– Ной говорит, что я его едва знаю… и что мне не следует разговаривать с незнакомцами в парках… Но если это так, я бы никогда не познакомилась с Ноем и Эстель, не правда ли?
На перекрестке на рю де Риволи, такса решила, что теперь самое время взять ее на руки, и стала яростно скрести по ногам Мадлен, и та, как всегда, подчинилась.
– Тебе нужно на что-нибудь решиться, – указала себе Мадлен, глядя в умные глазки собачки. – В следующий выходной пойду я его искать или нет? Если ты согласна, что мне нужно пойти, лизни меня в лицо.
Такса лизнула ее нос.
– Слушай, ты такая умная собачка, ты это знаешь, Хекси?
Хекси лизнула ее в щеку. Окажись в этот момент рядом Ной, он бы обязательно заметил, что такса обожает лизать лицо почти так же, как свежеподжаренные куриные ножки – но его не было рядом.
Час спустя, когда Мадлен входила в дом, где жили Люссаки, она услышала скрип голыша во дворе позади нее, а потом мягкий спокойный голос.
Она обернулась. Это был он – Антуан стоял, облокотившись на железные ворота. Он выглядел совсем так же, как и в тот раз, словно он гулял по улицам все время, прошедшее со дня ее рождения – весь в черном, не было только его оливково-зеленого плаща, прямые темные волосы немного падали ему на лоб, и во рту была сигарета.
– Привет, – проговорила она, и сердце ее замерло.
– Я хочу послушать, как вы поете, – сказал он просто.
– Сейчас?
– Если это возможно, – он помолчал. – Можно? И не задумываясь и даже не оглянувшись, Мадлен пошла с ним из ворот на бульвар. Как и прежде, они шли рядом, по-прежнему не касаясь друг друга – его руки были в карманах, она безотчетно примерялась к его шагам, не осмеливаясь заговорить.
Они зашли в метро у Палаты депутатов и вышли наружу у Сен-Лазара, и за это время Антуан Боннар произнес всего несколько слов, просто брал ее под руку на перекрестках, пока они не дошли до дома на Римской улице.
– Где мы? – спросила Мадлен.
– Вы все сами увидите, – ответил Антуан. Он пошел впереди, когда они поднимались по ступенькам. А на третьем этаже он открыл дверь, и они оказались в танцклассе с зеркалами и станками по всему периметру зала и роялем, стоящим в его конце на возвышении.
– Дайте-ка мне свое пальто, – улыбнулся он, потом снял свой плащ, сложил его, и уронил его вместе с ее пальто на деревянный пол. А затем он сел за рояль и откинул крышку.
– Chante-moi quelque chose, – сказал он. Мадлен молча смотрела на него. Она думала, а вдруг ей все это снится… может, это одна из желанных грез, которые одолевали ее с тех пор, как они познакомились. Но нет, она же знает что бодрствует – никогда в жизни она еще так остро не ощущала реальность. И если Париж стал неотъемлемой частью ее судьбы, и сад Тюильри был ей так важен, точно так же она чувствовала, что этот мужчина был нужен ей, жизненно важен. И раз он хочет, чтоб она пела – что ж, она будет петь.
Она начала с «J'ai deux amours», а он ей аккомпанировал – мягко, бережно, следуя за ее голосом, потом двигаясь вперед вместе с ней, приноравливаясь к ее манере. Она дошла до конца песни и остановилась. Она ждала.
– Продолжайте, – сказал он.
И она продолжала. Она пела все песни, какие только знала, какие сохранила ее память – слышанные по радио, в кафе и на улицах. А когда она забывала слова, она импровизировала, и ее голос, необработанный и лишенный практики, становился хриплым и уставшим, но Мадлен продолжала петь, и все это время мужчина аккомпанировал, сопровождал ее и иногда вел за собой, и глаза его не отрывались от ее лица.
Наконец, она совсем сбилась с мелодии и голоса, и Антуан Боннар взял еще пару мягких завершающих аккордов, закрыл крышку рояля и протянул ей правую руку.
– Viens.
И Мадлен пересекла зал и подошла к нему. Он встал со стула, наклонил голову и поцеловал ее шею, ее горло.
* * *
Он повел ее в ночной клуб возле Елисейских полей, и Мадлен позвонила мадам Люссак, извиняясь, что ее задержало дело невероятной важности – она даже не может объяснить его по телефону. Антуан заказал виски для себя и vin chaud для Мадлен, чтоб согреть и промочить ее уставшее горло. Потом закурил сигарету и начал наконец говорить.
– Я был бы рад отвести вас во Флеретт, но сегодня вечером там закрыто – и потом здесь есть одна певица, и мне хочется, чтоб вы взглянули на нее и послушали.
Но Мадлен хотелось смотреть только на него. Он казался теперь другим: казалось, он отдыхал, но в нем чувствовалась какая-то еще большая сила и внимательность, даже пытливость. Она была очарована клубом и его посетителями, медленно заполнявшими зал, но ей с трудом удавалось оторвать глаза от Антуана.
– Хорошо? – спросил он ее.
– Просто замечательно, – ответила она.
Там, в танцклассе, песни и само пение поглощали Мадлен, словно возносили ее куда-то ввысь, из глубины души, как это бывало всегда, когда она пела. Но теперь она была снова на земле и рядом с Антуаном Боннаром… И вдруг ее охватило неодолимое желание коснуться его. Он был таким реальным – после всех волшебных этих фантазий, сидел рядом с ней, устроившись на стуле, как некий черный лоснящийся кот с глазами цвета моря. И Мадлен впервые ощутила физическую тягу к мужчине. Она чувствовала его тело, пылавшее под тонким черным шерстяным свитером – она так сильно хотела обнять его и прижаться щекой к коже его груди и вдыхать ее аромат…
– Может, мы закажем обед? – спросил он.
– Закажите за меня, – ответила она нерешительно. Мадлен была рада позволить сделать это ему – у нее не было аппетита, ей было неважно, что она будет есть и будет ли есть вообще, хотя она и сделала вид, что пьет красное вино, налитое в ее бокал.
– Я думаю, если вы согласитесь, можно брать уроки пения, – мягко сказал Антуан. – У меня есть друг – он учитель.
– А захочет ли он, как вы думаете?
– Он прослушает вас и решит.
Закончив свое первое блюдо, он закурил и наклонился немного ближе.
– Вам нужно подобрать репертуар, Мадлен. Если вы это сделаете, и уроки пойдут на лад, я надеюсь, что вы сможете петь для гостей во Флеретт. – Он помолчал. – Как вы думаете, это вас заинтересует?
– Очень, – ответила она еле внятно. Но на какой-то момент, хотя она и знала, что должна просто прыгать от восторга, она ощущала только горькое разочарование. Он по-прежнему говорит только о ее пении, тогда как она сама давно уже думает только о нем.
– Mange un p'tit peu, – сказал он ей. – Если вы не будете есть, у вас иссякнут силы. Tu es asser fragile.
– Я сильнее, чем кажусь, – сказала Мадлен, а потом посмотрела смело ему в глаза глубоким прямым взглядом, и Антуан Боннар ответил ей точно таким же взглядом. И в этот момент она поняла, что хотя он, может, еще и не готов говорить о том, что чувствует, он тоже думает о чем-то большем, чем просто ее уроки пения, и охваченная и согретая этим неожиданным открытием Мадлен вся засветилась изнутри.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114