Жофре шел последним.
– Безумство слепое, скверна и похоть. – Наригорм, свернувшись на козлах, как белая крыска, смотрела на их удаляющиеся спины.
Плезанс повернулась к ней.
– Ты что-то сказала, доченька?
Наригорм заговорила нараспев:
– Руны я режу, турс и еще три. Безумство слепое, скверна и похоть. – Она холодно, торжествующе улыбнулась. – Вчера вечером я выбросила турс, троллью руну. Она искажает все, что за ней следует. Обращает смысл рун в темную сторону. Но вчера вечером я не знала, для кого эти руны.
Адела быстро перекрестилась.
– Не пой так, Наригорм, мне страшно. Твои слова звучат, как проклятье, а я знаю, что ты не хочешь… Вчера ты просто устала. Думаю, руны выпали так случайно, потому что ты не могла сосредоточиться после… – она замялась, – после того, что услышала про сказочника и про бедную девочку.
Мне подумалось, что Наригорм впадет в ярость, как всегда, когда кто-нибудь сомневался в ее толкованиях. Однако она по-прежнему улыбалась, как будто ничьи слова не в силах убрать выражение довольства с ее лица.
– О нет, Адела, руны никогда случайно не выпадают. Они сказали правду о ком-то, и то был не сказочник. А теперь я знаю, кто это. Знаю.
Наконец здравый смысл возобладал, и ворота открыли. Однако прошло немало времени, прежде чем все повозки смогли выехать из города, и Плезанс вернулась задолго до того, как мы тронулись. Оказавшись за городской стеной и вдохнув первые глотки чистого воздуха, мы начали успокаиваться. Фургон так и не обыскали. Горожане решили не только выпустить нас, но и поскорее выпроводить.
Ксанф вела себя на удивление смирно. В городе она почти не пыталась кого-нибудь укусить, по крайней мере, всерьез, хотя мимо нее протискивались толпы народа. Она не лягалась и не шарахалась даже в давке, а сейчас, на дороге, трусила ровной рысью, лишь изредка протягивая морду за пучком мокрой травы, а когда ей этого не позволяли, только раздраженно встряхивала головой.
Дорога вилась между деревьями, с томительной неспешностью взбираясь на вершину холма. Хотя Ксанф тянула с необычным усердием, подъем по раскисшей дороге давался ей тяжело, и все мы (кроме Аделы, в испуге цеплявшейся за козлы всякий раз, как копыта Ксанф скользили на жидкой грязи) по очереди подталкивали фургон сзади. Он казался еще тяжелее из-за того, что Адела и Ксанф погрузили в него столько еды и эля, сколько смогли втиснуть между Зофииловыми ящиками. Несмотря на холодный дождь, все мы вспотели, прежде чем выбрались на вершину, поэтому там остановились перевести дух и пустили по кругу бурдюк с элем. За густым лесом долину внизу было не разглядеть, но когда ветер шевелил ветки, меж ними проглядывало что-то серебристое – наверное, озеро.
Дождь, стекая с листьев, ручейками струился по дороге. Листья – желтые, рыжие, бурые – облетали с деревьев и ложились густым скользким ковром. Спуск обещал быть еще труднее подъема. Но если мы и впрямь видели впереди большое озеро, можно было рассчитывать, что на его берегу окажется селение, где нас ждут горячая похлебка и жаркий огонь.
Спускать повозку с холма – дело опасное. Зофиил обмотал копыта Ксанф мешковиной, чтобы они меньше скользили, но тяжелый фургон то и дело заносило в стороны. Мы с фокусником вели кобылу под уздцы, а Жофре, Осмонд и Родриго толстыми палками останавливали колеса всякий раз, как фургон шел юзом.
Мы были так заняты тем, чтобы удержать повозку и не упасть самим, что не различили за шумом ветра глухой рев, пока за поворотом дороги он не ударил нам в уши, словно тысяча рыцарей в полных боевых доспехах промчалась мимо на конях. Зофиил остановил Ксанф так резко, что она впервые за день вскинулась и попятилась, закатывая глаза. Мне были понятны ее чувства.
Проблеск серебра, увиденный нами за деревьями, был не озером. Долину затопило. Прямо перед нами катился бурный поток. Вывороченные с корнем деревья неслись, словно веточки, брошенные в реку ребенком-великаном. Что-то синее, не то кусок ткани, не то женское платье, всплыло на мгновение и вновь пропало под водой. Другие полузнакомые предметы мелькали, исчезая раньше, чем их можно было узнать. Насколько различал глаз за туманом и дождем, между нами и далекими холмами не осталось ни клочка суши, только обезумевшая вода.
Может показаться, что многомесячные дожди должны были затопить Англию много раньше. Во времена Ноя хватило сорока дней, чтобы вода полностью скрыла землю. И даже на моем веку, хоть и долгом, но не сравнимом с девятьюстами пятьюдесятью годами Ноевой жизни, реки выходили из берегов, сметая селения, после всего лишь нескольких часов ливня, выпавшего после продолжительной засухи. Однако дождь, шедший с Иванова дня, не был ни проливным, ни внезапным; он сеял и сеял, словно небо – прохудившаяся миска, из которой медленно сочится вода. И земля впитывала его, как ломоть хлеба впитывает мясной сок. Реки поднялись, канавы были переполнены, заливные луга превратились в мелкие озера, а дождь все не переставал, и земля все вбирала его в себя. Однако приходит время, когда даже черствая краюха не может впитать больше. Земля вобрала столько, сколько могла.
Мы не знали, прибывает ли вода, но заночевать на берегу отважился бы только безумец. Несмотря на поздний час, нам пришлось мучительно взбираться обратно на холм. Путь к северу был отрезан. Оставалось искать объезд в холмах или ждать, что вода спадет, – впрочем, при нескончаемом дожде уповать на это не приходилось. В любом случае дорогу размыло, а мосты через реку наверняка снесло, и было понятно, что здесь мы все равно не проедем.
– На восток или на запад, камлот?
Мы стояли на перекрестке дорог. Родриго, Жофре и Осмонд предлагали ехать на запад, поскольку на восток дорога шла ровно, а на западе уходила вверх, давая надежду выбраться из затопленной долины. Адела робко поддержала мужа.
Зофиил, к моему удивлению, выбрал восток.
– В Нортгемптоне сказали, что на востоке чума добралась только до Лондона, а мы сейчас куда севернее. На западе города, может, и заперли ворота, но на востоке они наверняка открыты.
Осмонд взглянул на фокусника с подозрением.
– Города или порты? Неужто ты все еще рассчитываешь найти корабль и для этого тянешь нас на восток? И вообще, что за дело у тебя такое в Ирландии? Если там такие же дожди, то денег на русалок у ирландцев не больше, чем у англичан.
– Ты хоть немного представляешь себе, что такое чума, Осмонд? Это приговор к казни, притом к жестокой. Хочешь смотреть, как твоя жена умирает в невыносимых мучениях? Потому что именно это случится, если мы отправимся на запад.
Адела закрыла лицо руками. Жофре весь побелел и трясся, как будто его сейчас стошнит. Он вспомнил о матери в пораженной чумой Генуе.
Осмонд шагнул к Зофиилу, и мне пришлось встать между ними.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114
– Безумство слепое, скверна и похоть. – Наригорм, свернувшись на козлах, как белая крыска, смотрела на их удаляющиеся спины.
Плезанс повернулась к ней.
– Ты что-то сказала, доченька?
Наригорм заговорила нараспев:
– Руны я режу, турс и еще три. Безумство слепое, скверна и похоть. – Она холодно, торжествующе улыбнулась. – Вчера вечером я выбросила турс, троллью руну. Она искажает все, что за ней следует. Обращает смысл рун в темную сторону. Но вчера вечером я не знала, для кого эти руны.
Адела быстро перекрестилась.
– Не пой так, Наригорм, мне страшно. Твои слова звучат, как проклятье, а я знаю, что ты не хочешь… Вчера ты просто устала. Думаю, руны выпали так случайно, потому что ты не могла сосредоточиться после… – она замялась, – после того, что услышала про сказочника и про бедную девочку.
Мне подумалось, что Наригорм впадет в ярость, как всегда, когда кто-нибудь сомневался в ее толкованиях. Однако она по-прежнему улыбалась, как будто ничьи слова не в силах убрать выражение довольства с ее лица.
– О нет, Адела, руны никогда случайно не выпадают. Они сказали правду о ком-то, и то был не сказочник. А теперь я знаю, кто это. Знаю.
Наконец здравый смысл возобладал, и ворота открыли. Однако прошло немало времени, прежде чем все повозки смогли выехать из города, и Плезанс вернулась задолго до того, как мы тронулись. Оказавшись за городской стеной и вдохнув первые глотки чистого воздуха, мы начали успокаиваться. Фургон так и не обыскали. Горожане решили не только выпустить нас, но и поскорее выпроводить.
Ксанф вела себя на удивление смирно. В городе она почти не пыталась кого-нибудь укусить, по крайней мере, всерьез, хотя мимо нее протискивались толпы народа. Она не лягалась и не шарахалась даже в давке, а сейчас, на дороге, трусила ровной рысью, лишь изредка протягивая морду за пучком мокрой травы, а когда ей этого не позволяли, только раздраженно встряхивала головой.
Дорога вилась между деревьями, с томительной неспешностью взбираясь на вершину холма. Хотя Ксанф тянула с необычным усердием, подъем по раскисшей дороге давался ей тяжело, и все мы (кроме Аделы, в испуге цеплявшейся за козлы всякий раз, как копыта Ксанф скользили на жидкой грязи) по очереди подталкивали фургон сзади. Он казался еще тяжелее из-за того, что Адела и Ксанф погрузили в него столько еды и эля, сколько смогли втиснуть между Зофииловыми ящиками. Несмотря на холодный дождь, все мы вспотели, прежде чем выбрались на вершину, поэтому там остановились перевести дух и пустили по кругу бурдюк с элем. За густым лесом долину внизу было не разглядеть, но когда ветер шевелил ветки, меж ними проглядывало что-то серебристое – наверное, озеро.
Дождь, стекая с листьев, ручейками струился по дороге. Листья – желтые, рыжие, бурые – облетали с деревьев и ложились густым скользким ковром. Спуск обещал быть еще труднее подъема. Но если мы и впрямь видели впереди большое озеро, можно было рассчитывать, что на его берегу окажется селение, где нас ждут горячая похлебка и жаркий огонь.
Спускать повозку с холма – дело опасное. Зофиил обмотал копыта Ксанф мешковиной, чтобы они меньше скользили, но тяжелый фургон то и дело заносило в стороны. Мы с фокусником вели кобылу под уздцы, а Жофре, Осмонд и Родриго толстыми палками останавливали колеса всякий раз, как фургон шел юзом.
Мы были так заняты тем, чтобы удержать повозку и не упасть самим, что не различили за шумом ветра глухой рев, пока за поворотом дороги он не ударил нам в уши, словно тысяча рыцарей в полных боевых доспехах промчалась мимо на конях. Зофиил остановил Ксанф так резко, что она впервые за день вскинулась и попятилась, закатывая глаза. Мне были понятны ее чувства.
Проблеск серебра, увиденный нами за деревьями, был не озером. Долину затопило. Прямо перед нами катился бурный поток. Вывороченные с корнем деревья неслись, словно веточки, брошенные в реку ребенком-великаном. Что-то синее, не то кусок ткани, не то женское платье, всплыло на мгновение и вновь пропало под водой. Другие полузнакомые предметы мелькали, исчезая раньше, чем их можно было узнать. Насколько различал глаз за туманом и дождем, между нами и далекими холмами не осталось ни клочка суши, только обезумевшая вода.
Может показаться, что многомесячные дожди должны были затопить Англию много раньше. Во времена Ноя хватило сорока дней, чтобы вода полностью скрыла землю. И даже на моем веку, хоть и долгом, но не сравнимом с девятьюстами пятьюдесятью годами Ноевой жизни, реки выходили из берегов, сметая селения, после всего лишь нескольких часов ливня, выпавшего после продолжительной засухи. Однако дождь, шедший с Иванова дня, не был ни проливным, ни внезапным; он сеял и сеял, словно небо – прохудившаяся миска, из которой медленно сочится вода. И земля впитывала его, как ломоть хлеба впитывает мясной сок. Реки поднялись, канавы были переполнены, заливные луга превратились в мелкие озера, а дождь все не переставал, и земля все вбирала его в себя. Однако приходит время, когда даже черствая краюха не может впитать больше. Земля вобрала столько, сколько могла.
Мы не знали, прибывает ли вода, но заночевать на берегу отважился бы только безумец. Несмотря на поздний час, нам пришлось мучительно взбираться обратно на холм. Путь к северу был отрезан. Оставалось искать объезд в холмах или ждать, что вода спадет, – впрочем, при нескончаемом дожде уповать на это не приходилось. В любом случае дорогу размыло, а мосты через реку наверняка снесло, и было понятно, что здесь мы все равно не проедем.
– На восток или на запад, камлот?
Мы стояли на перекрестке дорог. Родриго, Жофре и Осмонд предлагали ехать на запад, поскольку на восток дорога шла ровно, а на западе уходила вверх, давая надежду выбраться из затопленной долины. Адела робко поддержала мужа.
Зофиил, к моему удивлению, выбрал восток.
– В Нортгемптоне сказали, что на востоке чума добралась только до Лондона, а мы сейчас куда севернее. На западе города, может, и заперли ворота, но на востоке они наверняка открыты.
Осмонд взглянул на фокусника с подозрением.
– Города или порты? Неужто ты все еще рассчитываешь найти корабль и для этого тянешь нас на восток? И вообще, что за дело у тебя такое в Ирландии? Если там такие же дожди, то денег на русалок у ирландцев не больше, чем у англичан.
– Ты хоть немного представляешь себе, что такое чума, Осмонд? Это приговор к казни, притом к жестокой. Хочешь смотреть, как твоя жена умирает в невыносимых мучениях? Потому что именно это случится, если мы отправимся на запад.
Адела закрыла лицо руками. Жофре весь побелел и трясся, как будто его сейчас стошнит. Он вспомнил о матери в пораженной чумой Генуе.
Осмонд шагнул к Зофиилу, и мне пришлось встать между ними.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114