Когда они выбрались из кустарника, Грозев выпустил поводья из рук и заметил:
– Теперь вы и сама справитесь…
– Благодарю вас, – сдержанно сказала София. Лицо ее раскраснелось, возможно, потому, что она все-таки согласилась, чтобы Грозев помог ей.
Грозев вспрыгнул на своего коня и осмотрелся вокруг. Игнасио, прихрамывая, брел к имению, продолжая отряхивать пыль с одежды, Апостолидис едва виднелся вдали, там, где кончались рисовые поля. Он, как видно, застрял в иле и никак не мог выбраться.
Грозев погнал коня к нему.
– Поверните коня ко мне, – крикнул он издали, – и выводите его по берегу канала!
– Не могу, там скользко, – ответил Апостолидис, крепко сжав поводья и не смея обернуться.
– Тогда слезайте! – снова крикнул Грозев.
Грек ничего не ответил, а конь все больше и больше погружался в воду.
Грозев направил своего коня вдоль обрыва. Добравшись до суконщика, он повторил:
– Слезайте…
– Не могу, – с досадой ответил Апостолидис, – гетры зацепились за стремя…
Грозев помог ему освободить ногу и, взяв поводья, повел его коня к берегу.
На берегу их ждала София. Когда они поравнялись с ней, девушка молча повернула Доксу и поскакала к дому. Мужчины последовали за ней. Настроение у всех резко испортилось. Возле липовой аллеи догнали Игнасио. Виновник случившегося испуганно посмотрел на них.
– Боже мой, – пролепетал он, – у мамы волосы встанут дыбом, когда я расскажу ей обо всем.
София холодно взглянула на него и отвернулась.
– Действительно, – сказала она, – по всему видно, вы все еще не можете без материнской опеки.
Грозев присмотрелся к девушке. Губы у нее были плотно сжаты. Волосы от быстрой езды растрепались, непокорный локон упал на лоб. Явно, она была из тех женщин, которые готовы простить мужчине что угодно, кроме страха.
Обед проходил в столовой, окна которой выходили на зеленые пастбища. За столом становилось все более оживленно.
Аргиряди установил дома европейские порядки, которых придерживался даже тогда, когда звал в гости турок или им приходилось бывать у кого-то в гостях. По одну сторону от Софии сидел отец, по другую – Теохар Сарафоглу, а напротив – Амурат-бей и мютесариф Хамид-паша. Рядом с мютесарифом расположился хаджи Стойо. Между ним и его сыном усадили мисс Ани Пиэрс, сестру Эдвина Пиэрса. Молодая англичанка долго жила в Самокове, затем вернулась в Англию, где стала ревностной последовательницей Уильяма Гладстона. В настоящее время она выполняла функции корреспондента некоторых лондонских либеральных газет.
С другой стороны Павла сидел уже успокоившийся Игнасио. А рядом с Амурат-беем – Апостолидис, затем шли Грозев, Жан Петри и помощник мютесарифа Айдер-бег. Напротив – старый домашний учитель Софии по французскому языку Лука Христофоров, страстный приверженец Ламартина и Республики. На самом краю стола, стараясь быть незаметной, ютилась Елени. Испытывая неудобство и страх, она десятки раз осматривала стол, проверяя, все ли в порядке.
Рядом с хозяином расположился Штилиян Палазов, тоже производитель сукна, изысканно одетый, улыбающийся, испытывающий удовольствие от встречи. Пышная трапеза, спокойные жесты и плавно текущий разговор свидетельствовали о европейском лоске и тонком вкусе хозяине.
Внимание хаджи Стойо было всецело поглощено вкусной едой, и он не обращал внимания на разговор, который велся за столом. Кончив жевать, он отер лоснящиеся губы, глядя исподлобья на сидящих напротив. Потом смачно отрыгнулся, прикрыв рот ладонью, и поднял бокал с вином.
– Пусть думают, что хотят, – сказал он, отпив глоток густого терпкого «мавруда», – но Россия не посмеет начать войну в такое время. Тут мне рассказали, что говорит тот, как его… Ну, англичанин…
– Дизраэли, – подсказал ему Апостолидис, сидевший напротив.
– Да, Дизраэли… Так вот, или, говорит, по Дунаю должен быть мир, или, если начнется война, Турция не будет одинока…
И хаджи Стойо покачал головой, многозначительно прищурив глаз.
– И все-таки, господа, – громко заявил Палазов, – поведение европейских стран будет определяться многими факторами – стратегическими, политическими, даже торговыми, если хотите знать. Здесь речь идет не о капризе или простой симпатии.
– И что ж, по-твоему, Англия будет сидеть сложа руки и наблюдать, как Россия кроит шальвары, так, что ли? – язвительно спросил хаджи Стойо. – Только зря деньги проездил по Европам…
Палазов снисходительно усмехнулся.
– Вы меня не так поняли, уважаемый хаджи. Я хочу сказать, что в действиях великих сил зачастую есть моменты, которые нам не следует упускать из виду.
Штилиян Палазов пять-шесть лет назад объездил всю Европу и сразу сумел понять все преимущества машин перед человеческим трудом в деле накопления денег. По возвращении он открыл первую суконную фабрику в Пловдивской области, к югу от Дермендере. Однако все его усилия расширить производство, привлечь содружников, даже основать акционерное общество потерпели провал, и это сделало его мнительным и замкнутым.
– Оставь ты эти моменты, – махнул рукой хаджи Стойо. – Это тебе Австрия и Пруссия голову заморочили… Так-то. А все оттуда – от всяких там фабрик, машин, винтиков, все от них…
Хаджи Стойо упорно считал Палазова жуликом, который неизвестно как втерся к ним в доверие и совершал непонятные махинации с единственной целью: запустить руку в общий карман. Палазов почувствовал, как постепенно в душе растет досада и гнев на тупую ограниченность продавца зерна, и от того, что он поставил его, Палазова, в столь неловкое положение перед Амурат-беем. Однако он овладел собой и, желая поскорей закончить спор, сдержанно сказал:
– В отношении Англии наши с тобой мнения, хаджи, совпадают. Но хочу тебе сказать, что вся нелюбовь государств друг к другу объясняется недоброжелательством людей. Примерно, как и ты не похлопаешь меня по плечу, пока не удостоверишься, что у меня в кармане.
Амурат-бей слушал спорящих, опустив голову. Лицо его было серьезным и сосредоточенным. Услышав последние слова Палазова, он положил вилку.
– Я думаю, Англия нас поддержит, если на нас нападут, – начал он. – Но это отдельный вопрос. Должен вам сказать, что Англия у Порты на особом счету. Слова Дизраэли и кого бы то ни было не должны успокаивать нас, заставлять сидеть, сложа руки. Спокойствие государства всецело зависит от надежного войска.
Это было сказано спокойно и сухо, но с той интонацией, которую мог понять только посвященный. В серо-зеленых глазах бея читалось разумное предупреждение.
Когда бей закончил, в разговор вступил Жан Петри. Он обратился к присутствующим на чистейшем турецком языке, которым владел в совершенстве:
– Я не знаю, откуда господину Данову стали известны слова Дизраэли, но мне кажется, что в последнее время премьер-министр Англии чрезвычайно скуп на подобного рода обещания.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109
– Теперь вы и сама справитесь…
– Благодарю вас, – сдержанно сказала София. Лицо ее раскраснелось, возможно, потому, что она все-таки согласилась, чтобы Грозев помог ей.
Грозев вспрыгнул на своего коня и осмотрелся вокруг. Игнасио, прихрамывая, брел к имению, продолжая отряхивать пыль с одежды, Апостолидис едва виднелся вдали, там, где кончались рисовые поля. Он, как видно, застрял в иле и никак не мог выбраться.
Грозев погнал коня к нему.
– Поверните коня ко мне, – крикнул он издали, – и выводите его по берегу канала!
– Не могу, там скользко, – ответил Апостолидис, крепко сжав поводья и не смея обернуться.
– Тогда слезайте! – снова крикнул Грозев.
Грек ничего не ответил, а конь все больше и больше погружался в воду.
Грозев направил своего коня вдоль обрыва. Добравшись до суконщика, он повторил:
– Слезайте…
– Не могу, – с досадой ответил Апостолидис, – гетры зацепились за стремя…
Грозев помог ему освободить ногу и, взяв поводья, повел его коня к берегу.
На берегу их ждала София. Когда они поравнялись с ней, девушка молча повернула Доксу и поскакала к дому. Мужчины последовали за ней. Настроение у всех резко испортилось. Возле липовой аллеи догнали Игнасио. Виновник случившегося испуганно посмотрел на них.
– Боже мой, – пролепетал он, – у мамы волосы встанут дыбом, когда я расскажу ей обо всем.
София холодно взглянула на него и отвернулась.
– Действительно, – сказала она, – по всему видно, вы все еще не можете без материнской опеки.
Грозев присмотрелся к девушке. Губы у нее были плотно сжаты. Волосы от быстрой езды растрепались, непокорный локон упал на лоб. Явно, она была из тех женщин, которые готовы простить мужчине что угодно, кроме страха.
Обед проходил в столовой, окна которой выходили на зеленые пастбища. За столом становилось все более оживленно.
Аргиряди установил дома европейские порядки, которых придерживался даже тогда, когда звал в гости турок или им приходилось бывать у кого-то в гостях. По одну сторону от Софии сидел отец, по другую – Теохар Сарафоглу, а напротив – Амурат-бей и мютесариф Хамид-паша. Рядом с мютесарифом расположился хаджи Стойо. Между ним и его сыном усадили мисс Ани Пиэрс, сестру Эдвина Пиэрса. Молодая англичанка долго жила в Самокове, затем вернулась в Англию, где стала ревностной последовательницей Уильяма Гладстона. В настоящее время она выполняла функции корреспондента некоторых лондонских либеральных газет.
С другой стороны Павла сидел уже успокоившийся Игнасио. А рядом с Амурат-беем – Апостолидис, затем шли Грозев, Жан Петри и помощник мютесарифа Айдер-бег. Напротив – старый домашний учитель Софии по французскому языку Лука Христофоров, страстный приверженец Ламартина и Республики. На самом краю стола, стараясь быть незаметной, ютилась Елени. Испытывая неудобство и страх, она десятки раз осматривала стол, проверяя, все ли в порядке.
Рядом с хозяином расположился Штилиян Палазов, тоже производитель сукна, изысканно одетый, улыбающийся, испытывающий удовольствие от встречи. Пышная трапеза, спокойные жесты и плавно текущий разговор свидетельствовали о европейском лоске и тонком вкусе хозяине.
Внимание хаджи Стойо было всецело поглощено вкусной едой, и он не обращал внимания на разговор, который велся за столом. Кончив жевать, он отер лоснящиеся губы, глядя исподлобья на сидящих напротив. Потом смачно отрыгнулся, прикрыв рот ладонью, и поднял бокал с вином.
– Пусть думают, что хотят, – сказал он, отпив глоток густого терпкого «мавруда», – но Россия не посмеет начать войну в такое время. Тут мне рассказали, что говорит тот, как его… Ну, англичанин…
– Дизраэли, – подсказал ему Апостолидис, сидевший напротив.
– Да, Дизраэли… Так вот, или, говорит, по Дунаю должен быть мир, или, если начнется война, Турция не будет одинока…
И хаджи Стойо покачал головой, многозначительно прищурив глаз.
– И все-таки, господа, – громко заявил Палазов, – поведение европейских стран будет определяться многими факторами – стратегическими, политическими, даже торговыми, если хотите знать. Здесь речь идет не о капризе или простой симпатии.
– И что ж, по-твоему, Англия будет сидеть сложа руки и наблюдать, как Россия кроит шальвары, так, что ли? – язвительно спросил хаджи Стойо. – Только зря деньги проездил по Европам…
Палазов снисходительно усмехнулся.
– Вы меня не так поняли, уважаемый хаджи. Я хочу сказать, что в действиях великих сил зачастую есть моменты, которые нам не следует упускать из виду.
Штилиян Палазов пять-шесть лет назад объездил всю Европу и сразу сумел понять все преимущества машин перед человеческим трудом в деле накопления денег. По возвращении он открыл первую суконную фабрику в Пловдивской области, к югу от Дермендере. Однако все его усилия расширить производство, привлечь содружников, даже основать акционерное общество потерпели провал, и это сделало его мнительным и замкнутым.
– Оставь ты эти моменты, – махнул рукой хаджи Стойо. – Это тебе Австрия и Пруссия голову заморочили… Так-то. А все оттуда – от всяких там фабрик, машин, винтиков, все от них…
Хаджи Стойо упорно считал Палазова жуликом, который неизвестно как втерся к ним в доверие и совершал непонятные махинации с единственной целью: запустить руку в общий карман. Палазов почувствовал, как постепенно в душе растет досада и гнев на тупую ограниченность продавца зерна, и от того, что он поставил его, Палазова, в столь неловкое положение перед Амурат-беем. Однако он овладел собой и, желая поскорей закончить спор, сдержанно сказал:
– В отношении Англии наши с тобой мнения, хаджи, совпадают. Но хочу тебе сказать, что вся нелюбовь государств друг к другу объясняется недоброжелательством людей. Примерно, как и ты не похлопаешь меня по плечу, пока не удостоверишься, что у меня в кармане.
Амурат-бей слушал спорящих, опустив голову. Лицо его было серьезным и сосредоточенным. Услышав последние слова Палазова, он положил вилку.
– Я думаю, Англия нас поддержит, если на нас нападут, – начал он. – Но это отдельный вопрос. Должен вам сказать, что Англия у Порты на особом счету. Слова Дизраэли и кого бы то ни было не должны успокаивать нас, заставлять сидеть, сложа руки. Спокойствие государства всецело зависит от надежного войска.
Это было сказано спокойно и сухо, но с той интонацией, которую мог понять только посвященный. В серо-зеленых глазах бея читалось разумное предупреждение.
Когда бей закончил, в разговор вступил Жан Петри. Он обратился к присутствующим на чистейшем турецком языке, которым владел в совершенстве:
– Я не знаю, откуда господину Данову стали известны слова Дизраэли, но мне кажется, что в последнее время премьер-министр Англии чрезвычайно скуп на подобного рода обещания.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109