— Вопрос этот, Сергей Эргисович, очень серьёзный. Поставлено на карту будущее колхоза: молодёжь рвётся в город.
— Не тому я смеюсь, что считаю вопрос пустяковым. Прошу извинить меня, — Аласов посерьёзнел. Почувствовал: от того, как сложится этот разговор, будут зависеть дальнейшие взаимоотношения с председателем. И больше — как вообще пойдут у него дела в Арылахе.
Он помолчал, размышляя, как бы толковее изложить всё, что было передумано, выношено в спорах с самим собой. Однако председатель понял молчание Аласова по-своему: гость уклоняется от разговора. Видимо, и он много ждал, тоже хотел разумной беседы, а не просто стычки и спора.
Мягко тронув гостя за колено, председатель сказал доверительно:
— Вы поймите моё положение, Сергей Эргисович… Не думайте, что я вторгаюсь в школьные дела, хочу залезть грубым копытом в тонкое дело воспитания… Если я заговорил об этом, так от великой беды и нужды. Вы попробуйте вот взглянуть на эту проблему отсюда, с нашей колокольни… Говорят: сами виноваты, создавайте молодёжи условия, чтобы она без всяких понуканий шла к вам. Может, со временем и создадим, но… создадим лишь с помощью молодёжи. Не со стариками же и старухами!.. Заколдованный круг какой-то… Вот вы выступаете против того, чтобы десятиклассники взяли обязательство остаться в колхозе. Может быть, для иного это и диковато звучит — «обязательство остаться в колхозе». Но, повторяю, не от хорошей жизни это. Или они останутся — и колхоз расцветёт. Или разъедутся, уйдут — тут наш Арылах хоть закрывай…
На лице Кардашевского тяжёлая забота, можно было представить, как огорчил его срыв собрания в десятом классе.
— Вы, Егор Егорович, напрасно так со мной, ей-богу… Будто я с Луны свалился… А я и сам сельский человек, в Арылах вернулся с мыслью сделать всё возможное, чтобы людям в моей родной деревне лучше жилось… Учитель детей воспитывает прежде всего в любви к отчизне, к труду отцов… Вы вот Майей Унаровой сегодня восхищались. Разве то, что она делает, не есть самое активное воспитание этой любви! Но нынешний десятый класс — это особая статья. Класс озлобленный, переживший кризис. К любым «мероприятиям» у них органическая сопротивляемость. «Не будем чистить коровники» — как девиз. Как довели ребят до такого? Не стану утомлять вас анализом причин, много их. Есть и среди учителей свои дураки. Иные лентяев стращают: «Не желаешь учиться — пойдёшь в колхоз за коровами убирать!» Правда, за последнее время в классе немного стронулось…
— Ну так почему же!.. — Кардашевский даже подался к Аласову.
— Почему же вы в таком случае возражали против собрания? — докончил его мысль Аласов. — Скажите мне прямо, Егор Егорович, разве вам такие работники нужны, которые подпишут обязательства сгоряча, а завтра остынут и ахнут: вот как нас поймали — «на волне энтузиазма», как говорит тот ваш долдон, что с телефона сорвался, с ножом к горлу — подай ему обязательства! Такие «вербованные» едва ли колхозу нужны, цена им известна. Разве в прошлые годы в школе не проходили такие собрания — «в порядке массового охвата»? Много они дали вашему колхозу?..
— Мужчины, хватит разговоров, несу пирог! — Оксана, выразительно подбоченясь, встала на пороге.
Выглядела она живописно — щирая украинка, прекрасная в своей молодости. Олицетворение всего, что видится мужчине за словами: домашний очаг, семья. Можно было представить себе, какое это счастье для Кардашевского — его Оксана. Пусть любые неприятности, но всегда знаешь, что вечером эти руки обнимут тебя, и эти губы… Аласов отвёл взгляд — не прочла бы она его грешные мысли,
— Сергей Эргисович, вернитесь к действительности. Позвольте вам как гостю… Вот кусочек… Вы всегда такой задумчивый, Сергей Эргисович, или это мой Егор вас расстроил?
Улыбка у неё милая, глаза синие-синие…
Кардашевский разлил по рюмкам вино:
— Ладно, Сергей Эргисович, давайте за наше общее дело… Оксана, выпей и ты с нами — очень уж тост ответственный.
XIV. Имя такое: Надежда
— Гоша, да ты молодец!
Парень поднял голову, не веря: его похвалили!
Надежда Алгысовна ещё раз просмотрела решение и тут же, на парте, подчеркнула страницу красным карандашом, вывела жирную пятёрку.
— Молодец!
Не подавая виду, что замечает ликование вокруг пятёрки Кудаисова, учительница отвернулась к тёмному окну. Как немного человеку нужно в молодости!
— Всё, ребята, на этом кончим. Следующие дополнительные занятия в понедельник.
Потом она долго сидела в пустой учительской. Где-то в дальнем классе шло заседание праздничной комиссии во главе с Аласовым — близятся ноябрьские торжества.
Да, перед этим Гошей она виновата — пусть пятёрка зачтётся во искупление вины. Она обошлась тогда с ним грубо, а у парня несчастная, говорят, семья. Не избежать Тимиру объяснений в роно, пришлось бы ему изворачиваться, выгораживать жену, но, слава богу, обошлось: ребята, извинившись, приняли вину на себя.
Тима говорит, что заслуга тут Аласова, подобное чудо с дерзким классом мог совершить только настоящий педагог. А ей так хотелось сказать мужу: ещё бы, разве он может быть другим, мой Сэргэйчик! Она-то знает: это ради неё Сергей заставил смутьянов прийти в учительскую! Её спасая!
Гулко хлопнула дверь, Надежда вздрогнула, подобралась. По коридору кто-то прошёл. Не он. Подождём ещё…
Что и говорить, первая встреча с Сергеем была как ушат ледяной воды на голову — такое убийственное для женской гордости невнимание! Удивительно ли, что с постели она поднималась больной, измученной ночными мыслями. Развинтилась, растерялась…
Успокоишь себя с трудом, но стоит утром встретить Аласова, или эту заносчивую Майю, или Стёпу Хастаеву, вслух мечтающую окрутить холостяка, достаточно малейшего толчка, чтобы опять всё поднялось… Да неужели же не осталось в нём и капельки прошлого чувства? Как те якутские её сородичи на севере, что в полярной ночи с тоской ловят на чёрном горизонте малейший отблеск света, так и она исподволь следила за Аласовым: неужели ничего?
Однажды перед стареньким трюмо в учительской она поправляла причёску и вдруг увидела в зеркале обращённые к ней глаза. Прочла в них без слов: какая Надежда всё ещё красивая! Какие у неё губы, брови, грудь. Эти губы он когда-то целовал… Да-да, именно это было в его взгляде! У неё даже голова закружилась на мгновение, она смежила веки, а когда открыла — в зеркале уже никого не было. Но с неё было достаточно и такой малости, теперь она твёрдо знала: нет, он ничего не забыл. Он помнит мои губы, он помнит всё…
Чем больше она наблюдала за ним, тем больше узнавала прежнего Сэргэйчика: вот этот жест, этот смех… Одной ей это принадлежало — никому больше! Пусть жизнь на время развела их, и тем не менее они оба помнят.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91