Внутри у нее все ликовало.
Неожиданно проголодавшись, она обнаружила, что находится рядом с площадью Мадлен, и пошла в Фушон. Она не заходила туда с того самого второго дня в Париже, но сегодня был день ее восемнадцатилетия – сегодня все должно быть иначе. Она стала другой. Мадлен купила два крохотных лотарингских пирожка и слоеное пирожное, потом купила две маленькие коробочки глазурованных орехов: одну – для Эстель, а другую – для мадам Люссак. Прижав к себе покупки и мешочек, в который продавщица положила ее старый пуловер, она быстро пошла к саду Тюильри.
Сумерки уже сгущались над садом, и Мадлен только что смахнула со скамейки мягкий снег, чтоб сесть и съесть пирожки, как увидела мужчину.
Он был всего в нескольких ярдах от нее – так близко, что можно было коснуться его рукой. Высокий и худой – очень худой – немного угловатый, но изящный. Черный пуловер и черные брюки были видны под расстегнутым оливково-зеленым плащом. На нем не было шляпы, и волосы его были прямыми, темными и густыми, а глаза в тусклом свете казались темно-голубыми, с густыми черными ресницами. Сигарета в уголке рта выглядела настолько естественно – словно часть его самого, своеобразное продолжение.
Снег перестал падать, и Мадлен смогла рассмотреть незнакомца, он казалось, не видел ее. Его кожа выглядела гладкой, чистой и бледной – словно редко видела солнечный свет, а руки его, без перчаток, были изящными, с длинными пальцами. Красивый мужчина, подумала Мадлен.
Он кормил птиц – стайку маленьких городских птичек – тем, что было похоже на крошки от рогалика, и через несколько секунд Мадлен поняла, что он разговаривает с ними приятным тихим голосом. Она продолжала смотреть, затаив дыхание, когда воробышек порхнул к нему на ногу, крохотные лапки смешно семенили по кожаному ботинку, и Мадлен вдруг расхотелось есть – она боялась даже поднести пирожки ко рту, она боялась пошевелиться, чтобы не вспугнуть очарование этого момента.
Крошки кончились, и большинство птичек уже разлетелось в разные стороны, унося в клювиках угощение. Но мужчина стоял неподвижно и продолжал мягко говорить что-то птенцу, усевшемуся на ботинок. Но вот пепел, копившийся на кончике сигареты, упал на снег, и чары рассеялись. Воробышек улетел, и мужчина повернулся к Мадлен.
– Спасибо, что подождали, – сказал он.
Какая теплая и искренняя улыбка у него, подумала Мадлен. Она догадалась, что он часто улыбается – его лицо хотя и было молодым, вокруг глаз и рта сбежались морщинки.
– Хотите присесть? – она не почувствовала никакой неловкости, что расчищает для него место возле себя.
– Merci. Он сел.
– Выглядят вкусно, – он посмотрел на пирожки.
– Хотите один? Я просто не съем оба.
Мадлен протянула ему другой пирожок, и он охотно взял его.
Они начали болтать, и теплое ощущение удовольствия и какого-то восторга охватило все ее существо – словно внутри нее включили некое центральное отопление. Это все были подарки сегодняшнего дня, ее особого дня. Он сказал, что его зовут Антуан Боннар.
– Как художника? – спросила она.
– Exactement.
Он родился и вырос в Нормандии, жил в Париже уже семь лет и работал менеджером в маленьком ресторанчике в Сен-Жермен.
– Он называется Флеретт, – сказал он, и Мадлен увидала гордость в его глазах. – Когда я туда пришел, дела шли отлично, но теперь там все даже еще лучше.
Какое-то время они молчали и ели, и она заметила, что зубы его были белыми и острыми, и от него чудесно пахло легким ароматом одеколона, смешанным с запахом сигарет, которые он курил до того и закурил снова, как только окончил есть.
– Вам здесь нравится? – спросил он.
– В Тюильри? – она кивнула. – Очень. Хотя, конечно, в Париже есть сады и получше, правда?
– По мне, так самый лучший – это Люксембургский, – сказал он. – Там так красиво и весело круглый год, он весь полон радости. Я иду туда, когда у меня мрачное настроение, и мне нужно взбодриться, чтобы не огорчать посетителей.
– А здесь?
– Сюда я хожу, когда я доволен чем-то и потому великодушен – и особенно зимой, потому что знаю, что голодных птичек в этом парадном парке реже кормят прохожие, чем в Люксембургском саду.
Они говорили уже почти час, поделили пирожное, он выкурил еще две сигареты, а Мадлен выложила незнакомцу все, что могла, о своей жизни в Париже – хотя она лишь вскользь упомянула о Магдален и других подробностях ее прошлой жизни. Она бегло рассказала ему о своей работе горничной, и он смеялся, когда слушал рассказ про все ее ошибки, которые Мадлен продолжала делать. И она не забыла доброту четы Люссаков и ее чудесных друзей – Ноя и Эстель, и, конечно, она рассказала о Хекси. А еще она не скрыла мечты стать певицей, но посетовала, что невозможно их осуществить – ей негде учиться и нет денег, чтобы платить за уроки, в которых она так нуждается.
И пока Мадлен все говорила и говорила, словно облегчая душу, и словно они были друзьями уже многие годы, Антуан Боннар слушал внимательно каждое ее слово, облизывал крем со своих пальцев, и закуривал еще сигарету. Стало уже темно, и зажглись фонари, четко обозначившие дорожки сада.
– Вы не замерзли? – спросила его Мадлен, неожиданно почувствовав, что продрогла до костей.
– Просто окоченел.
– Мне пора идти.
Но ей не хотелось уходить.
– Могу я вас проводить?
Они вместе вышли из сада на площадь Согласия, и Мадлен подумала – как чудесно, что они живут и работают всего в нескольких километрах друг от друга на левом берегу, хотя и встретились на правом, в том самом месте, где она была лишь один раз – два года назад в неприветливый холодный день. Уже тогда она почувствовала почти мистическую важность, которую приобрел для нее Тюильри. Они перешли реку по мосту Согласия, и Антуан Боннар шел рядом с ней, совсем рядом, но он не касался ее, даже случайно, и Мадлен подумала – он так же вежлив и галантен, как и красив. И она уже просто не могла дождаться минуты, когда снова увидит его.
Они дошли до дома, где была квартира Люссаков, и Мадлен вдруг захотелось сделать вид, что она живет дальше по бульвару – чтоб идти с ним еще и еще, не прощаясь. Но чувство ответственности остановило ее.
– Мне нужно сюда.
– Какой чудесный дом, – Антуан Боннар заглянул сквозь высокие витые железные ворота на маленький дворик перед внушительного вида зданием. – Совсем неплохое место для работы.
– Да, – сказала она. – Но, наверное, не такое, как Флеретт.
– Вы правы, – он помрачнел. – Как обидно работать в день рождения.
– Но они дали мне лишний выходной. А сегодня у них вечеринка.
– И вы им нужны.
– Чтоб пролить суп на гостей, – она засмеялась озорным смехом. – И это будет не в первый раз. Я просто не могу понять, почему они не выгонят меня?
– Думаю, я могу понять.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114
Неожиданно проголодавшись, она обнаружила, что находится рядом с площадью Мадлен, и пошла в Фушон. Она не заходила туда с того самого второго дня в Париже, но сегодня был день ее восемнадцатилетия – сегодня все должно быть иначе. Она стала другой. Мадлен купила два крохотных лотарингских пирожка и слоеное пирожное, потом купила две маленькие коробочки глазурованных орехов: одну – для Эстель, а другую – для мадам Люссак. Прижав к себе покупки и мешочек, в который продавщица положила ее старый пуловер, она быстро пошла к саду Тюильри.
Сумерки уже сгущались над садом, и Мадлен только что смахнула со скамейки мягкий снег, чтоб сесть и съесть пирожки, как увидела мужчину.
Он был всего в нескольких ярдах от нее – так близко, что можно было коснуться его рукой. Высокий и худой – очень худой – немного угловатый, но изящный. Черный пуловер и черные брюки были видны под расстегнутым оливково-зеленым плащом. На нем не было шляпы, и волосы его были прямыми, темными и густыми, а глаза в тусклом свете казались темно-голубыми, с густыми черными ресницами. Сигарета в уголке рта выглядела настолько естественно – словно часть его самого, своеобразное продолжение.
Снег перестал падать, и Мадлен смогла рассмотреть незнакомца, он казалось, не видел ее. Его кожа выглядела гладкой, чистой и бледной – словно редко видела солнечный свет, а руки его, без перчаток, были изящными, с длинными пальцами. Красивый мужчина, подумала Мадлен.
Он кормил птиц – стайку маленьких городских птичек – тем, что было похоже на крошки от рогалика, и через несколько секунд Мадлен поняла, что он разговаривает с ними приятным тихим голосом. Она продолжала смотреть, затаив дыхание, когда воробышек порхнул к нему на ногу, крохотные лапки смешно семенили по кожаному ботинку, и Мадлен вдруг расхотелось есть – она боялась даже поднести пирожки ко рту, она боялась пошевелиться, чтобы не вспугнуть очарование этого момента.
Крошки кончились, и большинство птичек уже разлетелось в разные стороны, унося в клювиках угощение. Но мужчина стоял неподвижно и продолжал мягко говорить что-то птенцу, усевшемуся на ботинок. Но вот пепел, копившийся на кончике сигареты, упал на снег, и чары рассеялись. Воробышек улетел, и мужчина повернулся к Мадлен.
– Спасибо, что подождали, – сказал он.
Какая теплая и искренняя улыбка у него, подумала Мадлен. Она догадалась, что он часто улыбается – его лицо хотя и было молодым, вокруг глаз и рта сбежались морщинки.
– Хотите присесть? – она не почувствовала никакой неловкости, что расчищает для него место возле себя.
– Merci. Он сел.
– Выглядят вкусно, – он посмотрел на пирожки.
– Хотите один? Я просто не съем оба.
Мадлен протянула ему другой пирожок, и он охотно взял его.
Они начали болтать, и теплое ощущение удовольствия и какого-то восторга охватило все ее существо – словно внутри нее включили некое центральное отопление. Это все были подарки сегодняшнего дня, ее особого дня. Он сказал, что его зовут Антуан Боннар.
– Как художника? – спросила она.
– Exactement.
Он родился и вырос в Нормандии, жил в Париже уже семь лет и работал менеджером в маленьком ресторанчике в Сен-Жермен.
– Он называется Флеретт, – сказал он, и Мадлен увидала гордость в его глазах. – Когда я туда пришел, дела шли отлично, но теперь там все даже еще лучше.
Какое-то время они молчали и ели, и она заметила, что зубы его были белыми и острыми, и от него чудесно пахло легким ароматом одеколона, смешанным с запахом сигарет, которые он курил до того и закурил снова, как только окончил есть.
– Вам здесь нравится? – спросил он.
– В Тюильри? – она кивнула. – Очень. Хотя, конечно, в Париже есть сады и получше, правда?
– По мне, так самый лучший – это Люксембургский, – сказал он. – Там так красиво и весело круглый год, он весь полон радости. Я иду туда, когда у меня мрачное настроение, и мне нужно взбодриться, чтобы не огорчать посетителей.
– А здесь?
– Сюда я хожу, когда я доволен чем-то и потому великодушен – и особенно зимой, потому что знаю, что голодных птичек в этом парадном парке реже кормят прохожие, чем в Люксембургском саду.
Они говорили уже почти час, поделили пирожное, он выкурил еще две сигареты, а Мадлен выложила незнакомцу все, что могла, о своей жизни в Париже – хотя она лишь вскользь упомянула о Магдален и других подробностях ее прошлой жизни. Она бегло рассказала ему о своей работе горничной, и он смеялся, когда слушал рассказ про все ее ошибки, которые Мадлен продолжала делать. И она не забыла доброту четы Люссаков и ее чудесных друзей – Ноя и Эстель, и, конечно, она рассказала о Хекси. А еще она не скрыла мечты стать певицей, но посетовала, что невозможно их осуществить – ей негде учиться и нет денег, чтобы платить за уроки, в которых она так нуждается.
И пока Мадлен все говорила и говорила, словно облегчая душу, и словно они были друзьями уже многие годы, Антуан Боннар слушал внимательно каждое ее слово, облизывал крем со своих пальцев, и закуривал еще сигарету. Стало уже темно, и зажглись фонари, четко обозначившие дорожки сада.
– Вы не замерзли? – спросила его Мадлен, неожиданно почувствовав, что продрогла до костей.
– Просто окоченел.
– Мне пора идти.
Но ей не хотелось уходить.
– Могу я вас проводить?
Они вместе вышли из сада на площадь Согласия, и Мадлен подумала – как чудесно, что они живут и работают всего в нескольких километрах друг от друга на левом берегу, хотя и встретились на правом, в том самом месте, где она была лишь один раз – два года назад в неприветливый холодный день. Уже тогда она почувствовала почти мистическую важность, которую приобрел для нее Тюильри. Они перешли реку по мосту Согласия, и Антуан Боннар шел рядом с ней, совсем рядом, но он не касался ее, даже случайно, и Мадлен подумала – он так же вежлив и галантен, как и красив. И она уже просто не могла дождаться минуты, когда снова увидит его.
Они дошли до дома, где была квартира Люссаков, и Мадлен вдруг захотелось сделать вид, что она живет дальше по бульвару – чтоб идти с ним еще и еще, не прощаясь. Но чувство ответственности остановило ее.
– Мне нужно сюда.
– Какой чудесный дом, – Антуан Боннар заглянул сквозь высокие витые железные ворота на маленький дворик перед внушительного вида зданием. – Совсем неплохое место для работы.
– Да, – сказала она. – Но, наверное, не такое, как Флеретт.
– Вы правы, – он помрачнел. – Как обидно работать в день рождения.
– Но они дали мне лишний выходной. А сегодня у них вечеринка.
– И вы им нужны.
– Чтоб пролить суп на гостей, – она засмеялась озорным смехом. – И это будет не в первый раз. Я просто не могу понять, почему они не выгонят меня?
– Думаю, я могу понять.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114