Заслуженный учитель, где-нибудь да пригреют. Только вот дети! А Надежда? Сидит вон у окошка, склонила голову. Белая шейка, нежный пушок… По утрам её протяжный грудной голос: «Ти-им, завтрак готов…» Он выходит и, прежде чем сесть во главе стола, целует эту шейку. «С добрым утром, моя дорогая».
Тимир Иванович чуть не застонал при этом воспоминании. Нет, проклятые, этого я вам не отдам! Ты ещё увидишь, Надюшка, мою победу!
Кто знает, может, это раздумье о сокровенном не заняло у председательствующего и малой секунды. Однако недаром говорится, что на войне и секундное промедление опасно. Пока Тимир Иванович мешкал, Стёпа Хастаева, воодушевлённая примером Нахова, сама, без разрешения, взяла слово — плевать она хотела на всех председательствующих!
— Хоть Кирилл Сантаевич и считает, что я должна помалкивать, но я всё-таки скажу.
И Стёпа сказала. Только одна она, бесшабашная голова, могла отчаяться на такое. На общем учительском собрании, в присутствии высокого районного начальства закатить речь в защиту Аласова!
— Эх вы, люди! Появился наконец в нашем монастыре человек, которого на руках бы носить: умница, свежий взгляд на всё. Он наши «проценты» высмеял, — но мы-то, как сами не видели раньше! Будто дятлы, выколачиваем на уроках цифирь для рапортов — всеми правдами и неправдами. А он о настоящих знаниях заговорил! О людских душах, какие растим! Чёрта в тех процентах (Тимир Иванович позвенел о графин), если при этом мальчишек обыскивают в классе, обращаются с ними как с малолетними правонарушителями! А с учителями у нас лучше обращаются? Любая живинка в преподавании — уже ты на подозрении. Хорош тот учитель, который как автомат действует, как солдат по казарменному уставу. А Сергею Эргисовичу даже представить дико, что так можно жить в школе! Об этом он и заявил во весь голос! Он ведь от чистоты своей, не ради корысти — потому что не может иначе! И что же, думаете, мы ему кинулись на шею?
— Не скажите, Стёпа! Кое-кто и на шею кидался! — ловко вставил Кылбанов.
Хастаева словно в стену врезалась на полном скаку — недоумённо посмотрела на Кылбанова, соображая. Пересилила себя, решила всё-таки презреть прозрачный намёк. Стала продолжать своё.
— Сегодня слушаем Сосина, его бессмыслицу. Дикость: Кылбанов учит Нахова, как быть патриотом. Сосин решает судьбу Аласова. «На все сто процентов согласен…» (Пестряков, уже не переставая, звенел по графину.) Чем же этот бедняга может сравниться с Аласовым? Знаниями? Культурой? Педагогическим мастерством? Да когда же возьмутся за ум и очистят советскую школу от сосиных?
— Одних Аласовых оставят!
— Да, Аласовых — умных, людей с чистым сердцем…
— Ай да Степанида Степановна, какой восторг! — осклабился Кылбанов. — Недаром на одном-то возу под сеном.
Докончить фразу ему не пришлось. Хастаева кошкой метнулась к нему и с размаху, что было сил, отвесила такую пощёчину, что даже Тимир Иванович отшатнулся.
— Хастаева!!
Едва не опрокинув рассевшуюся в проходе старушку — учительницу пения, Степанида выскочила из учительской.
Шум поднялся невообразимый — ничего подобного на педагогических собраниях до сих пор ещё не было.
— Смотрите, смотрите! Все видели? Все будьте свидетелями, я на неё в суд подам!
— Несчастный! Получил, что причиталось, так сидел бы уж! — Это Надежда брезгливо скривила губы. И она не удержалась, своё слово вставила.
— Кылбанов, пиши меня в свидетели. Когда тебя за оскорбление женщины будут судить, я первый выступлю…
— Я так не оставлю!
— Но Хастаева тоже: «Ах, Аласов, ах, ангел!»
— Тимир Иванович, ведите, пожалуйста, собрание!
— Да дайте же мне слово наконец!
— Левина на вас нету! Видел бы старик этот позор…
— К порядку, товарищи!
Ах ты разнесчастная Стёпа, что наделала, что сотворила… Не знаешь, куда глаза от стыда девать. А что она тут про Аласова молола! Всё мероприятие загубила, превратила собрание в базар… Теперь вот, отпихивая друг друга, все рвутся выступать: Сектяев, да Халыев, да эта девчонка Саргылана Кустурова — все!
Увидев, что собрание пошло прахом, Платонов взял бразды в свои руки.
— Дела в педколлективе на грани катастрофы, я в этом убедился. Мы в роно подумаем… А сейчас, пожалуй, разумно кончить. Закрывайте собрание, Тимир Иванович…
И стал укладывать бумаги в папку.
— Лира! — крикнул Тимир Иванович в глубь квартиры, пропуская вперёд Платонова и Кубарова. — Прошу, товарищи, раздевайтесь.
Из комнаты вышел маленький Локут, замурзанный, пальцы в чернилах.
— Где Лира, сынок?
— Ушла Лира… С девчонками, в больницу.
— Ужин варила?
— Варила. Я ел уже.
— Хорошо, сыночек, иди продолжай… В той комнате… Сюда проходите, товарищи. Фёдор Баглаевич, чего вы будто гость заморский? Прошу по-простому. Хозяйки у меня теперь нет…
Неловко управляясь с посудой, Тимир Иванович накрыл на стол.
Ещё полгода назад можно ли было представить Тимира Ивановича в такой вот странной роли? В неприбранной, плохо натопленной квартире он накрывает на стол, пыхтя и потея, достаёт горшки из печи, орудует поварёшкой. Разлив суп по тарелкам, хозяин стал было выставлять из буфета рюмки, но Платонов удержал его:
— Не надо мне, Тимир Иванович. Да и вам, думаю…
Тимир Иванович послушно закрыл буфет. Некоторое время ели суп молча. Опорожнив свою тарелку, Платонов загородил её ладонью: спасибо. И закурил папироску.
Разговор, можно было понять, предстоял не из приятных. Платонов не стал ходить вокруг да около:
— Кошмарный день, други мои… Но не буду о минувшем, хочу о завтрашнем. Как же вы дальше-то собираетесь жить и работать?
Фёдор Баглаевич, тоже задымивший, пожал плечами.
— Как собираемся? — ответил Тимир Иванович. — Как работали, так и будем работать.
— То есть без оглядки до самой пропасти? Кстати, до пропасти — рукой подать. Это надо же суметь — восстановить против себя весь коллектив!
— Почему весь? Вы же видели по выступлениям…
— Тимир Иванович, давайте серьёзно! Я ещё никому не давал повода считать себя дураком… Будто я не знаю настоящую цену Кылбанову или этому вашему «уважаемому педагогу»… Кстати спросить, почему вы и в самом деле не поставите вопрос — способен ли Сосин заниматься педагогической деятельностью?.. Почему умница Майя Унарова или серьёзный человек Халыев — они против вас, а вот Сосин — за вас? Не кажется ли вам красноречивым уже само это размежевание? Как это могло случиться?
— Аласов, всё он, — ответил Пестряков. — А наша вина, что долго в обороне сидели.
— А вы, Фёдор Баглаевич, как мне объясните?
— Виновных ищете, Кирилл Сантаевич? Так завуч уже ответил вам.
— Хорошо, предположим, Аласов бесчинствует. Но где вы-то были? И вообще, уважаемый Фёдор Баглаевич, как понимать ваше поведение? Отказались вести собрание, при обсуждении молчали, будто посторонний.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91
Тимир Иванович чуть не застонал при этом воспоминании. Нет, проклятые, этого я вам не отдам! Ты ещё увидишь, Надюшка, мою победу!
Кто знает, может, это раздумье о сокровенном не заняло у председательствующего и малой секунды. Однако недаром говорится, что на войне и секундное промедление опасно. Пока Тимир Иванович мешкал, Стёпа Хастаева, воодушевлённая примером Нахова, сама, без разрешения, взяла слово — плевать она хотела на всех председательствующих!
— Хоть Кирилл Сантаевич и считает, что я должна помалкивать, но я всё-таки скажу.
И Стёпа сказала. Только одна она, бесшабашная голова, могла отчаяться на такое. На общем учительском собрании, в присутствии высокого районного начальства закатить речь в защиту Аласова!
— Эх вы, люди! Появился наконец в нашем монастыре человек, которого на руках бы носить: умница, свежий взгляд на всё. Он наши «проценты» высмеял, — но мы-то, как сами не видели раньше! Будто дятлы, выколачиваем на уроках цифирь для рапортов — всеми правдами и неправдами. А он о настоящих знаниях заговорил! О людских душах, какие растим! Чёрта в тех процентах (Тимир Иванович позвенел о графин), если при этом мальчишек обыскивают в классе, обращаются с ними как с малолетними правонарушителями! А с учителями у нас лучше обращаются? Любая живинка в преподавании — уже ты на подозрении. Хорош тот учитель, который как автомат действует, как солдат по казарменному уставу. А Сергею Эргисовичу даже представить дико, что так можно жить в школе! Об этом он и заявил во весь голос! Он ведь от чистоты своей, не ради корысти — потому что не может иначе! И что же, думаете, мы ему кинулись на шею?
— Не скажите, Стёпа! Кое-кто и на шею кидался! — ловко вставил Кылбанов.
Хастаева словно в стену врезалась на полном скаку — недоумённо посмотрела на Кылбанова, соображая. Пересилила себя, решила всё-таки презреть прозрачный намёк. Стала продолжать своё.
— Сегодня слушаем Сосина, его бессмыслицу. Дикость: Кылбанов учит Нахова, как быть патриотом. Сосин решает судьбу Аласова. «На все сто процентов согласен…» (Пестряков, уже не переставая, звенел по графину.) Чем же этот бедняга может сравниться с Аласовым? Знаниями? Культурой? Педагогическим мастерством? Да когда же возьмутся за ум и очистят советскую школу от сосиных?
— Одних Аласовых оставят!
— Да, Аласовых — умных, людей с чистым сердцем…
— Ай да Степанида Степановна, какой восторг! — осклабился Кылбанов. — Недаром на одном-то возу под сеном.
Докончить фразу ему не пришлось. Хастаева кошкой метнулась к нему и с размаху, что было сил, отвесила такую пощёчину, что даже Тимир Иванович отшатнулся.
— Хастаева!!
Едва не опрокинув рассевшуюся в проходе старушку — учительницу пения, Степанида выскочила из учительской.
Шум поднялся невообразимый — ничего подобного на педагогических собраниях до сих пор ещё не было.
— Смотрите, смотрите! Все видели? Все будьте свидетелями, я на неё в суд подам!
— Несчастный! Получил, что причиталось, так сидел бы уж! — Это Надежда брезгливо скривила губы. И она не удержалась, своё слово вставила.
— Кылбанов, пиши меня в свидетели. Когда тебя за оскорбление женщины будут судить, я первый выступлю…
— Я так не оставлю!
— Но Хастаева тоже: «Ах, Аласов, ах, ангел!»
— Тимир Иванович, ведите, пожалуйста, собрание!
— Да дайте же мне слово наконец!
— Левина на вас нету! Видел бы старик этот позор…
— К порядку, товарищи!
Ах ты разнесчастная Стёпа, что наделала, что сотворила… Не знаешь, куда глаза от стыда девать. А что она тут про Аласова молола! Всё мероприятие загубила, превратила собрание в базар… Теперь вот, отпихивая друг друга, все рвутся выступать: Сектяев, да Халыев, да эта девчонка Саргылана Кустурова — все!
Увидев, что собрание пошло прахом, Платонов взял бразды в свои руки.
— Дела в педколлективе на грани катастрофы, я в этом убедился. Мы в роно подумаем… А сейчас, пожалуй, разумно кончить. Закрывайте собрание, Тимир Иванович…
И стал укладывать бумаги в папку.
— Лира! — крикнул Тимир Иванович в глубь квартиры, пропуская вперёд Платонова и Кубарова. — Прошу, товарищи, раздевайтесь.
Из комнаты вышел маленький Локут, замурзанный, пальцы в чернилах.
— Где Лира, сынок?
— Ушла Лира… С девчонками, в больницу.
— Ужин варила?
— Варила. Я ел уже.
— Хорошо, сыночек, иди продолжай… В той комнате… Сюда проходите, товарищи. Фёдор Баглаевич, чего вы будто гость заморский? Прошу по-простому. Хозяйки у меня теперь нет…
Неловко управляясь с посудой, Тимир Иванович накрыл на стол.
Ещё полгода назад можно ли было представить Тимира Ивановича в такой вот странной роли? В неприбранной, плохо натопленной квартире он накрывает на стол, пыхтя и потея, достаёт горшки из печи, орудует поварёшкой. Разлив суп по тарелкам, хозяин стал было выставлять из буфета рюмки, но Платонов удержал его:
— Не надо мне, Тимир Иванович. Да и вам, думаю…
Тимир Иванович послушно закрыл буфет. Некоторое время ели суп молча. Опорожнив свою тарелку, Платонов загородил её ладонью: спасибо. И закурил папироску.
Разговор, можно было понять, предстоял не из приятных. Платонов не стал ходить вокруг да около:
— Кошмарный день, други мои… Но не буду о минувшем, хочу о завтрашнем. Как же вы дальше-то собираетесь жить и работать?
Фёдор Баглаевич, тоже задымивший, пожал плечами.
— Как собираемся? — ответил Тимир Иванович. — Как работали, так и будем работать.
— То есть без оглядки до самой пропасти? Кстати, до пропасти — рукой подать. Это надо же суметь — восстановить против себя весь коллектив!
— Почему весь? Вы же видели по выступлениям…
— Тимир Иванович, давайте серьёзно! Я ещё никому не давал повода считать себя дураком… Будто я не знаю настоящую цену Кылбанову или этому вашему «уважаемому педагогу»… Кстати спросить, почему вы и в самом деле не поставите вопрос — способен ли Сосин заниматься педагогической деятельностью?.. Почему умница Майя Унарова или серьёзный человек Халыев — они против вас, а вот Сосин — за вас? Не кажется ли вам красноречивым уже само это размежевание? Как это могло случиться?
— Аласов, всё он, — ответил Пестряков. — А наша вина, что долго в обороне сидели.
— А вы, Фёдор Баглаевич, как мне объясните?
— Виновных ищете, Кирилл Сантаевич? Так завуч уже ответил вам.
— Хорошо, предположим, Аласов бесчинствует. Но где вы-то были? И вообще, уважаемый Фёдор Баглаевич, как понимать ваше поведение? Отказались вести собрание, при обсуждении молчали, будто посторонний.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91