало ее от этого ужаса.
– Они обчистили все кладбища Парижа и превратили эти катакомбы в некрополь, – сказал Зелеев тихим, спокойным голосом. – Ты знаешь, ma ch?re? В восемнадцатом и девятнадцатом веках – когда им понадобилось место для новых трупов в могилах.
Он все еще вел ее вперед, но теперь он немного замедлил шаг.
– Эти тоннели тянутся на многие мили под городом, ты понимаешь? Ты видела цепи, барьеры, закрывающие многие проходы? – он указал своим фонариком. – Они – для нашей безопасности, чтоб мы не совершили ужасную ошибку. Потому что если мы свернем с этого пути, если мы заблудимся – нас уже никогда не найдут.
Внезапно он замолчал.
– Что?.. – начала Мадлен, но он дернул ее за руку, чтоб она замолчала.
Он тоже больше не заговаривал. Она подумала – он прислушивается, и она тоже напряглась и стала пытаться уловить хоть малейший звук идущих людей, кого угодно, кого она могла бы позвать – его кинжал больше не пугал ее так, как неизвестные, невообразимые ужасы и опасности, которые заготовил для нее Зелеев.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114