– А теперь оставь меня. Иди себе с миром, не говори мне больше об этом. Между нами глубокая борозда, не перескочить мне ее. Я останусь тут, в своем времени…
Палазов не нашелся, что ответить, и лишь покачал головой. Явно, старый был не в духе, просто Палазов пришел не вовремя. Он поднялся с места, надел феску и, уже направляясь к двери, сказал:
– Я ни во что не вмешиваюсь, господин мастер… Воля твоя, сердце твое. Поступай так, как оно тебе подсказывает…
Джумалия взял лампу и пошел впереди гостя, освещая ему дорогу.
– Иди себе с миром, оставь меня, – бормотал он вполголоса, – оставь меня…
У калитки Палазов на миг задержался, потом, не оборачиваясь, пожелал доброй ночи и заторопился вниз по темной улочке.
Джумалия закрыл за ним калитку, задвинул ее на засов и прислушался. Шаги, столь же самоуверенные, как и слова непрошеного гостя, постепенно затихли. Воцарилась спокойная и какая-то равнодушная тишина. Тогда старик задул лампу и обернулся. Сквозь кружево листьев мерцали далекие звезды. И освещенные их слабым светом дом, двор, темные эркеры, поддерживающие второй этаж, показались ему чем-то отжившим, далеким, нереальным.
8
Проснувшись, Жейна сразу же подошла к окну. Город еще спал, убаюкиваемый тихим шелестом дождя.
С того вечера, когда девушка впервые увидела Бориса Грозева, в душе ее что-то изменилось. Сначала Жейна подумала, что это ее вечное нездоровье или меланхолия, которая быстро пройдет, но дни шли за днями, а волнение, связанное с этим человеком, не проходило. Измученная одиночеством и коварной болезнью, Жейна приняла новое чувство как подарок судьбы…
Город постепенно пробуждался. Слышались шаги ранних прохожих, скрип калиток, протяжные голоса продавцов напитка из салепа. Внизу, у подножия холма, в церкви святой Марины зазвонили к заутрени.
Жейне не хотелось больше лежать. Она умылась, оделась, причесалась и вышла из комнаты.
Хотя уже рассвело, лампа на столе в общей комнате еще горела. В камине весело пылал огонь, распространяя приятное тепло.
– Ты чего так рано? – встревоженно спросила мать.
– Да что-то не спится… Хочется выпить чего-то теплого…
– Милена, – крикнула Наталия, – поставь чайник, Жейна хочет чаю.
– Я сама спущусь вниз, – сказала девушка.
– Внизу еще холодно. Укутайся в одеяло. Всю ночь лил дождь…
Жейна поправила подушки на миндере и села. Она чувствовала себя разбитой и уже жалела, что пришла сюда. Нужно было еще полежать в постели.
Наверху хлопнула дверь. Жейна подобрала ноги под широкую юбку, лицо ее вспыхнуло.
Грозев почти сбежал вниз по лестнице. На нем был тот же костюм, в котором он приехал.
– Доброе утро, – поздоровался он с женщинами.
Жейна ответила ему. Наталия Джумалиева приветливо взглянула на гостя поверх лампы.
– Доброе утро! Как вам спалось?
– Спасибо, хорошо… Холмы выглядят очень спокойными…
– Присаживайтесь. – подала ему стул Наталия.
Грозев расстегнул пиджак и сел. Потом посмотрел на Жейну. Ее пышные русые волосы, отливавшие в полумраке червонным золотом, были заплетены в тяжелую косу, перекинутую через плечо.
Все молчали. Было слышно, как дождь барабанит по стеклам, в комнате распространялся аромат буковых поленьев.
Милена принесла кофе для Грозева и чай для Жейны.
– Весна нынче какая дождливая, – с досадой сказала Наталия, наливая кофе Грозеву.
– Да, – согласился он. – Но все же в Пловдиве тепло, а дождь приятный.
– Интересно, скоро ли наступит весна? – задумчиво спросила Жейна, отпивая из чашки маленькими глотками.
– Но ведь она уже наступила, – заметил слегка удивленный Борис, – настоящая весна с теплым дождем и распустившимися деревьями.
– Для меня весна совсем другое, – покачала головой Жейна, поплотнее укутываясь в шаль. И, немного помолчав, тихо добавила:
– Солнце, чистое, безоблачное небо, птицы…
Грозев ничего не ответил. Он молча пил кофе, пытаясь отгадать, чем можно объяснить столь странно-одухотворенное выражение лица девушки.
«Может быть, болезнью, – подумал он, вспомнив слова Аргиряди, случайно оброненные им несколько дней назад, – а может, просто возрастом… Девушки в этом возрасте непонятны и не лишены странности…»
Грозев продолжал молчать, и Жейна воспользовалась случаем, чтобы получше рассмотреть его лицо. Над бровью у него белел большой шрам странной, изломанной формы. Интересно, что таилось у него в душе? Какой он: грубый или нежный? Умеет ли мечтать, способен ли любить?
– А вам случалось не спать ночью? – неожиданно спросила она.
– Довольно часто… – ответил Грозев.
– А что вы в таком случае делаете?
– Читаю или просто думаю в темноте.
– О чем?
– О многом, – он пожал плечами. – О самых будничных вещах, о работе, о том, что мне довелось говорить или слушать…
– А вы любите мечтать?
Грозев удивленно посмотрел на нее. Потом задумался. Выражение его лица несколько изменилось.
– Знаете, – ответил он, глядя прямо перед собой. – Часто бывает так, что мечты вынуждены уступить другой, настоящей жизни… А мечтать любит каждый… Я бы тоже хотел, но не знаю, смогу ли…
Он снова взглянул на девушку и чуть заметно улыбнулся.
– Может, все зависит от характера…
Но мечты делают человека благороднее, добрее, – продолжала настаивать Жейна, будто пытаясь прикоснуться к чему-то, спрятанному на дне его души.
Грозев помолчал, потом медленно, с расстановкой, произнес:
– Человек может быть благородным и не умея мечтать, милая барышня, даже когда ему приходится быть свидетелем самых жестоких, самых отвратительных поступков…
Жейна покачала головой.
– Отвратительное, жестокое унижают человека, убивают в нем благородство, делают его холодным, безмилостным…
– Отнюдь не всегда, – возразил Грозев, оставляя чашку на столе. – Порой отвратительное, жестокое заставляют нас прозреть, увидеть подлинную красоту и благородство, понять смысл жизни.
– А в чем, по-вашему, смысл жизни?
«Отдать ее во имя того, во что безгранично веришь…» – подумал он. Но ничего не сказал. Девушка смотрела на него широко раскрытыми светлыми и чистыми глазами. И Грозев вдруг понял, что перед ним еще ребенок – любознательный, жадно впитывающий в себя мир, открывающийся перед ним. И ему стало смешно, что он разговаривает с ней столь серьезно.
– Смысл жизни для каждого человека различен, – улыбнулся он, вставая. – Для меня он один, для вас – другой…
Лицо его вновь сделалось непроницаемым. Жейна отчаянно попыталась заглянуть ему в глаза, но Грозев, посмотрев на часы, заметил будничным голосом:
– Я должен идти. У меня дела в городе, а время уже позднее. До свидания.
И сдержанно, но дружелюбно улыбнувшись, направился к выходу.
Откуда-то из глубины дома донесся бой часов. И вновь все погрузилось в плотную, серую, неподвижную тишину.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109