Они могут расслабиться, не чувствуя за это никакой ответственности, не вспоминая о прошлом и не заглядывая в тревожное будущее. Они могли наслаждаться ощущением, что они снова живут. Болезнь Антуана настигла их, как удар грома среди ясного неба, всего лишь год назад, но, казалось, прошла целая вечность с тех пор, как они в последний раз ощущали себя такими беззаботными.
В тот вечер они были близки, и это само по себе казалось им чудом. Впервые после удара молчаливый Антуан ощутил свою безжизненную правую половину тела. Все еще возможно, понял он теперь, глядя в сияющие глаза Мадлен и любуясь ее шелковистой кожей – он все еще может дарить радость своей любимой жене.
– Это было так… ну словно наш дом превратился в тюрьму, – пытался объяснить ей он позже, когда они лежали, прижавшись друг к другу, в большой американской кровати. – И пока мы были там, все напоминало мне о том, чего я теперь не могу.
Мадлен ничего не говорила, просто лежала, благодарная хотя бы за то, что он мог с ней разговаривать.
– Я знал – потому что они мне так говорили – что мне повезло, что могло быть гораздо хуже. Но вместо того, чтоб думать о той части тела, которая все еще могла работать, была нетронутой – большая часть меня, я позволил больной части, бесполезной, взять верх надо мной.
– Совсем не бесполезной, – нежно возразила Мадлен. Опершись о локоть, она позволила своим глазам легко и свободно странствовать по его телу, на что она не отваживалась вот уже год. – Ты все такой же красивый, ты всегда самый лучший для меня – как в ту ночь, когда я поселилась во Флеретт.
Она помолчала.
– И я не верю, что ты не станешь сильнее опять. Ты поправишься. Все будет хорошо.
– Не надейся слишком на многое, ch?rie, – сказал Антуан.
– Но разве это мне важно, как ты не видишь? – сказала она ему. – Мне больно из-за того, что чувствуешь ты, что ты думаешь – о себе, о жизни, как смотришь на Валентина.
Она взяла его правую руку и поцеловала каждый палец.
– Мне не нужно ничего больше того, что у меня есть сейчас… только чтоб ты был счастлив опять, полюбил снова жизнь.
Она запнулась.
– Мы никогда не говорили вслух – но мы оба боялись этого, правда?
– Близости? – глаза Антуана потемнели. – В прошлом я редко боялся. Я был везучим парнем, потом удачливым мужчиной. А потом, ни с того, ни с сего, я стал трусом.
– Не говори так, – запротестовала Мадлен. – Я была ранена так же, как ты. Врачи часто говорили – это будет скорей всего удача, чем риск, но это ничего не меняло. Я слышала только «скорей всего», «риск».
– Поворот колеса рулетки…
Она прижалась теснее.
– А теперь мы не будем бояться.
У них осталось это позади, думала радостно Мадлен. Она чувствовала себя легче, смелее, моложе. Они рискнули, сыграв «ва-банк», покинули страну, где узнали радость и где ее потеряли, и очутились чужестранцами в чужой незнакомой стране. Удивительном месте, где могут случаться чудеса.
– Константин, вы просто гений – Мадлен была права!
– Конечно.
– И как всегда, сама скромность, – засмеялась Мадлен.
– Оставим скромность лицемерам, ma ch?rie, – с улыбкой парировал Зелеев. – Вы думаете, здесь вам будет уютно?
– Да здесь просто замечательно!
– Отлично!
– Я рад, – Зелеев сделал паузу. – По правде сказать, все дело решил случай. Я рассказал своей квартирной хозяйке – прекрасной женщине из Москвы – о том, что вам необходимо. Я объяснил ей, что комфорт и приятная обстановка жизненно важны для успеха лечения Антуана. А потом она узнала – благодаря своим связям, что в один из этих домов можно ненадолго вселиться. Это большая удача, потому что обычно здесь бывает все занято.
Он удовлетворенно улыбнулся.
– Et voil?.
Они сняли маленький живописный кирпичный домик в Хендерсон Плейс, небольшом квартальчике неподалеку от Восемьдесят Шестой улицы, Ист-Энд Авеню и Карл Шурц Парк, прелестного парка. Благодаря реке Ист Ривер в дальнем конце парка воздух в Хендерсон Плейс был свежим, чистым, и все дышало миром и покоем. Поблизости стояли приветливые жилые кварталы.
– Они построены в стиле английской королевы Анны, – рассказал им Зелеев. – Сначала было двадцать четыре дома, соединенных друг с другом, но осталось лишь несколько. Их только нужно немного подновить. К сожалению, вам придется спускаться вниз на пять ступенек.
– Только пять ступенек, – улыбнулся Антуан. – После четырех пролетов это просто ничто, да и потом, Это будет для меня прекрасной тренировкой.
В зеленых глазах русского заплясали огоньки.
– Если вам нужна тренировка, mon ami, вам нужно пойти как-нибудь со мной в гимнастический зал.
– Вы ходите в гимнастический зал? – спросила Мадлен.
– А как иначе бы я поддерживал себя в форме? – Зелеев пожал плечами. – Всю жизнь мне нравилось держать себя в форме, быть ловким и сильным. И нельзя делать передышек.
Антуан опять улыбнулся.
– Думаю, пройдет еще какое-то время, прежде чем я буду готов присоединиться к вам, Константин.
– Совсем необязательно, mon ami.
– Сколько ему лет? – спросил Антуан Мадлен после того, как русский ушел, и они остались одни.
– Я не знаю точно, – Мадлен задумалась. – Я никогда не думаю о возрасте, когда вспоминаю Константина. По-моему, он человек без возраста. Время над ним не властно.
– Он обожает тебя, – сказал Антуан. – Боготворит.
– Он ко мне добр и привязан, я знаю.
– Больше, чем просто привязан.
– Ты так думаешь?
В их распоряжении был нижний этаж, только с одной спальней, маленькой жилой комнатой, крошечной кухней и еще более крошечной ванной комнатой. Удобства отеля уже стали сладким далеким сном, но все равно квартирка была роскошной по сравнению с тем, как они жили на рю Жакоб. В их первый полдень Мадлен оставила Антуана дома с книжкой, взяла с собой Валентина на Йорк Авеню, а потом прошлась по магазинам на Первой Авеню, охотясь за тем, чего вдруг неодолимо захотелось: за патефоном и пластинками. К наступлению темноты они чувствовали себя уже почти как дома. Маленький холодильник был полон едой. Валентин посапывал в своей кроватке в спальне. В жилой комнате стоял уютный аромат жареных цыплят с эстрагоном, мешавшийся с запахом сигарет Антуана. И Мадлен пела в унисон пластинке Кармайкла.
На десять часов утра назавтра было назначено первое посещение Антуаном медицинского центра. Оба они все еще присматривались к Нью-Йорку, но у Мадлен было ощущение правильности их выбора – похожее на то, какое она испытала, приехав в Париж. Нью-йоркцы, с которыми они уже познакомились неумного поближе, были добрыми и куда более терпеливыми к незнанию их языка, чем большинство парижан с иностранцами. Невысказанная тревога, которую они оба поначалу ощутили в этом царстве бездушного стекла и бетона, стала понемногу таять. У них была вновь вера в интуицию, приведшую их сюда.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114
В тот вечер они были близки, и это само по себе казалось им чудом. Впервые после удара молчаливый Антуан ощутил свою безжизненную правую половину тела. Все еще возможно, понял он теперь, глядя в сияющие глаза Мадлен и любуясь ее шелковистой кожей – он все еще может дарить радость своей любимой жене.
– Это было так… ну словно наш дом превратился в тюрьму, – пытался объяснить ей он позже, когда они лежали, прижавшись друг к другу, в большой американской кровати. – И пока мы были там, все напоминало мне о том, чего я теперь не могу.
Мадлен ничего не говорила, просто лежала, благодарная хотя бы за то, что он мог с ней разговаривать.
– Я знал – потому что они мне так говорили – что мне повезло, что могло быть гораздо хуже. Но вместо того, чтоб думать о той части тела, которая все еще могла работать, была нетронутой – большая часть меня, я позволил больной части, бесполезной, взять верх надо мной.
– Совсем не бесполезной, – нежно возразила Мадлен. Опершись о локоть, она позволила своим глазам легко и свободно странствовать по его телу, на что она не отваживалась вот уже год. – Ты все такой же красивый, ты всегда самый лучший для меня – как в ту ночь, когда я поселилась во Флеретт.
Она помолчала.
– И я не верю, что ты не станешь сильнее опять. Ты поправишься. Все будет хорошо.
– Не надейся слишком на многое, ch?rie, – сказал Антуан.
– Но разве это мне важно, как ты не видишь? – сказала она ему. – Мне больно из-за того, что чувствуешь ты, что ты думаешь – о себе, о жизни, как смотришь на Валентина.
Она взяла его правую руку и поцеловала каждый палец.
– Мне не нужно ничего больше того, что у меня есть сейчас… только чтоб ты был счастлив опять, полюбил снова жизнь.
Она запнулась.
– Мы никогда не говорили вслух – но мы оба боялись этого, правда?
– Близости? – глаза Антуана потемнели. – В прошлом я редко боялся. Я был везучим парнем, потом удачливым мужчиной. А потом, ни с того, ни с сего, я стал трусом.
– Не говори так, – запротестовала Мадлен. – Я была ранена так же, как ты. Врачи часто говорили – это будет скорей всего удача, чем риск, но это ничего не меняло. Я слышала только «скорей всего», «риск».
– Поворот колеса рулетки…
Она прижалась теснее.
– А теперь мы не будем бояться.
У них осталось это позади, думала радостно Мадлен. Она чувствовала себя легче, смелее, моложе. Они рискнули, сыграв «ва-банк», покинули страну, где узнали радость и где ее потеряли, и очутились чужестранцами в чужой незнакомой стране. Удивительном месте, где могут случаться чудеса.
– Константин, вы просто гений – Мадлен была права!
– Конечно.
– И как всегда, сама скромность, – засмеялась Мадлен.
– Оставим скромность лицемерам, ma ch?rie, – с улыбкой парировал Зелеев. – Вы думаете, здесь вам будет уютно?
– Да здесь просто замечательно!
– Отлично!
– Я рад, – Зелеев сделал паузу. – По правде сказать, все дело решил случай. Я рассказал своей квартирной хозяйке – прекрасной женщине из Москвы – о том, что вам необходимо. Я объяснил ей, что комфорт и приятная обстановка жизненно важны для успеха лечения Антуана. А потом она узнала – благодаря своим связям, что в один из этих домов можно ненадолго вселиться. Это большая удача, потому что обычно здесь бывает все занято.
Он удовлетворенно улыбнулся.
– Et voil?.
Они сняли маленький живописный кирпичный домик в Хендерсон Плейс, небольшом квартальчике неподалеку от Восемьдесят Шестой улицы, Ист-Энд Авеню и Карл Шурц Парк, прелестного парка. Благодаря реке Ист Ривер в дальнем конце парка воздух в Хендерсон Плейс был свежим, чистым, и все дышало миром и покоем. Поблизости стояли приветливые жилые кварталы.
– Они построены в стиле английской королевы Анны, – рассказал им Зелеев. – Сначала было двадцать четыре дома, соединенных друг с другом, но осталось лишь несколько. Их только нужно немного подновить. К сожалению, вам придется спускаться вниз на пять ступенек.
– Только пять ступенек, – улыбнулся Антуан. – После четырех пролетов это просто ничто, да и потом, Это будет для меня прекрасной тренировкой.
В зеленых глазах русского заплясали огоньки.
– Если вам нужна тренировка, mon ami, вам нужно пойти как-нибудь со мной в гимнастический зал.
– Вы ходите в гимнастический зал? – спросила Мадлен.
– А как иначе бы я поддерживал себя в форме? – Зелеев пожал плечами. – Всю жизнь мне нравилось держать себя в форме, быть ловким и сильным. И нельзя делать передышек.
Антуан опять улыбнулся.
– Думаю, пройдет еще какое-то время, прежде чем я буду готов присоединиться к вам, Константин.
– Совсем необязательно, mon ami.
– Сколько ему лет? – спросил Антуан Мадлен после того, как русский ушел, и они остались одни.
– Я не знаю точно, – Мадлен задумалась. – Я никогда не думаю о возрасте, когда вспоминаю Константина. По-моему, он человек без возраста. Время над ним не властно.
– Он обожает тебя, – сказал Антуан. – Боготворит.
– Он ко мне добр и привязан, я знаю.
– Больше, чем просто привязан.
– Ты так думаешь?
В их распоряжении был нижний этаж, только с одной спальней, маленькой жилой комнатой, крошечной кухней и еще более крошечной ванной комнатой. Удобства отеля уже стали сладким далеким сном, но все равно квартирка была роскошной по сравнению с тем, как они жили на рю Жакоб. В их первый полдень Мадлен оставила Антуана дома с книжкой, взяла с собой Валентина на Йорк Авеню, а потом прошлась по магазинам на Первой Авеню, охотясь за тем, чего вдруг неодолимо захотелось: за патефоном и пластинками. К наступлению темноты они чувствовали себя уже почти как дома. Маленький холодильник был полон едой. Валентин посапывал в своей кроватке в спальне. В жилой комнате стоял уютный аромат жареных цыплят с эстрагоном, мешавшийся с запахом сигарет Антуана. И Мадлен пела в унисон пластинке Кармайкла.
На десять часов утра назавтра было назначено первое посещение Антуаном медицинского центра. Оба они все еще присматривались к Нью-Йорку, но у Мадлен было ощущение правильности их выбора – похожее на то, какое она испытала, приехав в Париж. Нью-йоркцы, с которыми они уже познакомились неумного поближе, были добрыми и куда более терпеливыми к незнанию их языка, чем большинство парижан с иностранцами. Невысказанная тревога, которую они оба поначалу ощутили в этом царстве бездушного стекла и бетона, стала понемногу таять. У них была вновь вера в интуицию, приведшую их сюда.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114