В точности как Нахов. Кой чёрт тебя, Серёженька, к этому крикуну тянет? Разве ты не видел, как он твоё выступление использовал — свои дрязги раздуть!
— Какие дрязги? Очень даже дельно сказал. Разве что погорячился малость.
— Между прочим, поговаривают, ты с ним водку пьёшь?
— Не буду больше, Фёдор Баглаевич.
— Чего не будешь?
— Не буду больше водку пить. Перехожу на молоко.
— Ах, Серёжа, Серёжа, ты всё-таки подумай, не шути.
— Не шучу, Фёдор Баглаевич…
Газета, о которой вспомнил Кубаров, стала в десятом классе сенсацией. А маленький тихий Ваня Чарин выбился в герои — ведь с него-то всё и пошло.
В одно из воскресений парнишка отправился в дальний Урасалах проведать старую тётку. Бездетная одинокая женщина, как водится, постаралась использовать физическую мощь юного родственника — Ваня весь день провёл с молотком и топором, укрепляя ветхую тётушкину избушку.
В углу под потолком, где обои отстали, стена оказалась оклеенной старинными газетами — на немецком языке. Откуда и когда в Урасалах могли попасть немецкие газеты? Ваня попробовал читать, получилась удивительная вещь: стали складываться не немецкие, а… знакомые якутские слова! Рассказывалось не о чём-либо, а об их школе! Мелькнуло в тексте даже имя Гоши Кудаисова… У Вани Чарина от удивления голова кругом пошла: тысяча и одна ночь!
Будучи истинным следопытом, Ваня Чарин сначала постарался терпеливо разобраться в тексте — делать это ему пришлось, вися чуть ли не вниз головой. Оказалось, это был номер якутской газеты «Эдэр бассабыык» за 1939 год. На видном месте здесь было опубликовано письмо двенадцати комсомольцев — они окончили школу и решили остаться работать в родном колхозе. За комсомольской бригадой правление колхоза обещает закрепить специальную ферму, тягло и технику, земельный участок, а молодёжь берёт на себя обязательство в ближайшие годы вывести свою ферму в число передовых. Под письмом подписи: Вася Терентьев, Дора Иванова, Гоша Кудаисов…
Исключительный документ сам идёт в руки! Кто знает, может, этот первый вклад в науку Ивана Кирилловича Чарина потом будет отмечен во всех биографиях знаменитого учёного-историка!
Парень взял топор и под негодующие крики тётки вырубил кусок стены вместе с газетой.
В школе дощечку бережно передавали из рук в руки, её расшифровывали, комментировали на все лады. «Гоша Кудаисов — это, как выяснилось, отец сегодняшнего нашего Гошки (который, как известно, Егор Егорович).
— А «Вася Терентьев», — похоже, мой дядька, — догадался Ким Терентьев. — Был у меня дядя, старший брат отца, на войне погиб. Я его на снимке видел.
После уроков в хибару возле электростанции отправились делегацией. Аксю в первую минуту испугалась нашествия, но Гоша объяснил матери, в чём дело. Оказалось, она не только всё знала о бригаде, но сама была её членом. И заметку в газету писала!
— Погодите, деточки, погодите, дайте собраться с умом.
Верно, перед войной это… Вася Терентьев был заводилой. Лохматый он такой ходил. Ух, как тряхнёт кудрями, как махнёт рукой: добьёмся самых высоких надоев! Молодые были, силы сколько хочешь, всё сможем. Колхоз сомневался, а потом, однако, дали нам небольшую ферму. Ту, что за Толооном, сейчас там и пеньков не осталось. Ох, и работали мы! Хорошая была у нас дружба. И любовь… Поженились сначала Вася Терентьев и Олечка… На другой год и мы с отцом Егорши свадьбу справили. Да… И всё у нас ладно пошло. Мне даже премию дали — шапку такую модную, с бисером, как сейчас её помню. А какая озимь в тот год выдалась, сердце веселилось!
Аксю задумалась, замолчала надолго.
— И вот — война. Пришла, проклятая, всю жизнь крест-накрест. У меня на том всё и кончилось. Первые ушли Вася, Коля Кондратьев, Фёдоров. Конечно, в колхозе сразу пошли срывы. Стали нас бросать то туда, то сюда, поломалась бригада. А потом и мой Егор ушёл. Когда прощался, сказал: «Вернёмся — опять одной бригадой работать будем». И не вернулся. И Вася не вернулся. И Митин, и Фёдоров. Коля Кондратьев на одной ноге пришёл. Дора на третьем году войны сопровождала колхозный гурт за Медвежью речку, простудилась в дороге и померла… А Нюту замуж взяли в другую деревню… Вот и осталось нас от бригады — я да Вера ещё, Веру Михайловну знаете? Разметала всех война…
Гоша и мучился, и гордился, и стыдно было ему, когда мать разрыдалась, долго не могла уняться, но когда сказала о премии, не без тайной гордости покосился на товарищей, особенно обрадовало его, что Лира это услыхала. Пусть знает, что не всегда Кудаисовы были посмешищем деревни, не всегда они славились скандалами. Мать его когда-то была молодой и весёлой, знатной колхозницей была — премии получала!
Молодой была… Гоша никак не мог представить себе мать молодой. Сколько помнит её, всегда она была старая, измученная. Как горько сказала она тогда учителю Аласову: «Ко мне жизнь всё задом». Мать часто рассказывала, какая в войну нужда была, как жилось голодно. Да и потом не легче. Эти драки проклятого пьяницы, откуда только он взялся на их горе! Не раз замечал Гоша, с какой тоскливой завистью смотрит мать на женщин, которые проходят мимо их хибары. Женщины хорошо и тепло одеты, сытые, бывает, под руку со своими мужьями… А у неё одна забота день и ночь: как прожить, как детей накормить, одеть. «Мама, а что же ты сама не ешь?» — «Кушай, кушай, сынок, я не голодная, я пока готовила, наелась…» И стареет, стареет, год от году всё заметнее, и всё больше страха в глазах. Неужто так ей до самой смерти теперь?
Гоша поднялся с постели, сел, глядя в душную темноту. Нет, сказал он себе, нет, так нельзя. Серьёзно сказал, как мужчина, как человек, которого жизнь подвела к единственно верному решению. Нет, так дальше не будет, по-другому будет. Весной кончу десятый и сейчас же на работу. На самую тяжёлую! Чтобы хватало трудодней на всё: и мать поддержать, и сестрёнок поставить на ноги. Правда, она всё об институте твердит. Хочется, чтобы как у людей, чтобы дети в жизни не бедствовали из-за куска хлеба. Не беспокойся, мама, станем людьми! Вон колхозный партсекретарь Бурцев — простым фуражиром был, а теперь зоотехник, выучился без отрыва от колхоза.
Я всё смогу! Только бы мать не помешала. А на Антипина, на этого пьяницу, разве можно надеяться? Ты на меня надейся, мама! Скорей бы утро… Он встанет и сразу же всё скажет ей. Не заколеблется, не отступит! И ещё увидит, как мать улыбнётся, как сестрёнки станут бегать по деревне в белых заячьих шубках…
А Лира?! Они столько раз фантазировали, когда вместе шли, бывало, в школу: она поступит в МГУ, он в Тимирязевку, это в Москве, говорят, совсем рядышком.
Выходит, этого теперь не будет? Но ничего, ничего, надумал всерьёз, значит, чем-то и поступиться надо. Ничего! Лира окончит свой филфак и вернётся преподавать литературу сюда же, в Арылах…
На первой перемене он отозвал Юрчу Монастырёва в сторону.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91
— Какие дрязги? Очень даже дельно сказал. Разве что погорячился малость.
— Между прочим, поговаривают, ты с ним водку пьёшь?
— Не буду больше, Фёдор Баглаевич.
— Чего не будешь?
— Не буду больше водку пить. Перехожу на молоко.
— Ах, Серёжа, Серёжа, ты всё-таки подумай, не шути.
— Не шучу, Фёдор Баглаевич…
Газета, о которой вспомнил Кубаров, стала в десятом классе сенсацией. А маленький тихий Ваня Чарин выбился в герои — ведь с него-то всё и пошло.
В одно из воскресений парнишка отправился в дальний Урасалах проведать старую тётку. Бездетная одинокая женщина, как водится, постаралась использовать физическую мощь юного родственника — Ваня весь день провёл с молотком и топором, укрепляя ветхую тётушкину избушку.
В углу под потолком, где обои отстали, стена оказалась оклеенной старинными газетами — на немецком языке. Откуда и когда в Урасалах могли попасть немецкие газеты? Ваня попробовал читать, получилась удивительная вещь: стали складываться не немецкие, а… знакомые якутские слова! Рассказывалось не о чём-либо, а об их школе! Мелькнуло в тексте даже имя Гоши Кудаисова… У Вани Чарина от удивления голова кругом пошла: тысяча и одна ночь!
Будучи истинным следопытом, Ваня Чарин сначала постарался терпеливо разобраться в тексте — делать это ему пришлось, вися чуть ли не вниз головой. Оказалось, это был номер якутской газеты «Эдэр бассабыык» за 1939 год. На видном месте здесь было опубликовано письмо двенадцати комсомольцев — они окончили школу и решили остаться работать в родном колхозе. За комсомольской бригадой правление колхоза обещает закрепить специальную ферму, тягло и технику, земельный участок, а молодёжь берёт на себя обязательство в ближайшие годы вывести свою ферму в число передовых. Под письмом подписи: Вася Терентьев, Дора Иванова, Гоша Кудаисов…
Исключительный документ сам идёт в руки! Кто знает, может, этот первый вклад в науку Ивана Кирилловича Чарина потом будет отмечен во всех биографиях знаменитого учёного-историка!
Парень взял топор и под негодующие крики тётки вырубил кусок стены вместе с газетой.
В школе дощечку бережно передавали из рук в руки, её расшифровывали, комментировали на все лады. «Гоша Кудаисов — это, как выяснилось, отец сегодняшнего нашего Гошки (который, как известно, Егор Егорович).
— А «Вася Терентьев», — похоже, мой дядька, — догадался Ким Терентьев. — Был у меня дядя, старший брат отца, на войне погиб. Я его на снимке видел.
После уроков в хибару возле электростанции отправились делегацией. Аксю в первую минуту испугалась нашествия, но Гоша объяснил матери, в чём дело. Оказалось, она не только всё знала о бригаде, но сама была её членом. И заметку в газету писала!
— Погодите, деточки, погодите, дайте собраться с умом.
Верно, перед войной это… Вася Терентьев был заводилой. Лохматый он такой ходил. Ух, как тряхнёт кудрями, как махнёт рукой: добьёмся самых высоких надоев! Молодые были, силы сколько хочешь, всё сможем. Колхоз сомневался, а потом, однако, дали нам небольшую ферму. Ту, что за Толооном, сейчас там и пеньков не осталось. Ох, и работали мы! Хорошая была у нас дружба. И любовь… Поженились сначала Вася Терентьев и Олечка… На другой год и мы с отцом Егорши свадьбу справили. Да… И всё у нас ладно пошло. Мне даже премию дали — шапку такую модную, с бисером, как сейчас её помню. А какая озимь в тот год выдалась, сердце веселилось!
Аксю задумалась, замолчала надолго.
— И вот — война. Пришла, проклятая, всю жизнь крест-накрест. У меня на том всё и кончилось. Первые ушли Вася, Коля Кондратьев, Фёдоров. Конечно, в колхозе сразу пошли срывы. Стали нас бросать то туда, то сюда, поломалась бригада. А потом и мой Егор ушёл. Когда прощался, сказал: «Вернёмся — опять одной бригадой работать будем». И не вернулся. И Вася не вернулся. И Митин, и Фёдоров. Коля Кондратьев на одной ноге пришёл. Дора на третьем году войны сопровождала колхозный гурт за Медвежью речку, простудилась в дороге и померла… А Нюту замуж взяли в другую деревню… Вот и осталось нас от бригады — я да Вера ещё, Веру Михайловну знаете? Разметала всех война…
Гоша и мучился, и гордился, и стыдно было ему, когда мать разрыдалась, долго не могла уняться, но когда сказала о премии, не без тайной гордости покосился на товарищей, особенно обрадовало его, что Лира это услыхала. Пусть знает, что не всегда Кудаисовы были посмешищем деревни, не всегда они славились скандалами. Мать его когда-то была молодой и весёлой, знатной колхозницей была — премии получала!
Молодой была… Гоша никак не мог представить себе мать молодой. Сколько помнит её, всегда она была старая, измученная. Как горько сказала она тогда учителю Аласову: «Ко мне жизнь всё задом». Мать часто рассказывала, какая в войну нужда была, как жилось голодно. Да и потом не легче. Эти драки проклятого пьяницы, откуда только он взялся на их горе! Не раз замечал Гоша, с какой тоскливой завистью смотрит мать на женщин, которые проходят мимо их хибары. Женщины хорошо и тепло одеты, сытые, бывает, под руку со своими мужьями… А у неё одна забота день и ночь: как прожить, как детей накормить, одеть. «Мама, а что же ты сама не ешь?» — «Кушай, кушай, сынок, я не голодная, я пока готовила, наелась…» И стареет, стареет, год от году всё заметнее, и всё больше страха в глазах. Неужто так ей до самой смерти теперь?
Гоша поднялся с постели, сел, глядя в душную темноту. Нет, сказал он себе, нет, так нельзя. Серьёзно сказал, как мужчина, как человек, которого жизнь подвела к единственно верному решению. Нет, так дальше не будет, по-другому будет. Весной кончу десятый и сейчас же на работу. На самую тяжёлую! Чтобы хватало трудодней на всё: и мать поддержать, и сестрёнок поставить на ноги. Правда, она всё об институте твердит. Хочется, чтобы как у людей, чтобы дети в жизни не бедствовали из-за куска хлеба. Не беспокойся, мама, станем людьми! Вон колхозный партсекретарь Бурцев — простым фуражиром был, а теперь зоотехник, выучился без отрыва от колхоза.
Я всё смогу! Только бы мать не помешала. А на Антипина, на этого пьяницу, разве можно надеяться? Ты на меня надейся, мама! Скорей бы утро… Он встанет и сразу же всё скажет ей. Не заколеблется, не отступит! И ещё увидит, как мать улыбнётся, как сестрёнки станут бегать по деревне в белых заячьих шубках…
А Лира?! Они столько раз фантазировали, когда вместе шли, бывало, в школу: она поступит в МГУ, он в Тимирязевку, это в Москве, говорят, совсем рядышком.
Выходит, этого теперь не будет? Но ничего, ничего, надумал всерьёз, значит, чем-то и поступиться надо. Ничего! Лира окончит свой филфак и вернётся преподавать литературу сюда же, в Арылах…
На первой перемене он отозвал Юрчу Монастырёва в сторону.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91