Ещё минута, и Сергей уже кружил Майю, да с такой силой, будто надеялся наверстать упущенное.
— Ой, не могу… — едва не задохнулась она. — Позволь, я отдохну. Пойди вон ту толстушку пригласи…
Но до толстушечки Аласов не дошёл — чья-то довольно крепкая рука ухватила его.
— Ага, попался! Прошу на вальс.
Степанида Хастаева — при всём своём золоте, в ярком, вызывающе открытом платье.
— А я смотрю — ба, уж не снится ли! Сам Аласов на танцах… С праздничком вас, Сергей Эргисович. И нельзя ли повеселей, поживей ногами работать? Сейчас такой час, когда всю учительскую важность можно отбросить. Был тут Фёдор Баглаевич, всех наших ученичков спать выпроводил…
Она сама «прибавила ходу», всё замелькало вокруг — лица, руки, лозунги на стенах. Где-то там осталась Майя, он попытался на ходу отыскать её глазами.
— Что вы шеей крутите? Галстук вас душит, что ли? Вы всегда такой на танцах?
— Какой «такой»?
— Чурбан… вот какой. Ваша рука лежит у меня на спине или не лежит? Держите меня покрепче! Сергей Эргисович, а Сергей Эргисович? Давайте, в честь праздничка, зададим друг другу по одному вопросу. Отвечать — по честности. Идёт? Вам первый вопрос задавать…
— Гм… Ну… О чём же вас спросить? Ну вот, скажем: о чём вы думаете, когда танцуете?
— Очень смелый вопрос, — похвалила Степанида. — Немцы в этих случаях говорят: вагехальс, что в переводе значит — сорви-голова, рисковый человек.
— Я чем-нибудь рискую?
— Тем, что в ответ на такой вопрос можете услышать… Впрочем, вопрос задан, надо отвечать. Так вот: думаю во время танцев о вас, Аласов. Думаю, что по сравнению со многими известными мне мужчинами вы ужасно неуклюжий. И угрюмый. И тем не менее почему-то мне нравитесь. Сама удивляюсь.
— Действительно, загадка, — согласился Аласов. — Тем более, что речь идёт о простом чурбане…
— Э, — погрозила пальчиком Стёпа. — Если чурбан от сухой лиственницы произошёл, он даст столько жара! Теперь мой вопрос. Не буду оригинальничать — отвечайте: что вы обо мне думаете? Самую правду, я не обижусь.
— Гм, гм… Эк вы в лоб! — Аласов принялся искать слова, успевая при этом выполнять и свои танцевальные функции. — Девушка вы, несомненно, хорошая. Красивая. Разве что модница чересчур… да боевита, как мальчишка.
— Красивая? Не возражаю. А насчёт того, что скромности не хватает — что за беда! Обратите внимание — у входа на скамеечке ваша хорошая знакомая сидит, Майя Унарова. Образец скромности! Только я не желаю быть такой! Мне её долю — лишь по приговору народного суда! Обнимите меня покрепче, что за партнёр!
Но тут, к счастью, танец закончился. Проводив Стёпу к свободному стулу, Аласов поспешил к Майе.
Около неё уже стояли Саргылана и Сектяев. Оба красные, как молотобойцы в кузнице. Известие о валенках привело Саргылану в восторг:
— Вот спасибо, Майя Ивановна! Ах, как я люблю вас!..
— Все мы её любим, — сказал Аласов, поднимая Майю за руку (краем глаза он заметил, как с первыми тактами метнулась в их сторону Стёпа). — Все мы её любим! — он положил руку на спину Майи, крепко обняв её, как только что его учили. — Сегодня, Майя Ивановна, мы танцуем всё, без разбора. И только вдвоём. Наберись мужества, Майечка дорогая.
Она так и не смогла уснуть в эту ночь. Множились в глазах огни, она плыла, полузакрыв глаза. Только вдвоём. Весь вечер.
Почему она вышутила его, когда он сказал о том, как на огромной земле двое сидят у огня? Потому, что тогда у печи и сама подумала о том же. Испугалась, как бы он не прочёл её мысли…
До странности остро захотелось сладкого. Майя встала, пошарила в темноте возле буфета. Что-то звякнуло у неё под рукой, — она на лету успела подхватить портрет, соскользнувший с гвоздя.
Это была Сенина карточка.
Сенечка, о-о, Сенечка!.. За весь день она ни разу не вспомнила, не подумала о нём! В праздник — и не вспомнила! Сенечка, жизнь моя, прости…
XVII. Тихие люди
Праздники отошли, а Аласов всё ещё продолжал ходить по гостям.
Началось с Гоши Кудаисова.
— Как там мама, выздоравливает?
— Выздоровела, — засиял Гоша. — Бегает уже… Собирается на ферму в доярки. Очень вас благодарит. Говорит — передай, чтобы в гости зашёл…
— Скажи, завтра зайду.
По слухам, моторист Антипин стал в последнее время прикладываться меньше, кто знает, может, и остепенится человек?
Побывав у Гоши, он на другой день решил заглянуть к Юрче Монастырёву, потом к Чомпосову, так и пошло.
К вечеру мороз прижал, полушубок на плечах казался лёгким пиджаком. Ычча! Холодище! Легли снега, но теплее не стало, якутская зима с каждым днём набирала силу.
Аласов остановился завязать наушники шапки.
— Доброго здоровья, Сергей Эргисович!
Пригляделся — за высоким плетнем стоял мужичонка в потрёпанной телогрейке, перепоясанный кушаком. Сосин? Ну да, тот самый математик, с которым были на охоте.
— Здравствуйте, Роман Михайлович. Вот вы куда забрались, оказывается.
— Да, забрались! — охотно согласился Сосин, воткнув вилы в снег, подышал на руки. — Раньше в учительском общежитии жили, возле школы, а потом вот построились. Свой домишко, хозяйство… Заходите, гостем будете.
Аласов продрог, — хоть погреться, что ли, несколько минут.
Сосин повёл гостя по дорожке к дому под лай пса, беснующегося у сарая.
— Вы не бойтесь, он у меня на привязи.
Дом у Сосина был поставлен как-то странно — своими боками словно закрывал от улицы подворье. На подворье могучими штабелями громоздились колотые швырковые дрова, в синеве вечера белели снежные шапки на стогах сена. Под стать самой избе высился амбар, он паровал, сизые клубы вились над крышей.
— За амбаром у нас свиной катушок. И хотон…
Судя по курганам навоза, в коровнике обитала отнюдь не единственная коровёнка. «Эк размахнулся дядя!» — отметил Аласов.
— Сюда, сюда, — вёл его хозяин. На ходу крикнул в открытую дверь хотона: — Акулина! Ну-ка выгляни на свет. Аку-улина!
— Чего разорался? — донеслось из недр коровника.
— Куля, выгляни, гость у нас.
— Что ещё за гость? — из коровника с деревянной лопатой в руках показалась толстуха — сама Акулина Евстафьевна.
Бог мой, что за картину являла собой учительница в эту минуту! Облезлая, выношенная до дыр заячья шапка, какое-то тряпьё вместо пальто, подхваченное волосяной верёвкой, задубевшие от навоза опорки на ногах…
В избе Сосиных было тесно: шкафы, шкафчики, какие-то одёжки на стене…
— Раздевайтесь, пожалуйста.
— Да я ведь на минутку. Тороплюсь я…
— И-и, никаких!
В большой комнате, треть которой занимала массивная кровать с горкой подушек мал мала меньше, Аласова усадили в почётный угол, к тёплой стене. Мальчик и девочка, очень похожие на хозяйку, глядели из дубовых рам на стене.
— Детки наши. Старшая в Якутске учится, парень в армии.
Выгоревшие за лето бумажные цветы на комоде, зеркало, ковёр над кроватью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91