С сушей его связывала лишь узкая полоска земли, поэтому мыс вполне мог считаться островком. Он почти сплошь зарос чахлыми деревцами, только в глубине виднелась заброшенная хижина отшельника в форме улья, сложенная из камней. У дальней оконечности островка стоял грубо вытесанный каменный крест, охранявший его от жутких созданий, которые водились в вонючей чавкающей жиже. Мы решили разбить здесь лагерь на пару ночей, прежде чем продолжить путешествие вдоль болот в поисках выхода к морю.
Больше всего нам пришлось по нраву, что островок защищал нас от волка. Теперь мы каждую ночь слышали вой. Больше всех ночные звуки пугали Аделу. Едва заслышав их, она, дрожа, прижимала Карвина к груди. Да и все мы так устали и натерпелись в пути, что простые заботы давались с трудом, а при ходьбе ноги подкашивались и заплетались.
Осмонд не прислушался к моим словам на церковном погосте. Он по-прежнему верил, что епископский наемник хочет отнять у нас мощи святого Бенедикта, точнее, отчаянно хотел верить. Человек, каким бы могущественным ни был, смертен. У человека есть слабости. В конце концов, человека можно убить. А если это не человек и не зверь, то кто же? «Ради всего святого, скажи мне, камлот, кто», – упрямо твердил Осмонд.
Но даже Осмонд понимал, что глупо оставлять мощи на дороге. Если волк до сих пор считает, что реликвия у нас, то его ничто не остановит. Можно пожертвовать ее какой-нибудь деревенской церкви, устроив из этого целое представление. Волк должен знать, что у нас больше нет мощей, и пусть потом мучается, думая, как украсть их снова. Вот только почти все деревни в округе опустошила чума, а в тех, где еще оставались люди, священников давно и след простыл.
Меня это устраивало. Меньше всего на свете мне хотелось расставаться с реликвией. Мощи стали моим талисманом, нашей защитой от бед и несчастий. Можете смеяться, что после стольких лет безверия мне пришло в голову поместить всю свою веру в обломок кости. Легко смеяться при свете дня, но, когда солнце медленно опускается за горизонт, а из-за кустов наползает тьма, когда ты дрожишь у костра, каждую минуту ожидая услышать звук, страшнее которого ничего для тебя нет, цепляешься за первое, что под рукой.
В нашу первую ночевку на болоте стоило взойти луне, как от озер и ручейков потянулись белые ленты тумана, пока нам не стало казаться, будто островок парит в облаках, плывущих по темному небу. Ночью все звуки стали слышнее: чавкала и булькала вода, квакали лягушки, кричали ночные птицы, визжали настигнутые хищниками жертвы. Осмонд разжег костер и установил в самой узкой части выступа факелы. Мы понимали, что они вряд ли остановят волка, но, по крайней мере, ему не удастся застать нас врасплох.
Когда раздался вой, на часах стоял Родриго. Мы так умаялись, что спали как убитые, однако вой разбудил всех. Вслед за ним пришел вопль. Первым на ноги вскочил Осмонд, но мне удалось уговорить его остаться с Аделой.
Родриго стоял на коленях, вглядываясь во что-то среди деревьев. Ощутив на плече мою руку, он подпрыгнул от неожиданности.
– Это был волк? Ты видел его?
Он указал на темную массу деревьев. Между ними то здесь, то там мерцали призрачные огоньки, слишком бледные для фонарей или факелов.
– Трупные огни, – прошептал Родриго.
Он вскочил на ноги, словно в намерении броситься им навстречу.
– Не глупи, Родриго! Кто бы там ни был, тебе не поймать его в такой темноте!
По взгляду музыканта было видно: он не сознает, где находится и что происходит вокруг.
– Они зовут меня, делают знаки!
– Просто огоньки все время мерцают. Как давно ты их видишь?
Родриго растерянно провел рукой по волосам, однако не успел он ответить, как ночную тьму снова прорезал вой. Мне показалось, что вой пришел со стороны деревьев. Звук вился вокруг нас, словно клочья тумана. Родриго задрожал.
Крепко сжимая посох в руке, на выручку подбежал Осмонд.
– Видели его?
– Нет, только огоньки.
Осмонд посмотрел в сторону деревьев, но огоньки пропали. Он раздраженно воткнул посох в землю.
– Кровь Господня, с меня хватит! Волку нужен реликварий! Мы должны придумать, как всучить ему мощи! И зачем только ты открыл клетку, камлот? Далась тебе эта проклятая русалка!
В таком состоянии Родриго не мог нести дозор, и мне пришлось его сменить. Все равно теперь не уснуть до утра.
Болота – особый мир. Они разговаривают с вами днем и ночью. Днем голосами птиц, ночью – шорохом трав. Что-то огромное с шипением скользит по грязи, а когда из-за туч проглядывает луна, то видно, как блестит чешуя, как извивается змеиное тело. Бледные светляки мерцают над топью, словно вокруг по непроходимым трясинам бродят невидимки, заманивая путников на погибель, туда, где светятся одни эльфийские огни. Болото всегда голодно и знает тысячу способов насытить свою утробу. Здесь мысли ваши далеки от Бога, вы можете думать только о тех ужасных созданиях, что обитают в этом сумеречном царстве, которое нельзя назвать ни морем, ни землей, ни водой, ни сушей.
Холодный влажный туман окутывал меня, отрезая от мира. И вот голоса живых созданий исчезли, только шорох камышей по-прежнему терзал слух. Тяжелая удушливая тишина напомнила мне ночь в овраге неподалеку от знахаркиной хижины – таким же невыносимым казалось тогда молчание.
Туман сгущался, принимая странные формы, которые успевали растаять прежде, чем их удавалось разглядеть. Нигде и никогда мне не было так одиноко. Вокруг простирались мертвые земли – лимб, где бесформенным и безымянным душам суждено вечно плутать во тьме. Меня страшила не сама смерть, а то, что приходит после, – не рай и не ад, а бессонное сознание, потерявшее форму. И я когда-то окажусь нигде, стану ничем.
Помню свои мольбы, чтобы сыновья поскорее меня забыли. Тогда мне казалось, что лучше забвение, чем боль, которую приносят воспоминания. Но сейчас, посреди этого давящего морока, мне захотелось, чтобы они помнили. Захотелось жить в чьей-то памяти. Лучше быть мертвым, чем забытым, ибо, когда вас забывают, считайте, что вы и не жили вовсе.
Все мы – изгнанники из прошлого. Раньше мне казалось, что прошлое – ненужная рухлядь, которую можно отбросить и навеки забыть. Забудь свое прошлое – и возродишься к новой жизни. Но разве прошлое – не единственная нить, что привязывает нас к этому миру, к нам самим? Отказываясь от прошлого, теряешь себя. Посмотрите, что осталось от меня. Почти ничего.
Наконец наступил рассвет. Солнце пробилось сквозь туман, и привычные утренние звуки вернули меня к жизни: Карвин хныкал, Осмонд чертыхался, ударившись обо что-то пяткой, Адела разжигала костер и звала Родриго и Наригорм завтракать. Хриплые и нестройные, звуки эти казались мне самыми прекрасными на свете, ибо издавали их люди из плоти и крови.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114
Больше всего нам пришлось по нраву, что островок защищал нас от волка. Теперь мы каждую ночь слышали вой. Больше всех ночные звуки пугали Аделу. Едва заслышав их, она, дрожа, прижимала Карвина к груди. Да и все мы так устали и натерпелись в пути, что простые заботы давались с трудом, а при ходьбе ноги подкашивались и заплетались.
Осмонд не прислушался к моим словам на церковном погосте. Он по-прежнему верил, что епископский наемник хочет отнять у нас мощи святого Бенедикта, точнее, отчаянно хотел верить. Человек, каким бы могущественным ни был, смертен. У человека есть слабости. В конце концов, человека можно убить. А если это не человек и не зверь, то кто же? «Ради всего святого, скажи мне, камлот, кто», – упрямо твердил Осмонд.
Но даже Осмонд понимал, что глупо оставлять мощи на дороге. Если волк до сих пор считает, что реликвия у нас, то его ничто не остановит. Можно пожертвовать ее какой-нибудь деревенской церкви, устроив из этого целое представление. Волк должен знать, что у нас больше нет мощей, и пусть потом мучается, думая, как украсть их снова. Вот только почти все деревни в округе опустошила чума, а в тех, где еще оставались люди, священников давно и след простыл.
Меня это устраивало. Меньше всего на свете мне хотелось расставаться с реликвией. Мощи стали моим талисманом, нашей защитой от бед и несчастий. Можете смеяться, что после стольких лет безверия мне пришло в голову поместить всю свою веру в обломок кости. Легко смеяться при свете дня, но, когда солнце медленно опускается за горизонт, а из-за кустов наползает тьма, когда ты дрожишь у костра, каждую минуту ожидая услышать звук, страшнее которого ничего для тебя нет, цепляешься за первое, что под рукой.
В нашу первую ночевку на болоте стоило взойти луне, как от озер и ручейков потянулись белые ленты тумана, пока нам не стало казаться, будто островок парит в облаках, плывущих по темному небу. Ночью все звуки стали слышнее: чавкала и булькала вода, квакали лягушки, кричали ночные птицы, визжали настигнутые хищниками жертвы. Осмонд разжег костер и установил в самой узкой части выступа факелы. Мы понимали, что они вряд ли остановят волка, но, по крайней мере, ему не удастся застать нас врасплох.
Когда раздался вой, на часах стоял Родриго. Мы так умаялись, что спали как убитые, однако вой разбудил всех. Вслед за ним пришел вопль. Первым на ноги вскочил Осмонд, но мне удалось уговорить его остаться с Аделой.
Родриго стоял на коленях, вглядываясь во что-то среди деревьев. Ощутив на плече мою руку, он подпрыгнул от неожиданности.
– Это был волк? Ты видел его?
Он указал на темную массу деревьев. Между ними то здесь, то там мерцали призрачные огоньки, слишком бледные для фонарей или факелов.
– Трупные огни, – прошептал Родриго.
Он вскочил на ноги, словно в намерении броситься им навстречу.
– Не глупи, Родриго! Кто бы там ни был, тебе не поймать его в такой темноте!
По взгляду музыканта было видно: он не сознает, где находится и что происходит вокруг.
– Они зовут меня, делают знаки!
– Просто огоньки все время мерцают. Как давно ты их видишь?
Родриго растерянно провел рукой по волосам, однако не успел он ответить, как ночную тьму снова прорезал вой. Мне показалось, что вой пришел со стороны деревьев. Звук вился вокруг нас, словно клочья тумана. Родриго задрожал.
Крепко сжимая посох в руке, на выручку подбежал Осмонд.
– Видели его?
– Нет, только огоньки.
Осмонд посмотрел в сторону деревьев, но огоньки пропали. Он раздраженно воткнул посох в землю.
– Кровь Господня, с меня хватит! Волку нужен реликварий! Мы должны придумать, как всучить ему мощи! И зачем только ты открыл клетку, камлот? Далась тебе эта проклятая русалка!
В таком состоянии Родриго не мог нести дозор, и мне пришлось его сменить. Все равно теперь не уснуть до утра.
Болота – особый мир. Они разговаривают с вами днем и ночью. Днем голосами птиц, ночью – шорохом трав. Что-то огромное с шипением скользит по грязи, а когда из-за туч проглядывает луна, то видно, как блестит чешуя, как извивается змеиное тело. Бледные светляки мерцают над топью, словно вокруг по непроходимым трясинам бродят невидимки, заманивая путников на погибель, туда, где светятся одни эльфийские огни. Болото всегда голодно и знает тысячу способов насытить свою утробу. Здесь мысли ваши далеки от Бога, вы можете думать только о тех ужасных созданиях, что обитают в этом сумеречном царстве, которое нельзя назвать ни морем, ни землей, ни водой, ни сушей.
Холодный влажный туман окутывал меня, отрезая от мира. И вот голоса живых созданий исчезли, только шорох камышей по-прежнему терзал слух. Тяжелая удушливая тишина напомнила мне ночь в овраге неподалеку от знахаркиной хижины – таким же невыносимым казалось тогда молчание.
Туман сгущался, принимая странные формы, которые успевали растаять прежде, чем их удавалось разглядеть. Нигде и никогда мне не было так одиноко. Вокруг простирались мертвые земли – лимб, где бесформенным и безымянным душам суждено вечно плутать во тьме. Меня страшила не сама смерть, а то, что приходит после, – не рай и не ад, а бессонное сознание, потерявшее форму. И я когда-то окажусь нигде, стану ничем.
Помню свои мольбы, чтобы сыновья поскорее меня забыли. Тогда мне казалось, что лучше забвение, чем боль, которую приносят воспоминания. Но сейчас, посреди этого давящего морока, мне захотелось, чтобы они помнили. Захотелось жить в чьей-то памяти. Лучше быть мертвым, чем забытым, ибо, когда вас забывают, считайте, что вы и не жили вовсе.
Все мы – изгнанники из прошлого. Раньше мне казалось, что прошлое – ненужная рухлядь, которую можно отбросить и навеки забыть. Забудь свое прошлое – и возродишься к новой жизни. Но разве прошлое – не единственная нить, что привязывает нас к этому миру, к нам самим? Отказываясь от прошлого, теряешь себя. Посмотрите, что осталось от меня. Почти ничего.
Наконец наступил рассвет. Солнце пробилось сквозь туман, и привычные утренние звуки вернули меня к жизни: Карвин хныкал, Осмонд чертыхался, ударившись обо что-то пяткой, Адела разжигала костер и звала Родриго и Наригорм завтракать. Хриплые и нестройные, звуки эти казались мне самыми прекрасными на свете, ибо издавали их люди из плоти и крови.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114