Он пробыл под землей уже полчаса, когда почувствовал запах духов. Просто слабую струю аромата, след его, настолько мимолетный, что какую-то секунду или две он даже подумал, что, может, это было некое безумное по своему неправдоподобию исполнение желаний. По потом он закрыл глаза и вдохнул полной грудью, и тогда он с уверенностью понял, что она где-то здесь, недалеко.
И, не в силах сдержаться, он позвал ее.
Мадлен, на земле, в своем собственном аду, сжавшись в комок, поджав колени и стараясь сдержать непрерывную дрожь, выбраться из замкнутого круга своих мыслей, почувствовала, что у нее начались галлюцинации. Она знала, что такое бывает в пустыне, когда проведешь несколько дней без воды – видишь то, что хотел бы увидеть. Слышишь то, что хотел бы услышать больше всего на свете.
– Мадди…
Опять. Но это просто невозможно. Гидеона просто не может здесь быть. Откуда взяться ему в этой огромной гробнице – за тысячи миль от Манхэттена?
Но потом она поняла, что все это – правда, что это был его голос, и она подняла голову с колен и почувствовала, как кровь прилила к ее щекам. И она ответила ему – так громко и ясно, как только могла:
– Я здесь!
То, что они почувствовали, невозможно было выразить словами.
– Мадди! Я иду! – он замолчал. – Мадди, ты одна?
– Да, – донесся ответ. – Одна.
Ее голос звучал отдаленней, чем прежде, звук был слабее и странно гулким и пустым. Было ужасно трудно понять, откуда шел голос, потому что эхо его отдавалось под потолком и вдоль стен.
– Говори со мной, Мадди, – крикнул он. – Не переставай говорить. Тебе нужно привести меня к себе…
– Гидеон, ты меня слышишь? Я не знаю…
– Я слышу, – он почувствовал, как у нее начинается паника. – Мадди, я слышу тебя! Не двигайся с места. Я иду, все будет хорошо.
Он почувствовал запах крови за долю секунды до сильнейшего удара, когда Константин Зелеев врезался в него сзади со всей быстротой, безжалостностью и обезумевшей мощью раненого быка. Гидеон упал, сильно ударившись головой и закувыркавшись по земле, и пистолет и фонарик вылетели у него из рук. Луч фонарика Зелеева полоснул по его глазам, потом метнулся бешеным зигзагом по земле, когда русский искал оружие…
Когда раздался выстрел, двухсотлетняя стена из костей, голых, лишенных плоти голов и рук давно умерших мужчин, женщин и детей, содрогнулась, зашаталась и обрушилась.
И засыпала двух мужчин на влажном глиняном полу.
От звука выстрела и грохота рушившейся стены паника охватила Мадлен с новой силой, подбросила ее на ноги и погнала прочь, прочь от страшных звуков, от Зелеева, вглубь лабиринта. Единственным звуком, который она слышала, было ее собственное прерывистое дыхание, захлебывавшееся от рыданий. С отчаянно заломленными руками, она неслась, как обезумевшая – два, три раза она врезалась в стены, от навалившегося на нее ужаса она перестала понимать: где она, что с ней и куда она бежит…
А потом вдруг она остановилась, внезапно, резко опустилась на землю, и рассудок снова вернулся к ней. И она поняла, что совершила самую большую и страшную ошибку. Если Зелеев жив, он ее не найдет. Но если остался в живых Гидеон – он тоже ее не найдет. Никто не найдет ее. Никогда.
Она заблудилась. Непоправимо, навсегда.
Казалось, прошла целая вечность, прежде чем раздался голос – из ниоткуда, из пустоты. Он шел издалека – мягкий и приглушенный.
– Мадлен!
Она сидела без движения, продрогшая до костей, и всем своим слухом, каждым нервом пыталась понять, чей же голос позвал ее. Катакомбы, древние и зловещие, съедали все естественные обертоны и характерные тона голоса, словно закутывая его в плотный, влажный туман.
– Мадди, – потом снова тишина. – Он мертв, Мадди, мертв. Все хорошо.
Она услышала их снова – звуки, слоги ее имени, словно умолявшие, звавшие ее – с любовью и лаской. Но потом опять, зловеще и вкрадчиво, из темноты стали подползать смерть и безумие. Все отупляющая, парализующая слабость стала завладевать ее телом, ее мозгом, всем ее существом. У нее нет больше сил, нет слез, нет страха, нет ничего. Одна пустота, приближение конца.
– Мадди, пой для меня, – позвал неожиданно голос. – Пой, чтоб я мог тебя найти…
Все кончики нервов Мадлен впились в нее, как иголки, возвращая ее назад из небытия, заставляя мозг выплыть из мрака навстречу проблеску мысли… Теперь она знала, что делать. Ей нужно пытаться – все, что угодно, только выйти отсюда, не думая, жизнь впереди или смерть.
Ее собственный голос зазвучал очень странно, болезненно отдавая в голову, возвращаясь эхом от жутких скелетов стены.
– Скажи, что мне петь! – крикнула она в мрак темноты. – Я не знаю. Скажи!
Казалось, ответа не было целую вечность. Он понял, он знал, что ей хотелось, что ей нужно услышать. Но нечеловеческое напряжение всех его чувств и возможностей тела словно выжало до капли его самого и сковало память.
Усилием воли он стряхнул с себя пустоту. И он вспомнил.
Его голос был уверенным, сильным.
– Мадди! Пой «Невозможно забыть».
Мадлен стала дрожать даже сильнее, чем прежде. Ей стало казаться, что ее разорвет на куски, что ее тело словно превратилось в одну натянутую струну, в одно огромное бешено бьющееся сердце. Оно не вынесет звука.
Он выбрал песню, которую она пела в Лила на другой вечер после их свадьбы и которую никогда не исполняла до того вечера. Мадлен вспомнила, что тогда она всплакнула немного и думала лишь об одном Гидеоне, своем лучшем и верном друге.
Константин устроил ужин в их честь. Но он не пришел на их свадьбу. Как не пришел тогда и в Лила.
И она собрала все свои силы и запела.
Желание поскорей отыскать ее было таким неистовым, что он метнулся бежать, как сумасшедший, на звук ее голоса. Но потом рассудок взял верх, и он включил свой фонарик, зная, что ему нужно оставлять какие-то метки, чтобы он мог по ним вывести ее назад к основному тоннелю.
Кости. Это было почти кощунством, и противно и жутко, но в этот момент он не стал произносить проклятий. Кости были тем единственным, что могло найтись под рукой. Он стал собирать их кучками – большеберцовые, бедренные, даже целые черепа…
– Продолжай петь! – умолял он ее. – Я иду, Мадди, – все будет опять хорошо – только пой! Просто пой!
И Мадлен пела – ее голос был хриплым и прерывающимся от холода, сырости, усталости, страха и шока, но она не остановилась бы ни за что на свете, даже, чтоб перевести дыхание, она пела и пела.
Он нашел вырванную цепь и понял, что он к ней все ближе, но мрак и запутанный лабиринт все же играли странные, зловещие шутки с его слухом, способностью ориентироваться и даже с возможностью сохранять равновесие. Он сворачивал, внезапно чувствовал, что он заблудился, впадал почти в безумное отчаяние и возвращался назад, не забывая поднимать кости там, где он бросил их раньше – пока не ощущал, что он на верном пути.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114