– Не бедным, Сигнус, а богатым. Тем, кто по бедности стал бы одеваться в такую рванину, не хватит денег ее купить.
– Да богачи в таком в гроб лечь не согласятся!
– Ошибаешься, мил человек. В гроб как раз и согласятся.
Он непонимающе затряс головой.
– Богачи, у которых совесть нечиста, покупают старые рясы для своего погребения, чтобы черт, посланный забрать их душу в ад за грехи, решил, что перед ним не богатый грешник, а бедный набожный чернец, и вернулся ни с чем. Если монах, который носил рясу, отличался истинным благочестием, то аромат святости впитывается в рясу и сокращает срок пребывания грешника в чистилище или даже отверзает ему райские двери. Вот понюхай.
Сигнус отшатнулся от вони.
– Ангелы почуют аромат святости, исходящий от этого одеяния, раньше, чем богатый грешник поднимется по лестнице. Они слетятся к воротам и не станут расспрашивать новоприбывшего ни о чем, потому что сразу бросятся носить ему воду для мытья.
– Неужели они думают, что ангелов и чертей можно обмануть?
– Если человек глуп, он считает легковерными глупцами всех, даже чертей. А если это утешит в последние часы его и скорбящих родственников, то что тут дурного? Всякий, богат он или беден, ищет надежды на смертном одре, и каждая вдова нуждается в утешении.
– Но богач может оставить деньги на панихиды и заупокойные мессы, чтобы сократить время своего пребывания в чистилище.
– Слишком ненадежно. Богатые привыкли не доверять ближним. Они знают: покорства можно добиться либо деньгами, либо запугиванием. Умерший богач уже не может внушать страх; а что, если деньги закончатся или те, кому они заплачены, окажутся нерадивыми? Лучше прихватить свое спасение с собой в гроб, чем зависеть от других. – Под эти слова последняя ряса отправилась в мою котомку.
– Все равно не могу поверить, что богатые купят эти обноски.
– Сам увидишь, мил человек, если, конечно, останешься с нами.
Тревога вновь омрачила его лицо.
– Наригорм сказала, что Зофиил не отдаст меня приставу, – неуверенно выговорил он.
– Она тебе так сказала?
Сигнус нахмурился, пытаясь вспомнить ее слова.
– Не уверен, что именно так, но она говорила со всей убежденностью.
Мне вспомнились руны, перо и ракушка. Читала Наригорм будущее или пыталась его изменить?
Сигнус, закусив губу, озабоченно смотрел на меня, словно ища в моих глазах подтверждение своих чаяний.
– А что? Ты думаешь, она не права?
– Будем надеяться, что права.
Лицо его опечалилось, что заставило меня добавить поспешно:
– Вряд ли тебя еще ищут. Если б искали, в монастыре бы об этом уже прослышали. У людей хватает более важных дел. По нынешним временам просто нет лишних стражников, чтобы прочесывать округу в поисках беглеца.
Лучше ему верить в это, чем изводиться страхом. Если его все-таки схватят, он успеет напереживаться.
– Только не пытайся сбежать. К старому ремеслу ты вернуться не сможешь, по крайней мере, пока не будешь знать точно, что тебя больше не ищут, а бродячая жизнь сейчас очень тяжела. Кончишь тем, что встанешь с протянутой рукой, только нынче не очень-то подают. С нами по крайней мере будешь есть то же, что и мы, а там, кто знает, если будешь хорошо ухаживать за лошадью, может, Зофиил решит, что бесплатный грум ему нужнее награды за твою голову.
Сигнус кивнул.
– Я не убегу, камлот, я честно сказал, что не стану подвергать опасности Аделу и маленькую Наригорм. На мой взгляд, тому, кто причинил зло ребенку, нет прощения, поэтому-то я не мог сделать того ужасного девочке. Будь у меня дочка, я бы обнимал ее крепко-крепко, чтобы она никогда не узнала страха и боли.
Слезы брызнули из его глаз, и он сердито смахнул их рукой.
Мне ли было не понять его чувств! Этот день останется в памяти до смертного часа: я держу на руках своего первенца, вижу всю синеву неба в его глазах, крохотный ротик изумленно открыт, хрупкие малюсенькие пальчики сжимают мой палец; малыш верит, что я смогу защитить его от всего на свете, и я мысленно обещаю себе, что отдам за сына жизнь. Кто мог знать тогда, чего потребует эта клятва, но я никогда о ней не пожалею! Однако Сигнус плакал не об утраченных детях, а о тех, что никогда не родятся. Не только принцессы отказываются выходить замуж за лебедей.
Вдруг он проговорил с жаром:
– Зофиил был прав, когда спросил: «Что проку от одного крыла?» Вот и матушка моя убивалась. Я каждый день видел горе в ее глазах, ту смесь вины и жалости, с которой она смотрела на меня, как на зверюшку, которую по неосторожности покалечила. Думаю, она надеялась, что я появлюсь на свет с двумя руками или двумя крыльями, все равно с чем, но я родился не человеком и не птицей. Вера ее была крепка, но не настолько, чтобы дать мне второе крыло, не настолько, чтобы поверить, что оно вырастет вместо здоровой руки. Потому-то я и ушел.
– Как принц-лебедь в сказке?
– Эту часть я не выдумал. Я ушел, потому что больше не мог видеть ее виноватый взгляд и знать, что причина – я. Ушел, потому что не хотел, чтоб обо мне заботились, как об искалеченной птице.
– Мы уходим как с желанием отыскать что-то, так и с желанием оставить нечто позади, – вырвалось у меня.
– Ты меня понимаешь. – Он взглянул на мою пустую глазницу.
– Да, я знаю, каково читать жалость во взглядах близких. У меня были свои причины для ухода. Теперь мне известно, от чего ты бежал, но хотелось бы знать, что ты ищешь.
– Второе крыло, конечно. По-твоему, мне хочется жить с одним крылом и одной рукой?
– Пусть так, но не лучше ли мечтать о второй руке? С двумя руками ты станешь как все люди.
– Разве две руки составляют человека?
– Разве два крыла составляют птицу?
Он печально улыбнулся.
– С двумя крылами можно взлететь.
Ночь накануне праздника Всех Душ добрые христиане проводят либо в постели, накрывшись с головой одеялом, либо в церкви, под защитой святых заступников и молитвенников Божьих. Ибо говорят, что в эту ночь, меж рассветом и закатом, отворяются двери чистилища: покойники выползают жабами и кошками, совами и летучими мышами, чтобы мучить тех, кто их позабыл.
В моем детстве вечером накануне Дня поминовения на могилах родственников вешали гирлянды, оставляли еду и эль, дабы убедить мертвецов, что их помнят. Увы, покойников не так просто обмануть: они все равно вползали в дома, царапались в двери, стучали в ставни. Мы, дети, забивались вместе в постель, уверяя друг друга, что ни капельки не боимся, и тихо дрожали под одеялом, ловя каждый шорох и завывание, радуясь тому, что можно прижаться к теплым живым братьям и сестрам. Однако взрослым не спрятаться от своих призраков, поэтому мы, как прочие постояльцы монастыря, вышли в холодную ночь, чтобы вместе с монахами помолиться в церкви об упокоении близких – наших, их и о тех, кого уже некому помянуть.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114