Павлу показалось, что тот его заметил и даже хочет что-то сказать ему глазами, но потом подумал, что это просто блики костра – они создают такое впечатление.
– Ибрагим Саладжа-ага! – крикнул один из турок с верхней галереи. – Больше никого нет…
Их главарь, к которому относились эти слова, высокий турок с бритой головой, обернулся и оглядел распахнутые двери камер, потом мрачно ухмыльнулся:
– Проверь еще раз, чтоб кого не забыть, мы ж идем русских встречать!..
Глаза его как-то странно блеснули, он обвел взглядом ряды заключенных.
Неожиданно Павел почувствовал, что кто-то дотронулся до его связанных за спиной рук. Осторожно обернувшись, он увидел светловолосого мужчину лет тридцати в крестьянской одежде, с умным и проницательным взглядом. Тот медленно развязывал веревку, стягивавшую его кисти.
– Не оборачивайся, – прошептал крестьянин. – Когда нас выведут, найдем способ…
Данов молча смотрел на него. Лицо показалось ему знакомым, но где он его видел, Павел не мог вспомнить.
Из караульного помещения вышел коренастый офицер. За ним шел охранник с факелом. Ибрагим Саладжа-ага смотрел на офицера с легкой, едва уловимой улыбкой человека, обладающего силой и знающего свое дело.
Офицер что-то сказал охраннику, потом спросил о чем-то Ибрагима Саладжа-агу.
– Да нет тут иностранцев, – громко ответил турок и, пренебрежительно махнув рукой, продолжал: – Какие тут иностранцы, не видишь, что ли, что все здесь – поганцы неверные…
– Попридержи язык, – огрызнулся офицер, – позавчера задержали двух балагуров из Беча, так потом правитель целый день препирался с консулами.
Повернувшись к заключенным, он громко крикнул:
– Слушай!..
Двор притих.
– Есть ли тут иностранцы, – офицер поднял руку, – или кому-нибудь известно, что среди вас находится иностранец?…
Мрачную тишину нарушал лишь треск поленьев в костре. Павел машинально сунул руку в карман и нащупал твердый пергамент, который дал ему при расставании Макгахан.
В мозгу у него вспыхнула мысль: может ли он спастись подобным образом? И что это будет: спасение или бегство? А разве сейчас бегство – не единственное спасение? Что честнее – смерть или оправдание, что хочешь жить во имя отечества? Перед собой, перед всеми, кто сейчас здесь находится… Руки у него дрожали.
Он посмотрел на лица заключенных, стоящих с ним рядом, кирпично-красные при свете костра, и медленно вынул руку из кармана.
– Хорошо, – сказал офицер, немного помолчав, – нет…
Затем, повернувшись к турку, произнес негромко:
– Потом не будете возвращаться сюда, а выйдете прямо через квартал Хаджи Хасан на дорогу к Хасково. До полуночи чтоб были там…
«До полуночи…» – повторил Павел в уме, и все показалось ему настолько невероятным, словно это была не явь, а всего лишь дурной сон.
Офицер произнес еще несколько слов, затем вскочил на коня и в сопровождении стражника исчез под темным сводом ворот.
Ибрагим Саладжа-ага, проводив его взглядом, крикнул куда-то в темноту:
– Халил!.. Давай веревки!.. Куда ты там подевался?…
Из глубины двора появился низенький хромой турок. Он нес в обеих руках по мотку веревок.
– Давай сюда! – крикнул ему Ибрагим Саладжа-ага. Потом обратился к стоящим рядом с ним башибузукам: – Начинайте!..
Башибузуки, схватив веревки, натянули их с удивительной ловкостью и принялись с одного до другого края завязывать заключенных за шеи, накидывая на каждого петлю, как делали обычно, привязывая лошадей к коновязи.
Кое-кто из заключенных, по-видимому, сопротивлялся, но глухие удары, последовавшие вслед за этим, дали понять, что всякое сопротивление бесполезно.
Когда все были завязаны, Ибрагим Саладжа-ara прошел вдоль рядов, потом дал рукой знак:
– Давайте, ведите их, потом нам надо будет еще в квартале Хаджи Хасан взять вещи Мусы Ахмеда… Быстрее освобождайте телеги, времени нет…
Ряды тронулись, но их повели не к центральным воротам, а к боковым, выходящим на берег Марицы.
Проходя мимо Дончева, Павел взглянул на него. Лицо Димитра было обезображено, но в здоровом глазу и сейчас светился ум, взгляд его выражал твердость, силу воли, что всегда нравилось Павлу в этом человеке. Орудия гремели совсем близко, и глаз Дончева сверкнул в ту сторону, будто ободряя их обоих.
На берегу заключенных ждали шесть телег с высокими бортами: башибузуки оставили их здесь заранее. Они затолкали в каждую человек по двадцать, и телеги двинулись вдоль реки.
Люди стояли, привалившись к бортам и опустив головы, чтобы не дергать веревки, сдавливавшие им горло. Несколько башибузуков «наводили порядок», тесня их друг к другу.
Телеги ехали по берегу реки, местами покрытой льдом. Ибрагим Саладжа-ara крикнул что-то башибузукам, и те начали подталкивать людей к передкам телег.
– Вперед, поганец! – бородатый турок толкнул Данова в спину.
Павел споткнулся, очки слетели и провалились в широкую щель на дне телеги. Беспомощно оглянулся: он ничего не видел. Вокруг была пустота. Ухватившись за руку человека, стоявшего сзади, Павел с трудом сохранил равновесие.
Они спускались вниз, к Матинчевой мельнице, и ему вдруг вспомнилась ночь, когда они с Жейной перешли реку. Он почувствовал ее руку в своей. Попытался восстановить в сознании ее черты, но не мог. Ему захотелось припомнить облик и других людей, вызвать в памяти все, что было.
О чем думает человек перед смертью?
Павел глубоко вздохнул, набрав в легкие воздух, словно для того, чтобы привести мысли в порядок. Что стало с его рукописями? Наверное, им суждено исчезнуть вместе с ним. Будут ли жители этого города читать когда-нибудь Руссо, восхищаться мудростью Дидро, возвышенным духом Вольтера? Осознают ли, что такое свобода, что значит быть гражданином? Или же здесь всегда будет господствовать случайность, духовная нищета, страх и колебания? Может быть, мисс Пирс была права? В таком случае и Грозев, и Калчев, и он сам, и все остальные – смешные мечтатели.
Ноги у Павла подгибались, и он прислонился к подрагивающему борту телеги. Ему так хотелось спокойно обо всем подумать – все снова перечувствовать, подвести итоги… Как неожиданно наступает Последний час человека!
Телеги закончили спуск и остановились.
– Слезайте! – послышался хриплый голос Ибрагима Саладжа-аги.
Павел крепко уцепился за руку соседа, и тот помог ему слезть.
Река здесь шумела сильнее. Вероятно, они находились у мельницы. Наверное, недалеко были и сады Хаджи Исмаила.
Кто-то совсем рядом дико вскрикнул, крик утонул в предсмертном хрипе. Веревка натянулась. Послышались еще крики. Испуганные люди дергались всем телом, и веревка их душила.
– Господи… Убивают… Люди…
Эти возгласы и хрипы были как в страшном сне. Павел пытался удержать равновесие, но веревка тянула его за собой, сталкивая с другими в ужасной пляске.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109
– Ибрагим Саладжа-ага! – крикнул один из турок с верхней галереи. – Больше никого нет…
Их главарь, к которому относились эти слова, высокий турок с бритой головой, обернулся и оглядел распахнутые двери камер, потом мрачно ухмыльнулся:
– Проверь еще раз, чтоб кого не забыть, мы ж идем русских встречать!..
Глаза его как-то странно блеснули, он обвел взглядом ряды заключенных.
Неожиданно Павел почувствовал, что кто-то дотронулся до его связанных за спиной рук. Осторожно обернувшись, он увидел светловолосого мужчину лет тридцати в крестьянской одежде, с умным и проницательным взглядом. Тот медленно развязывал веревку, стягивавшую его кисти.
– Не оборачивайся, – прошептал крестьянин. – Когда нас выведут, найдем способ…
Данов молча смотрел на него. Лицо показалось ему знакомым, но где он его видел, Павел не мог вспомнить.
Из караульного помещения вышел коренастый офицер. За ним шел охранник с факелом. Ибрагим Саладжа-ага смотрел на офицера с легкой, едва уловимой улыбкой человека, обладающего силой и знающего свое дело.
Офицер что-то сказал охраннику, потом спросил о чем-то Ибрагима Саладжа-агу.
– Да нет тут иностранцев, – громко ответил турок и, пренебрежительно махнув рукой, продолжал: – Какие тут иностранцы, не видишь, что ли, что все здесь – поганцы неверные…
– Попридержи язык, – огрызнулся офицер, – позавчера задержали двух балагуров из Беча, так потом правитель целый день препирался с консулами.
Повернувшись к заключенным, он громко крикнул:
– Слушай!..
Двор притих.
– Есть ли тут иностранцы, – офицер поднял руку, – или кому-нибудь известно, что среди вас находится иностранец?…
Мрачную тишину нарушал лишь треск поленьев в костре. Павел машинально сунул руку в карман и нащупал твердый пергамент, который дал ему при расставании Макгахан.
В мозгу у него вспыхнула мысль: может ли он спастись подобным образом? И что это будет: спасение или бегство? А разве сейчас бегство – не единственное спасение? Что честнее – смерть или оправдание, что хочешь жить во имя отечества? Перед собой, перед всеми, кто сейчас здесь находится… Руки у него дрожали.
Он посмотрел на лица заключенных, стоящих с ним рядом, кирпично-красные при свете костра, и медленно вынул руку из кармана.
– Хорошо, – сказал офицер, немного помолчав, – нет…
Затем, повернувшись к турку, произнес негромко:
– Потом не будете возвращаться сюда, а выйдете прямо через квартал Хаджи Хасан на дорогу к Хасково. До полуночи чтоб были там…
«До полуночи…» – повторил Павел в уме, и все показалось ему настолько невероятным, словно это была не явь, а всего лишь дурной сон.
Офицер произнес еще несколько слов, затем вскочил на коня и в сопровождении стражника исчез под темным сводом ворот.
Ибрагим Саладжа-ага, проводив его взглядом, крикнул куда-то в темноту:
– Халил!.. Давай веревки!.. Куда ты там подевался?…
Из глубины двора появился низенький хромой турок. Он нес в обеих руках по мотку веревок.
– Давай сюда! – крикнул ему Ибрагим Саладжа-ага. Потом обратился к стоящим рядом с ним башибузукам: – Начинайте!..
Башибузуки, схватив веревки, натянули их с удивительной ловкостью и принялись с одного до другого края завязывать заключенных за шеи, накидывая на каждого петлю, как делали обычно, привязывая лошадей к коновязи.
Кое-кто из заключенных, по-видимому, сопротивлялся, но глухие удары, последовавшие вслед за этим, дали понять, что всякое сопротивление бесполезно.
Когда все были завязаны, Ибрагим Саладжа-ara прошел вдоль рядов, потом дал рукой знак:
– Давайте, ведите их, потом нам надо будет еще в квартале Хаджи Хасан взять вещи Мусы Ахмеда… Быстрее освобождайте телеги, времени нет…
Ряды тронулись, но их повели не к центральным воротам, а к боковым, выходящим на берег Марицы.
Проходя мимо Дончева, Павел взглянул на него. Лицо Димитра было обезображено, но в здоровом глазу и сейчас светился ум, взгляд его выражал твердость, силу воли, что всегда нравилось Павлу в этом человеке. Орудия гремели совсем близко, и глаз Дончева сверкнул в ту сторону, будто ободряя их обоих.
На берегу заключенных ждали шесть телег с высокими бортами: башибузуки оставили их здесь заранее. Они затолкали в каждую человек по двадцать, и телеги двинулись вдоль реки.
Люди стояли, привалившись к бортам и опустив головы, чтобы не дергать веревки, сдавливавшие им горло. Несколько башибузуков «наводили порядок», тесня их друг к другу.
Телеги ехали по берегу реки, местами покрытой льдом. Ибрагим Саладжа-ara крикнул что-то башибузукам, и те начали подталкивать людей к передкам телег.
– Вперед, поганец! – бородатый турок толкнул Данова в спину.
Павел споткнулся, очки слетели и провалились в широкую щель на дне телеги. Беспомощно оглянулся: он ничего не видел. Вокруг была пустота. Ухватившись за руку человека, стоявшего сзади, Павел с трудом сохранил равновесие.
Они спускались вниз, к Матинчевой мельнице, и ему вдруг вспомнилась ночь, когда они с Жейной перешли реку. Он почувствовал ее руку в своей. Попытался восстановить в сознании ее черты, но не мог. Ему захотелось припомнить облик и других людей, вызвать в памяти все, что было.
О чем думает человек перед смертью?
Павел глубоко вздохнул, набрав в легкие воздух, словно для того, чтобы привести мысли в порядок. Что стало с его рукописями? Наверное, им суждено исчезнуть вместе с ним. Будут ли жители этого города читать когда-нибудь Руссо, восхищаться мудростью Дидро, возвышенным духом Вольтера? Осознают ли, что такое свобода, что значит быть гражданином? Или же здесь всегда будет господствовать случайность, духовная нищета, страх и колебания? Может быть, мисс Пирс была права? В таком случае и Грозев, и Калчев, и он сам, и все остальные – смешные мечтатели.
Ноги у Павла подгибались, и он прислонился к подрагивающему борту телеги. Ему так хотелось спокойно обо всем подумать – все снова перечувствовать, подвести итоги… Как неожиданно наступает Последний час человека!
Телеги закончили спуск и остановились.
– Слезайте! – послышался хриплый голос Ибрагима Саладжа-аги.
Павел крепко уцепился за руку соседа, и тот помог ему слезть.
Река здесь шумела сильнее. Вероятно, они находились у мельницы. Наверное, недалеко были и сады Хаджи Исмаила.
Кто-то совсем рядом дико вскрикнул, крик утонул в предсмертном хрипе. Веревка натянулась. Послышались еще крики. Испуганные люди дергались всем телом, и веревка их душила.
– Господи… Убивают… Люди…
Эти возгласы и хрипы были как в страшном сне. Павел пытался удержать равновесие, но веревка тянула его за собой, сталкивая с другими в ужасной пляске.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109