И ещё вы должны учитывать — класс десятый, выпускной. Принять отставшего — значит ударить по общему проценту успеваемости! Нет, тут необходимо посоветоваться. Обсудим этот вопрос на педсовете».
«Верно! — рявкнул Нахов. — Я с прошлого года требую вынести вопрос о Жерготове на педсовет. Пора наконец разобраться!»
И вот тут-то сказала своё слово Надежда.
«К чему педсовет, друзья-а-а! — протяжно пропела она (ей самой понравилось, как она сказала это «друзья-а-а!»). — Мальчик Жерготов решением педсовета из школы не исключался, и педсовет тут ни при чём. Я его знаю, он способный, по математике быстро наверстаем. Уж коли пришёл, так пусть и отправляется в класс».
Нужно было видеть, с какой благодарностью взглянул тогда на неё Сергей. Так Макар Жерготов стал их общим «крёстником».
В то лыжное утро они улыбнулись разом, увидев Жерготова, а она — никто не заметил этого — любовно поправила Сергею кашне и затянула потуже «молнию» на куртке. Пять минут — драгоценная её «золотиночка». А потом, когда колонна лыжников спустилась вниз, она ещё долго смотрела Сергею вслед. И чувство у неё было такое, как у жаждущего, которому дали лишь прикоснуться губами к чаше. «Доколе же? — говорила она себе, — до каких пор будут одни лишь недомолвки, случайно оброненные словечки и улыбки, сколько ей жить крохами?» Однажды она уже отчаялась, решилась спросить у него прямо: да или нет? Кубаров не дал им договорить… Серёжа, милый, услышь слова, которые я твержу про себя, повторяю, когда мы вместе в учительской, словно шаманский заговор: «Посмотри на меня. Посмотри на меня. Улыбнись мне…» А когда расходимся по домам, всякий раз прошу: подари мне, Сэргэйчик, улыбку на прощанье — она до завтрашнего утра будет греть меня… Если на самом деле глаза человека выражают мысль его и душу, то почему ты до сих пор не прочёл этого в моих глазах? Загляни в них хорошенько, прочти!
Надежда в сердцах пристукнула утюгом по столу. Надо, надо решать!
Размышляя таким образом, то пеняя Сергею, то упрашивая его, она вместе с тем ни на минуту не прекращала своих домашних хлопот — что-то строчила на швейной машинке, убиралась, принялась гладить бельё. Она любила эти мирные домашние часы, когда школьные занятия уже позади и завершена каторжная проверка тетрадей. От домашних забот она никогда не уставала, были они для неё душевным успокоением. Под шипение утюга на сыроватом бельё или под ровный стрёкот швейной машины так хорошо думается!
В доме тишина, Тимира ещё нет из школы, сын сбежал в кино. Лира в соседней комнате готовит уроки, едва слышно мурлычет себе под нос: «Я всегда тебя помню»… Что за привычка, господи прости! За уроками непременно ей нужно что-нибудь напевать.
Я все-ег-да те-ебя по-омню,
Как мелькаешь ты в окошечке своём…
Надежда взяла рубашку мужа, очень тщательно, не пропуская ни шва, стала разглаживать. Странно, что Тимир запаздывает сегодня, не затащил ли его кто в гости…
Бывало, прежде в праздники, когда жёны возвращаются домой под руку со своими повеселевшими мужьями, лишь одни они, Пестряковы, бредут домой трезвые и усталые. В такие минуты Надежда иногда с тайной досадой подумывала: хоть бы Тимир уж выпил как следует, хоть бы от вина повеселел! Однако, когда в последнее время Пестряков стал всё заметней благоволить к рюмочке, Надежда быстро разочаровалась в таком способе увеселения жизни. Ничего хуже она и представить себе не могла.
Сорочка наконец выглажена, и Надежда лёгким движением набросила её на спинку стула. Но упал свет из окна, и на рукаве — вот беда! — явно обозначилась морщина. Может, на Тимире эта морщина и не будет заметна, но всё равно непорядок: муж любит только безупречно выглаженные вещи, да Надежде и самой приятно видеть, когда на муже всё аккуратно и чисто. Как живётся человеку в семье — об этом прежде всего скажет людям его одежда. А Сергей сегодня явился в школу с таким измятым воротником, что у Надежды сердце сжалось. Наверно, баба Дарья гладила, совсем уже слепая, бедняжечка, и старается, наверное, да не умеет. Если бы Надежда его рубашку погладила! Погладила, помогла бы надеть мягкий холодящий шёлк, прижалась бы щекой к его плечу.
Из комнаты Лиры без всякого выражения:
Я все-егда-а те-ебя по-омню…
Вот уж действительно: я всегда тебя помню… За годы жизни с другим она никогда не расставалась с Сергеем. В любом случае мысль всё равно повернёт к нему, — так горячая кровь, совершив круговорот, снова и снова возвращается к сердцу.
— Мама, палёным пахнет! — крикнула Лира.
Надежда схватила утюг. На сорочке, на видном месте, остался отчётливый след.
Раздосадованная, она сгребла приготовленное для утюжки бельё, швырнула на кровать и ничком упала на него. За что ей такая мука!
Я все-егда-а тебя по-омню-ю…
Надежда забарабанила кулаком в стену.
— Эй, хватит! Перестань сейчас же…
Но оттого, что усмирила дочь, легче не стало. Ничего нельзя поделать, совсем ничего!
Как можно: замужней женщине целыми днями размышлять о чужом мужчине! А что страшного? Иные не то что думают — делают невообразимое, и при этом ходят, не опуская глаз. Зачем противиться себе самой? Не лучше ли отдаться во власть потока — уж к какому-нибудь берегу да прибьёт. Значит, продолжать всё так же ловить его взгляды, искать нечаянных встреч, придумывать, как лишний раз ввернуть в разговоре злосчастного Макара или пятёрки Кудаисова, опять как бы невзначай приставать к почтальонше Галине: «Что-то у тебя сумка толстой стала, уж не новому ли нашему учителю Аласову поклонницы пишут?» Терзаться, сходить с ума — сколько это выдержишь?
Как-то на днях совершенная уже нелепость приключилась, рассказать бы кому! Бог знает с чего вдруг ударило в голову: я сижу сейчас дома, а он в школе, кружок у него. Может, отпустил ребят, остался один в пустой учительской, надеется — а вдруг она заглянет. Он ждёт её там, а она сидит дома! Так явственно это представилось, что, не давая себе отчёта, она мгновенно оделась, что-то сказала своим и побежала к школе: милый, погоди ещё минутку, я лечу к тебе!
Конечно, никого в школе не было. Натыкаясь в тёмном коридоре на скамьи, она ощупью добралась до учительской, зажгла свет. Долго и бессмысленно стояла, вслушиваясь в тишину большого здания, и вдруг заметила ещё сырые отпечатки чьих-то ног у дверей. Его ног! Ждал и не дождался…
Пошатываясь, как больная, вышла она на воздух. Ждал и не дождался! Что бы тебе поторопиться чуток, хоть бы на полчаса раньше!
Стояла ясная ночь. В свете луны избы слились с белизной снега, но чёрные их тени ложились поперёк пути. Дыхание застывало, шуршало, как сухая трава. Вдруг стеклянный скрип чьих-то поспешных шагов — Надежда вся напряглась: оказалось, мальчишка пробежал к интернату, зажав руками уши.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91
«Верно! — рявкнул Нахов. — Я с прошлого года требую вынести вопрос о Жерготове на педсовет. Пора наконец разобраться!»
И вот тут-то сказала своё слово Надежда.
«К чему педсовет, друзья-а-а! — протяжно пропела она (ей самой понравилось, как она сказала это «друзья-а-а!»). — Мальчик Жерготов решением педсовета из школы не исключался, и педсовет тут ни при чём. Я его знаю, он способный, по математике быстро наверстаем. Уж коли пришёл, так пусть и отправляется в класс».
Нужно было видеть, с какой благодарностью взглянул тогда на неё Сергей. Так Макар Жерготов стал их общим «крёстником».
В то лыжное утро они улыбнулись разом, увидев Жерготова, а она — никто не заметил этого — любовно поправила Сергею кашне и затянула потуже «молнию» на куртке. Пять минут — драгоценная её «золотиночка». А потом, когда колонна лыжников спустилась вниз, она ещё долго смотрела Сергею вслед. И чувство у неё было такое, как у жаждущего, которому дали лишь прикоснуться губами к чаше. «Доколе же? — говорила она себе, — до каких пор будут одни лишь недомолвки, случайно оброненные словечки и улыбки, сколько ей жить крохами?» Однажды она уже отчаялась, решилась спросить у него прямо: да или нет? Кубаров не дал им договорить… Серёжа, милый, услышь слова, которые я твержу про себя, повторяю, когда мы вместе в учительской, словно шаманский заговор: «Посмотри на меня. Посмотри на меня. Улыбнись мне…» А когда расходимся по домам, всякий раз прошу: подари мне, Сэргэйчик, улыбку на прощанье — она до завтрашнего утра будет греть меня… Если на самом деле глаза человека выражают мысль его и душу, то почему ты до сих пор не прочёл этого в моих глазах? Загляни в них хорошенько, прочти!
Надежда в сердцах пристукнула утюгом по столу. Надо, надо решать!
Размышляя таким образом, то пеняя Сергею, то упрашивая его, она вместе с тем ни на минуту не прекращала своих домашних хлопот — что-то строчила на швейной машинке, убиралась, принялась гладить бельё. Она любила эти мирные домашние часы, когда школьные занятия уже позади и завершена каторжная проверка тетрадей. От домашних забот она никогда не уставала, были они для неё душевным успокоением. Под шипение утюга на сыроватом бельё или под ровный стрёкот швейной машины так хорошо думается!
В доме тишина, Тимира ещё нет из школы, сын сбежал в кино. Лира в соседней комнате готовит уроки, едва слышно мурлычет себе под нос: «Я всегда тебя помню»… Что за привычка, господи прости! За уроками непременно ей нужно что-нибудь напевать.
Я все-ег-да те-ебя по-омню,
Как мелькаешь ты в окошечке своём…
Надежда взяла рубашку мужа, очень тщательно, не пропуская ни шва, стала разглаживать. Странно, что Тимир запаздывает сегодня, не затащил ли его кто в гости…
Бывало, прежде в праздники, когда жёны возвращаются домой под руку со своими повеселевшими мужьями, лишь одни они, Пестряковы, бредут домой трезвые и усталые. В такие минуты Надежда иногда с тайной досадой подумывала: хоть бы Тимир уж выпил как следует, хоть бы от вина повеселел! Однако, когда в последнее время Пестряков стал всё заметней благоволить к рюмочке, Надежда быстро разочаровалась в таком способе увеселения жизни. Ничего хуже она и представить себе не могла.
Сорочка наконец выглажена, и Надежда лёгким движением набросила её на спинку стула. Но упал свет из окна, и на рукаве — вот беда! — явно обозначилась морщина. Может, на Тимире эта морщина и не будет заметна, но всё равно непорядок: муж любит только безупречно выглаженные вещи, да Надежде и самой приятно видеть, когда на муже всё аккуратно и чисто. Как живётся человеку в семье — об этом прежде всего скажет людям его одежда. А Сергей сегодня явился в школу с таким измятым воротником, что у Надежды сердце сжалось. Наверно, баба Дарья гладила, совсем уже слепая, бедняжечка, и старается, наверное, да не умеет. Если бы Надежда его рубашку погладила! Погладила, помогла бы надеть мягкий холодящий шёлк, прижалась бы щекой к его плечу.
Из комнаты Лиры без всякого выражения:
Я все-егда-а те-ебя по-омню…
Вот уж действительно: я всегда тебя помню… За годы жизни с другим она никогда не расставалась с Сергеем. В любом случае мысль всё равно повернёт к нему, — так горячая кровь, совершив круговорот, снова и снова возвращается к сердцу.
— Мама, палёным пахнет! — крикнула Лира.
Надежда схватила утюг. На сорочке, на видном месте, остался отчётливый след.
Раздосадованная, она сгребла приготовленное для утюжки бельё, швырнула на кровать и ничком упала на него. За что ей такая мука!
Я все-егда-а тебя по-омню-ю…
Надежда забарабанила кулаком в стену.
— Эй, хватит! Перестань сейчас же…
Но оттого, что усмирила дочь, легче не стало. Ничего нельзя поделать, совсем ничего!
Как можно: замужней женщине целыми днями размышлять о чужом мужчине! А что страшного? Иные не то что думают — делают невообразимое, и при этом ходят, не опуская глаз. Зачем противиться себе самой? Не лучше ли отдаться во власть потока — уж к какому-нибудь берегу да прибьёт. Значит, продолжать всё так же ловить его взгляды, искать нечаянных встреч, придумывать, как лишний раз ввернуть в разговоре злосчастного Макара или пятёрки Кудаисова, опять как бы невзначай приставать к почтальонше Галине: «Что-то у тебя сумка толстой стала, уж не новому ли нашему учителю Аласову поклонницы пишут?» Терзаться, сходить с ума — сколько это выдержишь?
Как-то на днях совершенная уже нелепость приключилась, рассказать бы кому! Бог знает с чего вдруг ударило в голову: я сижу сейчас дома, а он в школе, кружок у него. Может, отпустил ребят, остался один в пустой учительской, надеется — а вдруг она заглянет. Он ждёт её там, а она сидит дома! Так явственно это представилось, что, не давая себе отчёта, она мгновенно оделась, что-то сказала своим и побежала к школе: милый, погоди ещё минутку, я лечу к тебе!
Конечно, никого в школе не было. Натыкаясь в тёмном коридоре на скамьи, она ощупью добралась до учительской, зажгла свет. Долго и бессмысленно стояла, вслушиваясь в тишину большого здания, и вдруг заметила ещё сырые отпечатки чьих-то ног у дверей. Его ног! Ждал и не дождался…
Пошатываясь, как больная, вышла она на воздух. Ждал и не дождался! Что бы тебе поторопиться чуток, хоть бы на полчаса раньше!
Стояла ясная ночь. В свете луны избы слились с белизной снега, но чёрные их тени ложились поперёк пути. Дыхание застывало, шуршало, как сухая трава. Вдруг стеклянный скрип чьих-то поспешных шагов — Надежда вся напряглась: оказалось, мальчишка пробежал к интернату, зажав руками уши.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91