..
- Жизнь стала невыносимой, - невозмутимо продолжал Шверник. - Людям нечего есть, не во что одеться. Нечем отапливать свои жалкие жилища. На фронте - кровь, увечья, смерть, а здесь призыв за призывом в солдаты. Наших братьев гонят на фронт, точно скот на бойню. Нельзя молчать! Россия накануне социальных потрясений гигантских масштабов. Петроградский комитет большевиков призывает нас, рабочих и солдат, устраивать митинги на заводах, в казармах, на улицах, требовать немедленного прекращения войны, от забастовок переходить к восстанию...
- Это бунт! Я присягал государю и обязан поступить по законам военного времени! - угрожающе крикнул генерал и снова взмахнул платком.
- Казаки, к бою! - скомандовал есаул. Защелкали затворы карабинов. Казаки перестроились в две шеренги и приготовились стрелять: первая шеренга - "с колена", вторая - "стоя".
Внезапно стало так тихо, что каждый слышал, как бьется его сердце. Казалось, вот-вот раздастся команда "пли!".
- Товарищи! Протестуйте против неслыханного произвола! - прозвучал в напряженной тишине голос Шверника. - Мы пойдем по улицам Самары, и пусть все знают, что трубочники не собираются поддерживать братоубийственную войну. Солдатам нужен мир, а не пасхальные яйца. Довольно им гнить в окопах, а рабочим - голодать!
- Прекратить агитацию! Слышите, Шверник? Я прикажу стрелять! побледнев от бешенства, будто казаки целились не в рабочих, а в него, срывающимся голосом кричал Зыбин.
- Вы уже отдали приказ, - ответил Шверник, спрыгнув со скамьи. Товарищи, останавливайте станки, бросайте работу! Все на улицу!
Зыбин резко повернулся и направился к казакам. Навстречу ему спешил есаул. Зыбин что-то сказал ему и возвратился к рабочим.
- Я приказал не препятствовать выходу рабочих с территории завода, - не глядя на Шверника, глухо проговорил генерал и исчез за шеренгой солдат...
В ту ночь многие забастовщики были арестованы.
- Пошевеливайся! - торопили жандармы. - Допросят и отпустят. К обеду будешь дома...
Но это была лишь уловка. Жандармы получили указание уводить арестованных налегке, чтобы они в тот же день почувствовали, что такое тюрьма.
Три десятка арестованных, в том числе, как потом выяснилось, и провокатора Башкина, поместили в двух камерах Самарской тюрьмы. В одной из камер оказался и Николай Михайлович Шверник. Он был спокоен, интересовался самочувствием рабочих, давал советы, как вести себя на допросах.
- Судя по тому, что нас согнали в две камеры, - разъяснял Николай Михайлович, - в окружном суде заниматься нами не будут. Забреют в солдаты или сошлют в Сибирь.
Больше недели арестованных держали в Самарском централе, а затем в грязных, из-под угля, вагонах повезли в Саратов.
- Они не решились судить нас в Самаре, - говорил товарищам Николай Михайлович. - Боятся, как бы Трубочный не забастовал в день суда. Это наша победа!..
На станции Ахтырская узнали ошеломляющую новость: царь отрекся от престола!
Однако арестованных не только не освободили, но даже не выпускали из вагонов.
- Не имею распоряжения! - твердил фельдфебель конвойной роты.
Несмотря ни на что, настроение у всех, кроме Башкина, было приподнятое.
В Саратове Шверник потребовал, чтобы ему разрешили связаться с Советом рабочих и солдатских депутатов. В Совет пошли в сопровождении начальника конвоя. Совет немедленно освободил Шверника и других товарищей, а фельдфебелю выдали расписку в том, что Совет принял арестованных.
В Самару возвращались уже в салон-вагоне какого-то важного сановника...
Отпустив извозчика, я разыскал дачу, обнесенную невысоким забором. Калитка оказалась запертой, и мне пришлось изрядно побарабанить, пока наконец на крыльце не появился круглолицый веснушчатый парень, который стал внимательно рассматривать меня, а затем спросил, кого я ищу. Я назвал пароль. Он открыл калитку и повел меня в дом.
В просторной комнате с двумя плотно занавешенными окнами за столом, на котором стояла лампа под абажуром, сидели четыре человека: матрос с крупными чертами лица, двое в штатском примерно моего возраста и Кожевников.
Веснушчатого как ветром сдуло, - он, вероятно, должен был вести наружное наблюдение. Кожевников встал из-за стола, протянул мне руку, затем пригладил свою шевелюру и, обращаясь к сидевшим за столом, сказал:
- Познакомьтесь, товарищи, с моим новым помощником... Будем звать его Виктором...
Мы пожали друг другу руки, и я сел рядом с Кожевниковым.
Когда товарищи узнали, что я прибыл с "той" стороны, они забросали меня вопросами. Особенно интересовало всех, что пишут советские центральные газеты и как идет формирование Первой революционной армии.
Информация моя была скромной, но товарищи сказали, что кое-что для них прояснилось. Затем я передал Кожевникову привезенные мною листовки и устный приказ Семенова прибыть в Симбирск с информацией. Умолчал я только о том, что привез новый код и деньги. Об этом я сказал позже Кожевникову наедине.
Стриженный под бобрик парень поинтересовался, о чем Кожевников будет докладывать в Симбирске.
- Известно о чем, - закуривая папиросу, ответил Яша. - О белом терроре, о настроениях в городе и в ближайших деревнях, о делах наших подпольщиков...
- Не забудь, браток, - подсказал матрос, - доложить о группах Левитина и Паршина, которые стали центром объединения коммунистов Самары. Мы уже избрали подпольный комитет, наметили план действий...
- Это представитель одной из подпольных групп Иван Абрикосов. Боевой парень... - наклонившись ко мне, тихо сказал Кожевников.
- ...Мы разоблачаем эсеров и меньшевиков, - продолжал матрос, разлагаем тылы учредиловской армии, ведем агитацию среди чехословацких легионеров...
Абрикосов подробно рассказал о попытках объединения разрозненных подпольных групп в единую организацию, подчеркнув при этом, что для победы над врагом в Самаре нужен партийный монолит, что разрозненные действия разобщенных групп не дадут желаемых результатов.
- А вот и первые плоды нашей работы! - воскликнул Абрикосов и извлек из кармана бушлата какой-то листок. - Слушайте: "Адский замысел контрреволюционной буржуазии, поддержанный правыми эсерами и меньшевиками и проводимый в жизнь штыками наемников, не удался. Торжеству контрреволюции в Приволжье приходит конец. Да здравствует власть Советов рабочих и крестьянской бедноты! Самарский комитет большевиков. Отпечатано в типографии комитета".
- А для чего эта концовка? - спросил я.
- Какая концовка? - не понял матрос.
- Да насчет того, что-де отпечатано в типографии комитета. Может, и фамилии членов комитета указать?
Матрос хитро улыбнулся:
- Пощекотать нервы белым контрразведчикам надо? Надо! Преподнести учредиловцам пилюлю с хреном надо?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65
- Жизнь стала невыносимой, - невозмутимо продолжал Шверник. - Людям нечего есть, не во что одеться. Нечем отапливать свои жалкие жилища. На фронте - кровь, увечья, смерть, а здесь призыв за призывом в солдаты. Наших братьев гонят на фронт, точно скот на бойню. Нельзя молчать! Россия накануне социальных потрясений гигантских масштабов. Петроградский комитет большевиков призывает нас, рабочих и солдат, устраивать митинги на заводах, в казармах, на улицах, требовать немедленного прекращения войны, от забастовок переходить к восстанию...
- Это бунт! Я присягал государю и обязан поступить по законам военного времени! - угрожающе крикнул генерал и снова взмахнул платком.
- Казаки, к бою! - скомандовал есаул. Защелкали затворы карабинов. Казаки перестроились в две шеренги и приготовились стрелять: первая шеренга - "с колена", вторая - "стоя".
Внезапно стало так тихо, что каждый слышал, как бьется его сердце. Казалось, вот-вот раздастся команда "пли!".
- Товарищи! Протестуйте против неслыханного произвола! - прозвучал в напряженной тишине голос Шверника. - Мы пойдем по улицам Самары, и пусть все знают, что трубочники не собираются поддерживать братоубийственную войну. Солдатам нужен мир, а не пасхальные яйца. Довольно им гнить в окопах, а рабочим - голодать!
- Прекратить агитацию! Слышите, Шверник? Я прикажу стрелять! побледнев от бешенства, будто казаки целились не в рабочих, а в него, срывающимся голосом кричал Зыбин.
- Вы уже отдали приказ, - ответил Шверник, спрыгнув со скамьи. Товарищи, останавливайте станки, бросайте работу! Все на улицу!
Зыбин резко повернулся и направился к казакам. Навстречу ему спешил есаул. Зыбин что-то сказал ему и возвратился к рабочим.
- Я приказал не препятствовать выходу рабочих с территории завода, - не глядя на Шверника, глухо проговорил генерал и исчез за шеренгой солдат...
В ту ночь многие забастовщики были арестованы.
- Пошевеливайся! - торопили жандармы. - Допросят и отпустят. К обеду будешь дома...
Но это была лишь уловка. Жандармы получили указание уводить арестованных налегке, чтобы они в тот же день почувствовали, что такое тюрьма.
Три десятка арестованных, в том числе, как потом выяснилось, и провокатора Башкина, поместили в двух камерах Самарской тюрьмы. В одной из камер оказался и Николай Михайлович Шверник. Он был спокоен, интересовался самочувствием рабочих, давал советы, как вести себя на допросах.
- Судя по тому, что нас согнали в две камеры, - разъяснял Николай Михайлович, - в окружном суде заниматься нами не будут. Забреют в солдаты или сошлют в Сибирь.
Больше недели арестованных держали в Самарском централе, а затем в грязных, из-под угля, вагонах повезли в Саратов.
- Они не решились судить нас в Самаре, - говорил товарищам Николай Михайлович. - Боятся, как бы Трубочный не забастовал в день суда. Это наша победа!..
На станции Ахтырская узнали ошеломляющую новость: царь отрекся от престола!
Однако арестованных не только не освободили, но даже не выпускали из вагонов.
- Не имею распоряжения! - твердил фельдфебель конвойной роты.
Несмотря ни на что, настроение у всех, кроме Башкина, было приподнятое.
В Саратове Шверник потребовал, чтобы ему разрешили связаться с Советом рабочих и солдатских депутатов. В Совет пошли в сопровождении начальника конвоя. Совет немедленно освободил Шверника и других товарищей, а фельдфебелю выдали расписку в том, что Совет принял арестованных.
В Самару возвращались уже в салон-вагоне какого-то важного сановника...
Отпустив извозчика, я разыскал дачу, обнесенную невысоким забором. Калитка оказалась запертой, и мне пришлось изрядно побарабанить, пока наконец на крыльце не появился круглолицый веснушчатый парень, который стал внимательно рассматривать меня, а затем спросил, кого я ищу. Я назвал пароль. Он открыл калитку и повел меня в дом.
В просторной комнате с двумя плотно занавешенными окнами за столом, на котором стояла лампа под абажуром, сидели четыре человека: матрос с крупными чертами лица, двое в штатском примерно моего возраста и Кожевников.
Веснушчатого как ветром сдуло, - он, вероятно, должен был вести наружное наблюдение. Кожевников встал из-за стола, протянул мне руку, затем пригладил свою шевелюру и, обращаясь к сидевшим за столом, сказал:
- Познакомьтесь, товарищи, с моим новым помощником... Будем звать его Виктором...
Мы пожали друг другу руки, и я сел рядом с Кожевниковым.
Когда товарищи узнали, что я прибыл с "той" стороны, они забросали меня вопросами. Особенно интересовало всех, что пишут советские центральные газеты и как идет формирование Первой революционной армии.
Информация моя была скромной, но товарищи сказали, что кое-что для них прояснилось. Затем я передал Кожевникову привезенные мною листовки и устный приказ Семенова прибыть в Симбирск с информацией. Умолчал я только о том, что привез новый код и деньги. Об этом я сказал позже Кожевникову наедине.
Стриженный под бобрик парень поинтересовался, о чем Кожевников будет докладывать в Симбирске.
- Известно о чем, - закуривая папиросу, ответил Яша. - О белом терроре, о настроениях в городе и в ближайших деревнях, о делах наших подпольщиков...
- Не забудь, браток, - подсказал матрос, - доложить о группах Левитина и Паршина, которые стали центром объединения коммунистов Самары. Мы уже избрали подпольный комитет, наметили план действий...
- Это представитель одной из подпольных групп Иван Абрикосов. Боевой парень... - наклонившись ко мне, тихо сказал Кожевников.
- ...Мы разоблачаем эсеров и меньшевиков, - продолжал матрос, разлагаем тылы учредиловской армии, ведем агитацию среди чехословацких легионеров...
Абрикосов подробно рассказал о попытках объединения разрозненных подпольных групп в единую организацию, подчеркнув при этом, что для победы над врагом в Самаре нужен партийный монолит, что разрозненные действия разобщенных групп не дадут желаемых результатов.
- А вот и первые плоды нашей работы! - воскликнул Абрикосов и извлек из кармана бушлата какой-то листок. - Слушайте: "Адский замысел контрреволюционной буржуазии, поддержанный правыми эсерами и меньшевиками и проводимый в жизнь штыками наемников, не удался. Торжеству контрреволюции в Приволжье приходит конец. Да здравствует власть Советов рабочих и крестьянской бедноты! Самарский комитет большевиков. Отпечатано в типографии комитета".
- А для чего эта концовка? - спросил я.
- Какая концовка? - не понял матрос.
- Да насчет того, что-де отпечатано в типографии комитета. Может, и фамилии членов комитета указать?
Матрос хитро улыбнулся:
- Пощекотать нервы белым контрразведчикам надо? Надо! Преподнести учредиловцам пилюлю с хреном надо?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65