– Ты пришел – и только это имеет значение.
Неожиданно она почувствовала какое-то беспокойство, почти страх, что он скажет ей что-то такое, что может испортить все.
– Но я хочу быть честным, – сказал Антуан. – Это очень важно для меня.
Он глубоко затянулся сигаретой, выпустил через ноздри дым.
– В последнее время у меня были отношения с одной девушкой. Ты ее видела – это Сильвия Мартин.
Темноволосая официантка с недружелюбными глазами… Мадлен молчала – она ждала и слушала.
– Мы не были влюблены друг в друга – но были любовниками. – Он помолчал. – Но я не из тех мужчин, которые любят играть – не люблю лгать. – Он пожал плечами. – Между нами все кончено. Сильвия понимает. Я знал, что все должно кончиться, когда впервые увидел тебя – в тот день перед Рождеством. Это было так важно для меня – le vrai coup de foudre. Со мной никогда такого не было.
– И со мной – тоже, – тихо сказала Мадлен.
– Я это понял.
– Да? – она покраснела. – Я никогда не была влюблена. У меня даже никогда не было парня…
У нее не было слов, и ее румянец стал еще гуще. Она казалась такой наивной и неопытной. Ей хотелось быть искренней и правдивой – но она боялась показаться глупой.
– Ты уверен, что Сильвия понимает? – быстро спросила она, меняя тему.
– Не сомневаюсь, – Антуан отпил еще немного кальвадоса. – Сильвия – милая девушка, но немного властная и жесткая. Она – не такая, как ты, Мадлен. Она опытная – у нее уже было много парней. Она мне говорила, что уже знает, что к чему. Не беспокойся насчет Сильвии.
Они стали говорить прямо, открыто, изливая душу друг перед другом. Мадлен чувствовала, что пространство между ними словно исчезало, хотя соприкасались лишь их руки. Ей казалось, что мысли их сливаются, переплетаются Друг с другом, и это было новое и потрясающее ощущение. И она знала, что уже сейчас Антуан значит для нее то, что мог бы значить позже, и это чувство будет только углубляться, а не изменится или исчезнет: Мадлен обнаружила, что ей хочется рассказать ему все – о своем детстве, о своей жизни в Швейцарии, о Грюндлях и Габриэлах, о ее дедушке и Ирине, и отце, о своей матери и Стефане, и Руди. И об изгнании Александра, и о Зелееве и Eternit?. А еще она поняла с огромным облегчением и радостью, что Антуану тоже хочется знать о ней все, как и ей о нем.
– Теперь расскажи ты, – сказала она, когда закончила свой рассказ.
– Ну, тут не о чем много рассказывать – моя жизнь была обычной до тебя.
– Нет, пожалуйста, расскажи что-нибудь.
– У нас маленькая семья, – начал он. – Отца зовут Клод, а мать – Франсуазой. У меня еще есть сестра, Жаклин, на два года моложе меня.
– Но я не знаю, сколько тебе лет.
– Двадцать семь. В марте я буду на десять лет старше тебя.
– Разве это важно?
– Не для меня.
– И не для меня – тоже. – Она улыбнулась. – Продолжай рассказывать.
– У нас есть небольшой пансионат прямо на выезде из Трувиля. Пансионат Боннаров. Одно из тех чистых уютных местечек, куда туристы любят возвращаться опять и опять. Постели мягкие и теплые, мой отец – добрый и гостеприимный человек, а мама готовит самые восхитительные супы, какие только можно представить.
– Конечно, ты скучаешь по ним?
– Очень. И я скучаю по Нормандии – но не настолько, чтоб уехать из Парижа. Конечно, из-за своей семьи и их пансионата я мог бы уехать, если нужно, но думаю, этого никогда не потребуется.
– Я полюбила этот город в ту же минуту, как приехала, – сказала Мадлен. – Потом мне стало немного страшно, а потом появился Ной, и все стало хорошо.
– В Париже есть все, чего бы я хотел от города, – сказал ей Антуан. – Он смелый и дерзкий – боец за выживание. Он напоминает мне красивую женщину, влюбленную в жизнь и в ладах с самой с собой.
– Человечный город.
– Exactement, – он закурил еще сигарету. – В Париже есть все – блеск и очарование, музыка и искусство, вкусная еда и страсть.
Он приехал в 1950 году, когда ему было двадцать, не тронутый войной и влекомый жаждой путешествий. За месяц он нашел работу во Флеретт – официантом, уже через полгода стал менеджером, и погрузился в атмосферу напряженной работы, контролируемого хаоса и ублажения посетителей.
– Хотя в глубине души настоящий Антуан Боннар – сочинитель песен.
– Правда? – Мадлен была поражена. Она должна была сама понять – по тому, как он ей аккомпанировал, заинтересоваться, почему restaurateur так интересуется ее пением.
– Я написал свою первую песню – и музыку и слова, когда мне было девять лет.
Всю войну он писал язвительные песенки, высмеивающие нацистов, а когда приехал в Париж, была издана его первая песня.
– Она называлась «Les Nuits lumineuses».
– Мне так хотелось бы услышать ее.
– Ты услышишь, – улыбнулся Антуан. – Я ношу ее все время с собой – листочек музыки, лежащий в кармане жилета, как бумажный талисман. – Он помолчал. – Только один певец исполнял ее до сих пор – Гастон Штрассер… когда пел один сезон во Флеретте.
Он опять замолчал.
– С того самого момента, как я услышал твой голос… когда ты мне пела, Мадлен… когда я услышал твой голос, я понял, что эта песня для тебя. Твоя песня.
Она просто не могла говорить. В глазах ее появились слезы.
– Если ты не возражаешь, – сказал мягко Антуан, – я лучше отвезу тебя домой.
– А мне кажется, что я здесь дома, – прошептала она.
– Да, – сказал он.
Мадлен хотелось знать еще и еще – о нем, о его музыке, о каждой самой мелкой подробности его жизни. Но она знала, что у них еще будет долгое, неопределенно долгое время вместе, тогда как теперь, почувствовав наконец усталость и желание спать, она с безжалостной ясностью увидела, что уже три часа ночи, и что ей завтра опять вставать в шесть и быть горничной. Но когда Антуан провожал ее домой, держа ее руку в своей руке, ее вдруг одолело любопытство по поводу одной вещи.
– Расскажи мне о Гастоне Штрассере, – сказала она. – Он кажется таким странным.
– Он пытался внушить тебе благоговейный страх?
– Да. И ему это удалось.
– В душе Гастон – сущий котенок, но он хочет защитить себя.
– От меня?
– От любого незнакомого человека. От мира. Какое-то время они шли молча. Город постепенно затихал. Хотя он никогда не засыпал совсем, музыка становилась мягче, жизненная энергия – приглушеннее, неутомимые философы и спорщики успокаивались, любовники мирно спали в объятиях друг друга. Антуан Боннар и Мадлен Габриэл, все еще узнавая друг друга, открывали для себя чудо идти, тесно прижавшись друг к другу, переплетя руки.
– Как ты думаешь, сколько лет Гастону? – спросил ее Антуан.
– Сорок пять, пятьдесят?
– Только-только сорок.
Холодный ночной воздух пощипывал уши и шею Мадлен, но она не замечала этого, не хотела накидывать на голову капюшон пальто. Ей все еще нравилось ощущение свободы и легкости, которые давали ей ее короткие волосы, а потом ей так не хотелось прятать лицо от Антуана.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114
Неожиданно она почувствовала какое-то беспокойство, почти страх, что он скажет ей что-то такое, что может испортить все.
– Но я хочу быть честным, – сказал Антуан. – Это очень важно для меня.
Он глубоко затянулся сигаретой, выпустил через ноздри дым.
– В последнее время у меня были отношения с одной девушкой. Ты ее видела – это Сильвия Мартин.
Темноволосая официантка с недружелюбными глазами… Мадлен молчала – она ждала и слушала.
– Мы не были влюблены друг в друга – но были любовниками. – Он помолчал. – Но я не из тех мужчин, которые любят играть – не люблю лгать. – Он пожал плечами. – Между нами все кончено. Сильвия понимает. Я знал, что все должно кончиться, когда впервые увидел тебя – в тот день перед Рождеством. Это было так важно для меня – le vrai coup de foudre. Со мной никогда такого не было.
– И со мной – тоже, – тихо сказала Мадлен.
– Я это понял.
– Да? – она покраснела. – Я никогда не была влюблена. У меня даже никогда не было парня…
У нее не было слов, и ее румянец стал еще гуще. Она казалась такой наивной и неопытной. Ей хотелось быть искренней и правдивой – но она боялась показаться глупой.
– Ты уверен, что Сильвия понимает? – быстро спросила она, меняя тему.
– Не сомневаюсь, – Антуан отпил еще немного кальвадоса. – Сильвия – милая девушка, но немного властная и жесткая. Она – не такая, как ты, Мадлен. Она опытная – у нее уже было много парней. Она мне говорила, что уже знает, что к чему. Не беспокойся насчет Сильвии.
Они стали говорить прямо, открыто, изливая душу друг перед другом. Мадлен чувствовала, что пространство между ними словно исчезало, хотя соприкасались лишь их руки. Ей казалось, что мысли их сливаются, переплетаются Друг с другом, и это было новое и потрясающее ощущение. И она знала, что уже сейчас Антуан значит для нее то, что мог бы значить позже, и это чувство будет только углубляться, а не изменится или исчезнет: Мадлен обнаружила, что ей хочется рассказать ему все – о своем детстве, о своей жизни в Швейцарии, о Грюндлях и Габриэлах, о ее дедушке и Ирине, и отце, о своей матери и Стефане, и Руди. И об изгнании Александра, и о Зелееве и Eternit?. А еще она поняла с огромным облегчением и радостью, что Антуану тоже хочется знать о ней все, как и ей о нем.
– Теперь расскажи ты, – сказала она, когда закончила свой рассказ.
– Ну, тут не о чем много рассказывать – моя жизнь была обычной до тебя.
– Нет, пожалуйста, расскажи что-нибудь.
– У нас маленькая семья, – начал он. – Отца зовут Клод, а мать – Франсуазой. У меня еще есть сестра, Жаклин, на два года моложе меня.
– Но я не знаю, сколько тебе лет.
– Двадцать семь. В марте я буду на десять лет старше тебя.
– Разве это важно?
– Не для меня.
– И не для меня – тоже. – Она улыбнулась. – Продолжай рассказывать.
– У нас есть небольшой пансионат прямо на выезде из Трувиля. Пансионат Боннаров. Одно из тех чистых уютных местечек, куда туристы любят возвращаться опять и опять. Постели мягкие и теплые, мой отец – добрый и гостеприимный человек, а мама готовит самые восхитительные супы, какие только можно представить.
– Конечно, ты скучаешь по ним?
– Очень. И я скучаю по Нормандии – но не настолько, чтоб уехать из Парижа. Конечно, из-за своей семьи и их пансионата я мог бы уехать, если нужно, но думаю, этого никогда не потребуется.
– Я полюбила этот город в ту же минуту, как приехала, – сказала Мадлен. – Потом мне стало немного страшно, а потом появился Ной, и все стало хорошо.
– В Париже есть все, чего бы я хотел от города, – сказал ей Антуан. – Он смелый и дерзкий – боец за выживание. Он напоминает мне красивую женщину, влюбленную в жизнь и в ладах с самой с собой.
– Человечный город.
– Exactement, – он закурил еще сигарету. – В Париже есть все – блеск и очарование, музыка и искусство, вкусная еда и страсть.
Он приехал в 1950 году, когда ему было двадцать, не тронутый войной и влекомый жаждой путешествий. За месяц он нашел работу во Флеретт – официантом, уже через полгода стал менеджером, и погрузился в атмосферу напряженной работы, контролируемого хаоса и ублажения посетителей.
– Хотя в глубине души настоящий Антуан Боннар – сочинитель песен.
– Правда? – Мадлен была поражена. Она должна была сама понять – по тому, как он ей аккомпанировал, заинтересоваться, почему restaurateur так интересуется ее пением.
– Я написал свою первую песню – и музыку и слова, когда мне было девять лет.
Всю войну он писал язвительные песенки, высмеивающие нацистов, а когда приехал в Париж, была издана его первая песня.
– Она называлась «Les Nuits lumineuses».
– Мне так хотелось бы услышать ее.
– Ты услышишь, – улыбнулся Антуан. – Я ношу ее все время с собой – листочек музыки, лежащий в кармане жилета, как бумажный талисман. – Он помолчал. – Только один певец исполнял ее до сих пор – Гастон Штрассер… когда пел один сезон во Флеретте.
Он опять замолчал.
– С того самого момента, как я услышал твой голос… когда ты мне пела, Мадлен… когда я услышал твой голос, я понял, что эта песня для тебя. Твоя песня.
Она просто не могла говорить. В глазах ее появились слезы.
– Если ты не возражаешь, – сказал мягко Антуан, – я лучше отвезу тебя домой.
– А мне кажется, что я здесь дома, – прошептала она.
– Да, – сказал он.
Мадлен хотелось знать еще и еще – о нем, о его музыке, о каждой самой мелкой подробности его жизни. Но она знала, что у них еще будет долгое, неопределенно долгое время вместе, тогда как теперь, почувствовав наконец усталость и желание спать, она с безжалостной ясностью увидела, что уже три часа ночи, и что ей завтра опять вставать в шесть и быть горничной. Но когда Антуан провожал ее домой, держа ее руку в своей руке, ее вдруг одолело любопытство по поводу одной вещи.
– Расскажи мне о Гастоне Штрассере, – сказала она. – Он кажется таким странным.
– Он пытался внушить тебе благоговейный страх?
– Да. И ему это удалось.
– В душе Гастон – сущий котенок, но он хочет защитить себя.
– От меня?
– От любого незнакомого человека. От мира. Какое-то время они шли молча. Город постепенно затихал. Хотя он никогда не засыпал совсем, музыка становилась мягче, жизненная энергия – приглушеннее, неутомимые философы и спорщики успокаивались, любовники мирно спали в объятиях друг друга. Антуан Боннар и Мадлен Габриэл, все еще узнавая друг друга, открывали для себя чудо идти, тесно прижавшись друг к другу, переплетя руки.
– Как ты думаешь, сколько лет Гастону? – спросил ее Антуан.
– Сорок пять, пятьдесят?
– Только-только сорок.
Холодный ночной воздух пощипывал уши и шею Мадлен, но она не замечала этого, не хотела накидывать на голову капюшон пальто. Ей все еще нравилось ощущение свободы и легкости, которые давали ей ее короткие волосы, а потом ей так не хотелось прятать лицо от Антуана.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114