Аласов, греясь у тёплой стены, поглядывал вокруг — чего-то, казалось, недостаёт в этой комнате… Сразу и не сообразишь: книг не видно, вот чего! За дни хождения по избам Аласов уже привык к этой доброй примете наших дней: в любом доме, пусть самом бедном, есть книги. Где учебники, пёстрые детские книжки-раскладушки, где полочка с художественной литературой, а то и целый шкаф. Удивительное дело, у Сосиных ничего «бумажного», кроме цветов, — что же они, и газет не выписывают, что ли?
За дверью зашептались, что-то там звякнуло: чёрт побери, никак угощать собрались, взбрело же ему делать здесь «обогрев». Ходу отсюда!
Однако легко было подумать «ходу», — пока Аласов отбивался, на столе уже выстроились тарелки, чашки, рюмки. Акулина Евстафьевна оказалась расторопной хозяйкой. Успев снять своё тряпьё и причесаться, она загромоздила собой выход, круглолицая и крутобёдрая.
— Будьте любезны, Сергей Эргисович, сделайте одолжение! По-людски бы, можно было приготовить и как следует, но разве с этим идолом… с моим добрым Романом… С ним ведь ни о чём нельзя по-человечески. Ещё по теплу я ему шею проела: пригласи Сергея Эргисовича, а он на меня кивает: ты приглашай…
— Ну, за знакомство! — перебил её хозяин, нетерпеливо постукивая рюмкой по столу. — Будем знакомы!
— Уже вроде бы знакомы, Роман Михайлович, — улыбнулся Аласов. — Как-никак целую четверть проработали в одном коллективе…
— Что четверть! — снова овладела инициативой за столом Акулина Евстафьевна. — Что четверть! Мы вот уже пять лет в этой школе, а всё как приезжие. И представьте — всё из-за этого… из-за Романа Михайловича. Будь мой муж человеком компанейским, мы бы, глядишь, уже в заслуженных ходили. Где люди и узнаются, и сходятся, как не в доброй компании. Кто за хорошим столом сдружится, тому враждовать не захочется.
— Ну ладно тебе, — остановил свою половину Сосин. — Угощайтесь, ради бога, Сергей Эргисович.
— Вот едим мы сейчас мясо коровки, которая до самой осени доилась. Бедняжечка, такой молочной была… — в голосе хозяйки проникновенная печаль. — Не поверите, Сергей Эргисович, уже стародойная, а в день до десяти литров давала.
— Не хочешь ли ты сказать, что Эриэнчик я тебе хуже приобрёл? — обиделся захмелевший хозяин.
— Вот и хуже! Пусть Сергей Эргисович рассудит…
Хозяин хоть и препирался насчёт Эриэнчик, но за угощением следил исправно.
Наконец Аласов не выдержал:
— Всё, Роман Михайлович, я готов. Спасибо.
— Не пускай его, Роман! — закричала бдительная Акулина Евстафьевна из кухни. — Совсем почти ничего не съели…
Но Аласов был уже на ногах. Он шёл на решающий прорыв, понимая, что если сейчас не отобьётся, то не выпустят они его до глубокой ночи.
— Бегу, товарищи! Спасибо за угощение.
— Какое это угощение! — отвечала польщённая Акулина Евстафьевна. — Вот будем чаще ходить друг к другу, вы ещё узнаете, как мы хороших гостей потчуем. Как у нас, у якутсв, говорятся: гостя на ладошку посади… Спасибо, что заглянули, а то есть некоторые — уж очень возносятся! Вроде Пестряковых — сколько раз их приглашали… Вот директор — добрый человек, ест и пьёт у нас охотно…
— Тимира Ивановича не вини, — возразил хозяин. — Ты его не вини, Тимир Иванович отличный человек, я люблю его. Это жена у него стерва: идёт — нос к потолку… А он добрый человек. Во всяких школах мы побывали, слава богу, видели начальство. Не-ет, Пестряков хоть строг, но жить с ним можно. У Пестрякова этот бандит Нахов на своей хромой ноге особенно не распляшется!
Аласов даже спиной почувствовал всю силу ненависти, с какой в этом доме говорили о Нахове.
— А что вам Нахов? Не поладили? — спросил он.
Но Акулина Евстафьевна оттёрла своего мужа, затараторила примирительно:
— Что нам ладить с ним или не ладить? Мы люди тихие. Если что, лучше обойдём сторонкой… Вы ведь с этим Наховым, не в обиду будет сказано, Сергей Эргисович, вроде бы друзья-приятели. У Майи Унаровой вместе праздновали… В нашей маленькой деревне и дворы общие и дымы смешанные, всё известно… Да я не в укор вам, хотя, как старшая по годам, и поостерёгла бы вас… Этот Нахов ой-ой что за птица!
Аласор не удержался:
— Чем-нибудь напугал вас?
— Не напугал! Не напугал, Сергей Эргисович. Нам, слава богу, пугаться нечего. А вот слышали бы вы, что он в прошлом году на педсоветах болтал. «Иным учителям, — говорит, — свиньи дороже учеников». Это надо же! А молодой дурачок Сектяев…
— Ну и что же? И такие встречаются.
— …а дурак Сектяев начал щерить свои редкие зубы и на нас пальцем тыкать. — Акулина Евстафьевна с разбегу не сразу остановилась, но постепенно смысл замечания гостя дошёл до неё. — Как это «встречаются»?
— Я говорю, что верно Нахов подметил — есть и такие учителя. Словом, будьте здоровы.
Хозяева ничего ему не ответили. Сосин угрюмо глядел себе под ноги.
— Мы люди тихие и мирные, — сказала Акулина Евстафьевна очень внятно. — Мы, Сергей Эргисович, не враждуем с теми, кто нас не задевает. Но, говорят ведь, что и самую смирную коровку не надо дразнить, боднуть может… До свиданья, спасибо, что зашли.
До ворот Аласова никто не провожал.
XVIII. Своими руками
— Неужели ты пойдёшь? — в десятый раз начинала мама всё тот же разговор.
— Пойду, — Лире нравилось отвечать одним и тем же коротким и категорическим словечком.
— Тимир, это чудовищно! Выгнать детей на холод, в метель! Почему ты молчишь?
Отец смущённо поправлял очки.
— Надюша, неудобно это. Весь десятый класс пойдёт, и только одна наша девочка… Ведь просьба исходит от партийной организации, секретарь Бурцев приходил. Скажут: вот Пестряковы свою дочь не пустили. Между прочим, метель утихла…
— Ах, эти вечные расчёты — что подумают, что скажут… Поведёт ребят, конечно, Аласов? Этот Аласов, я смотрю, стал у тебя любимчиком.
— Ну, уж бы скажешь! С чего бы я его особенно любил? Неплохой учитель, инициативный. И только…
— Делайте как хотите. Пусть девочка обмораживается, замерзает… Меня в этом доме уже давно не слушают!
Утром Лира вместе со всеми отправилась в рейд по спасению колхозной фермы. «Орлы! На нас с надеждой смотрят все бурёнки и зорьки!» Юрча Монастырёв насмешил всех, изображая монолог дойной коровы, обращённый к комсоргу Саше Брагину: «У меня, как известно, молоко на языке, у тебя молоко на губах, о приди ко мне в Чаран…»
Такой ранней пурги старики не помнили лет пятьдесят (старики тем и замечательны, что вечно чего-то не помнят — такого разлива речки Таастах, такого лютого мороза, такого засушливого лета). Три дня мело, будто что-то в небе прорвалось, Арылах превратился в сплошной сугроб. Всё замерло под снегом, замолк тракт за сопками.
Больше всех досталось колхозным фермам. Конечно, столь ранней пурги никто не ждал, конечно, корма вовремя не подвезли, на дальней ферме Чаран скот который день стоял без клочка сена — как же иначе!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91
За дверью зашептались, что-то там звякнуло: чёрт побери, никак угощать собрались, взбрело же ему делать здесь «обогрев». Ходу отсюда!
Однако легко было подумать «ходу», — пока Аласов отбивался, на столе уже выстроились тарелки, чашки, рюмки. Акулина Евстафьевна оказалась расторопной хозяйкой. Успев снять своё тряпьё и причесаться, она загромоздила собой выход, круглолицая и крутобёдрая.
— Будьте любезны, Сергей Эргисович, сделайте одолжение! По-людски бы, можно было приготовить и как следует, но разве с этим идолом… с моим добрым Романом… С ним ведь ни о чём нельзя по-человечески. Ещё по теплу я ему шею проела: пригласи Сергея Эргисовича, а он на меня кивает: ты приглашай…
— Ну, за знакомство! — перебил её хозяин, нетерпеливо постукивая рюмкой по столу. — Будем знакомы!
— Уже вроде бы знакомы, Роман Михайлович, — улыбнулся Аласов. — Как-никак целую четверть проработали в одном коллективе…
— Что четверть! — снова овладела инициативой за столом Акулина Евстафьевна. — Что четверть! Мы вот уже пять лет в этой школе, а всё как приезжие. И представьте — всё из-за этого… из-за Романа Михайловича. Будь мой муж человеком компанейским, мы бы, глядишь, уже в заслуженных ходили. Где люди и узнаются, и сходятся, как не в доброй компании. Кто за хорошим столом сдружится, тому враждовать не захочется.
— Ну ладно тебе, — остановил свою половину Сосин. — Угощайтесь, ради бога, Сергей Эргисович.
— Вот едим мы сейчас мясо коровки, которая до самой осени доилась. Бедняжечка, такой молочной была… — в голосе хозяйки проникновенная печаль. — Не поверите, Сергей Эргисович, уже стародойная, а в день до десяти литров давала.
— Не хочешь ли ты сказать, что Эриэнчик я тебе хуже приобрёл? — обиделся захмелевший хозяин.
— Вот и хуже! Пусть Сергей Эргисович рассудит…
Хозяин хоть и препирался насчёт Эриэнчик, но за угощением следил исправно.
Наконец Аласов не выдержал:
— Всё, Роман Михайлович, я готов. Спасибо.
— Не пускай его, Роман! — закричала бдительная Акулина Евстафьевна из кухни. — Совсем почти ничего не съели…
Но Аласов был уже на ногах. Он шёл на решающий прорыв, понимая, что если сейчас не отобьётся, то не выпустят они его до глубокой ночи.
— Бегу, товарищи! Спасибо за угощение.
— Какое это угощение! — отвечала польщённая Акулина Евстафьевна. — Вот будем чаще ходить друг к другу, вы ещё узнаете, как мы хороших гостей потчуем. Как у нас, у якутсв, говорятся: гостя на ладошку посади… Спасибо, что заглянули, а то есть некоторые — уж очень возносятся! Вроде Пестряковых — сколько раз их приглашали… Вот директор — добрый человек, ест и пьёт у нас охотно…
— Тимира Ивановича не вини, — возразил хозяин. — Ты его не вини, Тимир Иванович отличный человек, я люблю его. Это жена у него стерва: идёт — нос к потолку… А он добрый человек. Во всяких школах мы побывали, слава богу, видели начальство. Не-ет, Пестряков хоть строг, но жить с ним можно. У Пестрякова этот бандит Нахов на своей хромой ноге особенно не распляшется!
Аласов даже спиной почувствовал всю силу ненависти, с какой в этом доме говорили о Нахове.
— А что вам Нахов? Не поладили? — спросил он.
Но Акулина Евстафьевна оттёрла своего мужа, затараторила примирительно:
— Что нам ладить с ним или не ладить? Мы люди тихие. Если что, лучше обойдём сторонкой… Вы ведь с этим Наховым, не в обиду будет сказано, Сергей Эргисович, вроде бы друзья-приятели. У Майи Унаровой вместе праздновали… В нашей маленькой деревне и дворы общие и дымы смешанные, всё известно… Да я не в укор вам, хотя, как старшая по годам, и поостерёгла бы вас… Этот Нахов ой-ой что за птица!
Аласор не удержался:
— Чем-нибудь напугал вас?
— Не напугал! Не напугал, Сергей Эргисович. Нам, слава богу, пугаться нечего. А вот слышали бы вы, что он в прошлом году на педсоветах болтал. «Иным учителям, — говорит, — свиньи дороже учеников». Это надо же! А молодой дурачок Сектяев…
— Ну и что же? И такие встречаются.
— …а дурак Сектяев начал щерить свои редкие зубы и на нас пальцем тыкать. — Акулина Евстафьевна с разбегу не сразу остановилась, но постепенно смысл замечания гостя дошёл до неё. — Как это «встречаются»?
— Я говорю, что верно Нахов подметил — есть и такие учителя. Словом, будьте здоровы.
Хозяева ничего ему не ответили. Сосин угрюмо глядел себе под ноги.
— Мы люди тихие и мирные, — сказала Акулина Евстафьевна очень внятно. — Мы, Сергей Эргисович, не враждуем с теми, кто нас не задевает. Но, говорят ведь, что и самую смирную коровку не надо дразнить, боднуть может… До свиданья, спасибо, что зашли.
До ворот Аласова никто не провожал.
XVIII. Своими руками
— Неужели ты пойдёшь? — в десятый раз начинала мама всё тот же разговор.
— Пойду, — Лире нравилось отвечать одним и тем же коротким и категорическим словечком.
— Тимир, это чудовищно! Выгнать детей на холод, в метель! Почему ты молчишь?
Отец смущённо поправлял очки.
— Надюша, неудобно это. Весь десятый класс пойдёт, и только одна наша девочка… Ведь просьба исходит от партийной организации, секретарь Бурцев приходил. Скажут: вот Пестряковы свою дочь не пустили. Между прочим, метель утихла…
— Ах, эти вечные расчёты — что подумают, что скажут… Поведёт ребят, конечно, Аласов? Этот Аласов, я смотрю, стал у тебя любимчиком.
— Ну, уж бы скажешь! С чего бы я его особенно любил? Неплохой учитель, инициативный. И только…
— Делайте как хотите. Пусть девочка обмораживается, замерзает… Меня в этом доме уже давно не слушают!
Утром Лира вместе со всеми отправилась в рейд по спасению колхозной фермы. «Орлы! На нас с надеждой смотрят все бурёнки и зорьки!» Юрча Монастырёв насмешил всех, изображая монолог дойной коровы, обращённый к комсоргу Саше Брагину: «У меня, как известно, молоко на языке, у тебя молоко на губах, о приди ко мне в Чаран…»
Такой ранней пурги старики не помнили лет пятьдесят (старики тем и замечательны, что вечно чего-то не помнят — такого разлива речки Таастах, такого лютого мороза, такого засушливого лета). Три дня мело, будто что-то в небе прорвалось, Арылах превратился в сплошной сугроб. Всё замерло под снегом, замолк тракт за сопками.
Больше всех досталось колхозным фермам. Конечно, столь ранней пурги никто не ждал, конечно, корма вовремя не подвезли, на дальней ферме Чаран скот который день стоял без клочка сена — как же иначе!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91