- Не возражаю, - говорит прапорщик.
Мы уже было тронулись, но прапорщик, пошептавшись с приказчиком, кричит:
- Остановитесь и ждите меня. Я скоро вернусь, - и бросается догонять колонну.
Приказчик подходит к лошади и, похлопав ее по шее, вынимает из портсигара папиросу.
- Господи Иисусе Христе! - бормочет возница. - Смутное время пришло, русскую землю иноземец топчет... - Он закашлялся, закряхтел и нарочно громко вздохнул.
- Ты, старик, лучше помолчал бы, если не хочешь валяться в канаве. Понял? А тебя я сразу признал, - повернувшись ко мне, говорит приказчик. Моли бога и поворачивай оглобли да не вздумай показаться в городе. Увидят тебя наши купцы - прикончат на месте!
Мы свернули на проселочную дорогу и помчались и объезд Сергиевска, на восток...
- Не война, сынок, а чистый разбой. Собраться бы всем миром да под дых им, таку их мать... - сердито ворчит Краюшкин.
Из-под колес телеги клубится пыль. Я смотрю на знакомые луга, перелески и с тревогой думаю о том, что ждет меня завтра. Самара пала, железная дорога на Уфу в руках у белочехов. Куда ехать? Кто скажет, что надо делать? И где сейчас может быть Самарский губком? А что, если податься в Бугульму? Там, вероятно, найдутся люди, которых я знаю и которые могут мне помочь.
Мои размышления прерывает Краюшкин.
- Стар я и забывчив стал, да и слышу плохо. По которому тракту ехать-то?
- На Исаклы - Шелашниково, - кричу я ему. - На ближайший отсюда разъезд Волго-Бугульмииской железной дороги.
- Верст шестьдесят с гаком до Исаклов. А солнце - вона где, показывает кнутовищем возница. - Едва справимся до темноты...
Краюшкин говорит еще что-то, занятый своими думами, я почти не слушаю его. Из головы не выходит совет, данный мне в губкоме: присмотреться к эсеру управляющему... Вот и присмотрелся, простофиля, ругал я себя.
На распутье
Бугульма... Я спрыгнул с подножки вагона и оказался перед бронепоездом: закованные в броню четыре вагона с паровозом посредине.
По темно-зеленому борту двух ближайших ко мне вагонов огромными буквами выведена надпись: "Свобода или смерть!"
У вагонов и на площадках - матросы. На груди крест-накрест пулеметные ленты, на поясе - гранаты, коробки маузеров. И как было не позавидовать! Вот бы попасть в такую команду, подумал я и решил поговорить с командиром.
- Эй, послушай, браток, - обратился я к одному из матросов, - где тут у вас командир бронепоезда?
- А зачем он тебе? - послышался сзади знакомый женский голос. Обернулся - и глазам своим не верю: Катя Петровская. Рядом с ней красавец-моряк. Из-под бескозырки выбилась прядь русых волос, загорелое лицо дышит силой и уверенностью...
- Катя! Откуда? - обрадовался я. - Никак погостить приехала?
- Ну конечно в гости, - рассмеялась Петровская. - А ты здесь как оказался, землячок?
- Вот с этим "экспрессом", из голицынского имения, - кивнул я на только что остановившийся поезд.
- А как тебя туда занесло? Ты ведь, кажется, был в красногвардейском отряде Гавриленко где-то под Оренбургом.
Пришлось рассказать Кате о событиях недавнего прошлого и о том, что было накануне.
- И ты, браток, пожалел пулю на эту гадину? - вмешался в наш разговор моряк, когда я упомянул об управляющем имением.
- Как-то не подумал об этом, - признался я. - Ну да ничего, придет время - сквитаемся!
- Хорошо хоть не угодил в лапы легионерам, - улыбнулась Катя.
Я смотрел на нее и думал о том, как изменилась она с того времени, когда я видел ее в последний раз. Похудела, повзрослела. Только мягкая улыбка да голос те же - той Кати, с которой я еще не так давно работал на Трубочном заводе.
- И что же ты собираешься делать теперь? - уже серьезно спросила она меня. - Советую остаться в Бугульме - нам здесь свои люди позарез нужны. Если согласен, сообщу в губком - он в Симбирске, - что ты находишься в распоряжении Бугульминского ревкома. А уж наш военком, товарищ Просвиркин, Катя посмотрела на моряка, - придумает, куда тебя определить.
- В армию. Куда же еще? Я ведь понимаю, какое сейчас время.
- Ну вот и хорошо, - обрадовалась Катя. - Поехали в наш революционный штаб, там и получишь назначение.
- Все-таки не с пустыми руками возвращаемся, - засмеялся Просвиркин.
- Мы здесь выступали перед солдатами. С украинского фронта едут, пояснила Катя. - Предлагали записываться в социалистическую армию... Да вот что-то не получается...
- И что обидно, - добавил военком, - многие солдаты уже согласились, но тут выступил один усатый офицер с Георгиями: "Братцы, мы-де фронтовики, мы свое повоевали, да и землица ожидает нас..." - и все на попятный. Демагог проклятый! Стервец!
* * *
Последний раз я был в Бугульме три года назад. Тогда на ее улицах я видел угрюмых бородачей-ополченцев, у которых на шапках вместо кокард были георгиевские крестики с надписью "За веру, царя и отечество", щеголеватых прапорщиков, розовощеких реалистов да крестьян в лаптях. Теперь здесь повсюду можно было встретить железнодорожников с красными бантами на груди и вооруженных красногвардейцев. И хотя город стал прифронтовым, однако мало что изменилось: по немощеным, заросшим подорожником улицам, как и прежде, бродили телята, в пыли купались куры, бегали босоногие ребятишки. Время было обеденное: откуда-то доносился запах жареного мяса, напомнивший мне о том, что почти сутки я ничего не ел.
- Куда же мы его определим? - обратилась к Просвиркину Катя.
- Видишь, браток, как Советская власть о тебе хлопочет? Под Катей теперь вся Бугульма ходит. Сила! Председатель всех местных народных комиссаров.
- Ладно, ладно, бугульминский главковерх! - отшутилась Катя и продолжала, обращаясь уже ко мне: - Однажды оказалась я в его деревне Русское-Добрино, так там знаешь, как его величают? Народным комиссаром военно-морских дел, хотя море от нас и далековато. Правда, штормит и здесь крепко, - закончила она уже серьезно.
- Выходит, мы соседи! Я ведь из села Старое Семенкино - до Русского-Добрина рукой подать.
- Выходит, шабры! - улыбнулся Просвиркин. - Давненько я не бывал на базаре в Семенкине. В 1910 году меня на действительную забрали, служил на Тихоокеанской эскадре. Затем вместе с взбунтовавшимися матросами перевели в Севастополь. Там и революцию встретил. А домой вернулся, гляжу: солдатики за мир ногами голосуют. Ну, думаю, теперь займусь хозяйством, осточертела война. Но не вышло. Сдули ветры в Бугульму. Здесь и бросил якорь. Так куда же тебя, парень, направить? - задумался военком.
- Не отказался бы на бронепоезд "Свобода или смерть!".
- Эк куда хватил! - рассмеялся Просвиркин. - Ну, направлю я тебя на бронепоезд. А толк-то какой? При том бронепоезде отряд десантников в триста душ, и каждый норовит попасть на сухопутный крейсер. А что если запротестуют? У них там как в Запорожской Сечи: братва сама решает, кого принять, а кому отказать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65