Ночью, окончившейся изгнанием Александра Габриэла из дома и из страны, когда ей было всего семь лет, а Руди – четыре. Мадлен увидела, как ее бабушка побледнела и застыла, и Эмили начала плакать, а ее отчим приосанился на стуле и сел еще более прямо, чем всегда.
– Но он никогда этого не отрицал… – прошептала Эмили.
– Потому что верил Зелееву, – возразил Руди.
– Как и ты, мама, – Мадлен была достаточно спокойна.
– И ты не можешь ее за это винить, – вмешался Стефан. – Только не ты! Ведь ты сама – знавшая этого человека гораздо дольше и лучше, чем твоя мать, – ты сама верила, что он твой друг, пока он не попытался тебя убить.
– По-моему, вы не поняли, – ответила Мадлен, и ее голос был тихим, но сильным. – Дело совсем не в Зелееве. Я обвиняю ее – и мою бабушку тоже, в том, что они не верили в моего отца, как верила я. Права я или нет, справедлива или нет – я всегда буду винить их за то, что они разлучили его с детьми, старались отравить их любовь к нему. И сломали ему жизнь.
– Это сделал Константин Зелеев, – сказал Стефан. – Ты – честная женщина, ты должна знать, что, по сути, это так.
– В конце концов я могу кое-что допустить, – она помолчала. – Наш отец был слабым человеком, не без изъянов и был далеко не лучшим мужем, но разве это что-то меняет? Ведь он был не способен на насилие. Разве вы это не знали? Даже когда я была маленькой, я это знала. Этого невозможно было не видеть. Вы должны были знать – его жена и его мать. Особенно мать.
Хильдегард заговорила в первый раз, и ее голос дрожал, а в голубых глазах стояли слезы.
– Мне придется унести это с собой в могилу, Мадлен.
– Да, Оми, – сказала тихо и мягко Мадлен. – Мне очень жаль.
– Что же нам делать? – спросила Эмили.
– Ничего, – ответила Мадлен. – Просто я хотела, чтобы вы узнали правду.
Она улыбнулась Валентину, сидевшему рядом. Его маленькое личико было хмурым, он словно впитывал в себя все, прислушивался и старался понять. Он видел встревоженность и печаль на лицах старых леди, но заметил горе и какую-то странную удовлетворенность на лице матери. Гидеон и Майкл, двое посторонних, сидели молча. Им было больно смотреть на все происходящее – они понимали, что должны были чувствовать Руди и Мадлен. Но они знали – этот разговор был необходим.
Мадлен повернулась к Стефану.
– Конечно, вас не было здесь в 47-м, – сказала она. – Но я во многом перенесла на вас свою ненависть – с той самой минуты, как вы вошли в наши жизни.
Она сделала паузу.
– Я вас всегда не любила, а вы – меня, и сомневаюсь, что когда-то это изменится, – она взглянула в его холодные серые глаза. – Но то, что случилось с нашим отцом – это не ваша вина. И если я, как вы сказали – честная женщина, то должна вам признаться: больше всего я виню вас в том, что вы были заодно с моей матерью.
Челюсть Джулиуса была, как всегда, гордо вздернута, но какой-то едва уловимый проблеск уважения промелькнул в его глазах.
– Ваша жена, – сказал он Гидеону, – боюсь, всегда пробуждала во мне самое плохое, мистер Тайлер.
– Какая жалость, – спокойно ответил Гидеон. – Обычно она пробуждает в людях только хорошее.
Мадлен вынула скульптуру из сумки, в которой привез ее Гидеон, и поставила на низкий столик, где все могли ее видеть. Но когда она сказала матери, что только так она может возвратить долг – те деньги, которые они ей дали в 63-м, Эмили сказала решительно:
– Нет.
– Вы должны ее взять, – сказала Мадлен, почти резко. – Правда, она вещь красивая? – спросила она Стефана, видя в его глазах едва уловимое восхищение, когда он мысленно оценивал камни и искусность работы. – Возьмите ее в руки. Вы ведь хотите знать, она полая, или нет?
– Не трогай ее! – Эмили Джулиус окончательно потеряла душевное равновесие. – Она твоя, Магги – ты же знаешь, она твоя.
– Я не знаю, чья она по праву, – ответила Мадлен, уже более мягко. – Я знаю только – мой дедушка не хотел, чтобы она принесла кому-то хоть крупицу несчастья. И больше ничего. По крайней мере, она снова в Швейцарии – и это его бы обрадовало…
– Магги… – пыталась перебить ее Эмили.
– Делайте с ней, что хотите – продайте, если так нужно.
– Магги, пожалуйста, послушай меня, – Эмили, даже сейчас боясь идти против мужа, не рискнула взглянуть на Стефана. – Ты нам ничего не должна, ни единого сантима. Наоборот, это мы тебе много должны.
Ее пальцы теребили носовой платок, лежавший на коленях.
– Твой дедушка оставил письмо…
– Мама, пустяки, все в порядке, – остановила ее Мадлен.
– Нет, дай мне сказать… пожалуйста.
– Говори, мама, – сказал тихо и спокойно Руди.
– Он хотел, чтобы Eternit? осталась у тебя – так же, как и его дом, и все, что у него было. Бог свидетель, его имущество не так уж велико, но ведь это неважно. Все это может быть тебе очень дорого, Магги, и ты должна это получить, – Эмили начала плакать опять, беззвучно, прижимая ко рту платок.
– Не надо, – сказал Стефан и встал, чтобы обнять свою жену. – Не расстраивай себя так – в этом не ты виновата.
– Это было назло, – коротко сказала Хильдегард. – Глупая, бессмысленная месть – и все из-за меня, из-за гордости отвергнутой женщины.
Она посмотрела своей внучке прямо в лицо.
– Никто не собирался лишать тебя этого, Магдален, лишать навсегда. Когда обнаружилось письмо, твое бегство все еще казалось нам временным – просто умопомрачением, от которого ты скоро оправишься.
– Мы не могли предвидеть того, что случилось – что ты окажешься такой сильной, решительной, – подхватила Эмили. – Что твой муж так тяжело заболеет, и тебе так остро будут нужны деньги. Письмо было брошено в огонь в приступе гнева, под влиянием минуты, и к тому времени, как ты приехала просить нас о помощи, было уже поздно признаваться в содеянном нами.
– В содеянном мной, – резко вмешавшись, отрывисто бросил Джулиус. – Скульптура – твоя, Магдален. Забери ее ради Бога.
Он взял ее со столика и отдал ей в руки.
– Одни только камни стоят целое состояние – чего не могу сказать о работе, поскольку не знаю. Но когда я хочу купить скульптуру, я иду на аукцион и торгуюсь, а когда хочу купить жене драгоценности, то иду покупать ожерелье в Картье.
* * *
Понимая, что осознание вины дорого стоило Эмили, гости не уехали сразу. Мадлен ночевала в доме на Аврора-штрассе впервые за тринадцать лет. И поздно вечером, когда Валентина положили спать, а Гидеон с Майклом пили коньяк в библиотеке, Мадлен и Руди сидели в гостиной у камина, в котором уютно потрескивало большое полено, и говорили с Эмили уже более непринужденно, спокойно и открыто – такого искреннего разговора с ней не мог припомнить даже Руди.
Мадлен было шестнадцать, когда она уехала из Цюриха, а теперь ей оставалось меньше года до тридцати. Но во многом она ощущала себя все такой же – живущей импульсивно, сильными, долго не затухающими чувствами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114
– Но он никогда этого не отрицал… – прошептала Эмили.
– Потому что верил Зелееву, – возразил Руди.
– Как и ты, мама, – Мадлен была достаточно спокойна.
– И ты не можешь ее за это винить, – вмешался Стефан. – Только не ты! Ведь ты сама – знавшая этого человека гораздо дольше и лучше, чем твоя мать, – ты сама верила, что он твой друг, пока он не попытался тебя убить.
– По-моему, вы не поняли, – ответила Мадлен, и ее голос был тихим, но сильным. – Дело совсем не в Зелееве. Я обвиняю ее – и мою бабушку тоже, в том, что они не верили в моего отца, как верила я. Права я или нет, справедлива или нет – я всегда буду винить их за то, что они разлучили его с детьми, старались отравить их любовь к нему. И сломали ему жизнь.
– Это сделал Константин Зелеев, – сказал Стефан. – Ты – честная женщина, ты должна знать, что, по сути, это так.
– В конце концов я могу кое-что допустить, – она помолчала. – Наш отец был слабым человеком, не без изъянов и был далеко не лучшим мужем, но разве это что-то меняет? Ведь он был не способен на насилие. Разве вы это не знали? Даже когда я была маленькой, я это знала. Этого невозможно было не видеть. Вы должны были знать – его жена и его мать. Особенно мать.
Хильдегард заговорила в первый раз, и ее голос дрожал, а в голубых глазах стояли слезы.
– Мне придется унести это с собой в могилу, Мадлен.
– Да, Оми, – сказала тихо и мягко Мадлен. – Мне очень жаль.
– Что же нам делать? – спросила Эмили.
– Ничего, – ответила Мадлен. – Просто я хотела, чтобы вы узнали правду.
Она улыбнулась Валентину, сидевшему рядом. Его маленькое личико было хмурым, он словно впитывал в себя все, прислушивался и старался понять. Он видел встревоженность и печаль на лицах старых леди, но заметил горе и какую-то странную удовлетворенность на лице матери. Гидеон и Майкл, двое посторонних, сидели молча. Им было больно смотреть на все происходящее – они понимали, что должны были чувствовать Руди и Мадлен. Но они знали – этот разговор был необходим.
Мадлен повернулась к Стефану.
– Конечно, вас не было здесь в 47-м, – сказала она. – Но я во многом перенесла на вас свою ненависть – с той самой минуты, как вы вошли в наши жизни.
Она сделала паузу.
– Я вас всегда не любила, а вы – меня, и сомневаюсь, что когда-то это изменится, – она взглянула в его холодные серые глаза. – Но то, что случилось с нашим отцом – это не ваша вина. И если я, как вы сказали – честная женщина, то должна вам признаться: больше всего я виню вас в том, что вы были заодно с моей матерью.
Челюсть Джулиуса была, как всегда, гордо вздернута, но какой-то едва уловимый проблеск уважения промелькнул в его глазах.
– Ваша жена, – сказал он Гидеону, – боюсь, всегда пробуждала во мне самое плохое, мистер Тайлер.
– Какая жалость, – спокойно ответил Гидеон. – Обычно она пробуждает в людях только хорошее.
Мадлен вынула скульптуру из сумки, в которой привез ее Гидеон, и поставила на низкий столик, где все могли ее видеть. Но когда она сказала матери, что только так она может возвратить долг – те деньги, которые они ей дали в 63-м, Эмили сказала решительно:
– Нет.
– Вы должны ее взять, – сказала Мадлен, почти резко. – Правда, она вещь красивая? – спросила она Стефана, видя в его глазах едва уловимое восхищение, когда он мысленно оценивал камни и искусность работы. – Возьмите ее в руки. Вы ведь хотите знать, она полая, или нет?
– Не трогай ее! – Эмили Джулиус окончательно потеряла душевное равновесие. – Она твоя, Магги – ты же знаешь, она твоя.
– Я не знаю, чья она по праву, – ответила Мадлен, уже более мягко. – Я знаю только – мой дедушка не хотел, чтобы она принесла кому-то хоть крупицу несчастья. И больше ничего. По крайней мере, она снова в Швейцарии – и это его бы обрадовало…
– Магги… – пыталась перебить ее Эмили.
– Делайте с ней, что хотите – продайте, если так нужно.
– Магги, пожалуйста, послушай меня, – Эмили, даже сейчас боясь идти против мужа, не рискнула взглянуть на Стефана. – Ты нам ничего не должна, ни единого сантима. Наоборот, это мы тебе много должны.
Ее пальцы теребили носовой платок, лежавший на коленях.
– Твой дедушка оставил письмо…
– Мама, пустяки, все в порядке, – остановила ее Мадлен.
– Нет, дай мне сказать… пожалуйста.
– Говори, мама, – сказал тихо и спокойно Руди.
– Он хотел, чтобы Eternit? осталась у тебя – так же, как и его дом, и все, что у него было. Бог свидетель, его имущество не так уж велико, но ведь это неважно. Все это может быть тебе очень дорого, Магги, и ты должна это получить, – Эмили начала плакать опять, беззвучно, прижимая ко рту платок.
– Не надо, – сказал Стефан и встал, чтобы обнять свою жену. – Не расстраивай себя так – в этом не ты виновата.
– Это было назло, – коротко сказала Хильдегард. – Глупая, бессмысленная месть – и все из-за меня, из-за гордости отвергнутой женщины.
Она посмотрела своей внучке прямо в лицо.
– Никто не собирался лишать тебя этого, Магдален, лишать навсегда. Когда обнаружилось письмо, твое бегство все еще казалось нам временным – просто умопомрачением, от которого ты скоро оправишься.
– Мы не могли предвидеть того, что случилось – что ты окажешься такой сильной, решительной, – подхватила Эмили. – Что твой муж так тяжело заболеет, и тебе так остро будут нужны деньги. Письмо было брошено в огонь в приступе гнева, под влиянием минуты, и к тому времени, как ты приехала просить нас о помощи, было уже поздно признаваться в содеянном нами.
– В содеянном мной, – резко вмешавшись, отрывисто бросил Джулиус. – Скульптура – твоя, Магдален. Забери ее ради Бога.
Он взял ее со столика и отдал ей в руки.
– Одни только камни стоят целое состояние – чего не могу сказать о работе, поскольку не знаю. Но когда я хочу купить скульптуру, я иду на аукцион и торгуюсь, а когда хочу купить жене драгоценности, то иду покупать ожерелье в Картье.
* * *
Понимая, что осознание вины дорого стоило Эмили, гости не уехали сразу. Мадлен ночевала в доме на Аврора-штрассе впервые за тринадцать лет. И поздно вечером, когда Валентина положили спать, а Гидеон с Майклом пили коньяк в библиотеке, Мадлен и Руди сидели в гостиной у камина, в котором уютно потрескивало большое полено, и говорили с Эмили уже более непринужденно, спокойно и открыто – такого искреннего разговора с ней не мог припомнить даже Руди.
Мадлен было шестнадцать, когда она уехала из Цюриха, а теперь ей оставалось меньше года до тридцати. Но во многом она ощущала себя все такой же – живущей импульсивно, сильными, долго не затухающими чувствами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114