Я не видел его несколько недель.
– А говорил, что ходишь к мессе. Так, значит, все-таки не ходишь? Да еще и учеников не пускаешь, верно ведь? Пытаешься развратить их невинные души, увлечь с собой к погибели.
Микелотто снова забился в руках стражников.
– Ты ошибаешься. Не было такого. Я никогда…
– Но ты же запретил им идти в деревню в прошлое воскресенье? – оборвал его продавец индульгенций. – И подмастерью своему велел меня прогнать, чтобы они не купили отпущение грехов.
– Послушай! – Хью протолкался между лошадьми и вышел вперед. – Это я тебя отсюда выставил, чтобы ты не запугивал ребят разговорами о смерти. Хозяин и не знал об этом ничего, пока от меня не услышал. Он тут ни при чем.
Продавец индульгенций торжествующе улыбнулся.
– Хозяин отвечает за все, что делают его подмастерья. И ты же не станешь отрицать, что не пустил их в воскресенье к мессе?
– Это потому, что в деревне чума. Он хотел уберечь их от заразы! – возмущенно проговорил Хью.
– В опасности еще важнее пойти к мессе и очистить душу. А ты говоришь, хозяин хотел спасти их тело, душу же обречь аду. По мне, только жид и может так рассуждать. Уж не обратил ли он и тебя в свою веру?
Микелотто, глядя на Хью, тряхнул головой.
– Довольно, не впутывайся сюда сам. – Потом с обреченным видом повернулся к продавцу индульгенций. – Как мне доказать, что я христианин? Если надо, могу поклясться на кресте.
Продавец индульгенций ухмыльнулся.
– Так я и дам тебе совершить кощунство! Если ты не веришь в Христа, то клятва твоя ничего не значит. Нет, есть другое испытание.
Он метнулся к лошади, вынул из седельной сумы какой-то сверток и принялся медленно и театрально его разворачивать. Микелотто в руках у стражников напрягся всем телом, ожидая, когда увидит орудие пытки. Вокруг столько печей – есть где нагреть железный прут или клещи. Микелотто привык к ожогам, но сколько можно выдержать пытку каленым железом?
Продавец индульгенций кивнул одному из верховых стражников, а когда тот спешился и встал рядом, отдал ему сверток. Стражник подошел к Микелотто и помахал у него под носом содержимым. Мы все облегченно вздохнули: это были всего лишь кусочки тухлого мяса – вонючие, зеленые, но совсем не страшные – не то что пыточные клещи.
– Свинина, – со злобной ухмылкой произнес продавец индульгенций. – Тебе надо всего лишь съесть немного свинины. Жиды и магометане ее есть не могут, а вот для христианина это добрая еда. Если съешь немного свинины и не сблюешь, я узнаю, что ты добрый христианин и отпущу тебя с миром.
– Но мясо тухлое! – в гневе вмешался Хью. – Его никто есть не сможет!
Продавец индульгенций указал на стражника.
– Как, на твой взгляд, это мясо?
Стражник ухмыльнулся.
– Свежайшее! Еще хрюкает.
Продавец индульгенций повернулся к Хью.
– Может быть, тебе не нравится запах, потому что ты тоже не выносишь добрую христианскую свинину?
– Я съем, – обреченным голосом проговорил Микелотто.
– Нет! – взмолился Хью.
– Мне ничего больше не остается.
Два стражника крепко держали стеклодува за руки, пока третий, схватив его за волосы и оттянув голову назад, принялся один за другим закидывать куски ему в рот, не давая даже времени проглотить. Плезанс, обняв Наригорм, зарылась лицом в ее волосы. Под конец и всем нам пришлось отвести глаза. Микелотто держался, сколько мог, но ему не давали даже перевести дух. Его вырвало – как и рассчитывали мучители.
Продавец индульгенций с улыбкой отвернулся.
– Скрутите его и привяжите за лошадью.
Микелотто осел на колени, его неудержимо рвало. Один из учеников, самый смелый, подбежал с фляжкой. Стражник нацелился отшвырнуть мальчика пинком, но продавец индульгенций поднял руку.
– Пусть пьет. Пусть вымоет мясо из желудка. Не хватало только, чтобы он всю дорогу блевал – еще аппетит мне отобьет. К тому же я хочу довести его живым. Если он околеет в дороге, то народ лишится интересного зрелища. Сожжение благотворно воздействует на нравы – люди видят, как крепка власть церкви.
Стражники наконец отпустили Родриго и повернулись к лошадям. Родриго подбежал к продавцу индульгенций, уже сидевшему в седле, и схватил его за руку.
– Этот человек не сделал ничего дурного! Дай ему оправдаться! Ты – служитель Божий и знаешь по совести, что испытание было нечестным. Услышь же, что он говорит!
– Не бойся, добрый человек, его услышат. Его услышат по всему епископскому дворцу. Мы не сжигаем людей, пока они не сознаются в своем преступлении, и он еще будет молить, чтобы ему позволили сознаться.
– Вы будете мучить человека во имя милосердного Бога? – с горечью спросил Родриго.
Глаза продавца индульгенций блеснули в свете факелов.
– Погоди, погоди! Мне кажется или ты впрямь говоришь так же, как мастер Михаель? Ты тоже венецианец? Неужто мы схватили двух жидов вместо одного? Ну-ну, богатый улов!
Микелотто поднял голову.
– Кто венецианец, он? Ну нет, он генуэзец, чтоб им всем сдохнуть. Ты назвал меня жидом, а теперь оскорбляешь еще больше, навязывая мне в соотечественники этого непотребного пса. Веди меня, куда едешь; лучше мне гореть на костре, чем провести еще миг рядом с генуэзцем.
Он плюнул в Родриго; алый от вина плевок попал на щеку и начал медленно стекать по лицу.
Стражники, хохотнув, развернули лошадей к дороге.
Продавец индульгенций обвел взглядом собравшихся на поляне.
– Расскажите всем. Мы будем искоренять жидов, где только найдем, и уж поверьте, мы их отыщем.
Они уехали, ведя за собой Микелотто на длинной веревке. Мы стояли, прислушиваясь к затихающему стуку копыт. Кто-то из учеников начал машинально поднимать перевернутые скамьи. Остальные один за другим присоединились к нему, как будто не зная, что еще можно сделать.
Снова пошел дождь. Родриго по-прежнему глядел на дорогу, хотя всадники давно пропали из вида и слух различал лишь гул ветра да стук дождевых капель.
– Он отрекся от тебя, чтобы спасти тебе жизнь.
Родриго молчал, словно не слышал моих слов. В глазах его стояли слезы.
К нам, шатаясь, подошел Хью.
– Я во всем виноват. Если бы я не вышвырнул продавца индульгенций, он бы не вернулся со стражниками. – Юноша стукнул кулаком по стволу дерева. – Какой я болван! Заносчивый тупоголовый болван!
На нем лица не было. Мне захотелось найти слова утешения, чтобы бедолага не казнил себя понапрасну.
– Он бы все равно вернулся. Какой бы доход ни приносила торговля индульгенциями, такие люди всегда хотят больше. Они вечно вынюхивают, на кого бы донести за награду, и церковь не оставляет без внимания доносы своих ищеек. Ты сам сказал, что молитвы и мессы не остановили чуму. Если народ узнает, что схватили нескольких евреев, то поверит, будто ради его спасения что-то делается. Бедный Микелотто!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114
– А говорил, что ходишь к мессе. Так, значит, все-таки не ходишь? Да еще и учеников не пускаешь, верно ведь? Пытаешься развратить их невинные души, увлечь с собой к погибели.
Микелотто снова забился в руках стражников.
– Ты ошибаешься. Не было такого. Я никогда…
– Но ты же запретил им идти в деревню в прошлое воскресенье? – оборвал его продавец индульгенций. – И подмастерью своему велел меня прогнать, чтобы они не купили отпущение грехов.
– Послушай! – Хью протолкался между лошадьми и вышел вперед. – Это я тебя отсюда выставил, чтобы ты не запугивал ребят разговорами о смерти. Хозяин и не знал об этом ничего, пока от меня не услышал. Он тут ни при чем.
Продавец индульгенций торжествующе улыбнулся.
– Хозяин отвечает за все, что делают его подмастерья. И ты же не станешь отрицать, что не пустил их в воскресенье к мессе?
– Это потому, что в деревне чума. Он хотел уберечь их от заразы! – возмущенно проговорил Хью.
– В опасности еще важнее пойти к мессе и очистить душу. А ты говоришь, хозяин хотел спасти их тело, душу же обречь аду. По мне, только жид и может так рассуждать. Уж не обратил ли он и тебя в свою веру?
Микелотто, глядя на Хью, тряхнул головой.
– Довольно, не впутывайся сюда сам. – Потом с обреченным видом повернулся к продавцу индульгенций. – Как мне доказать, что я христианин? Если надо, могу поклясться на кресте.
Продавец индульгенций ухмыльнулся.
– Так я и дам тебе совершить кощунство! Если ты не веришь в Христа, то клятва твоя ничего не значит. Нет, есть другое испытание.
Он метнулся к лошади, вынул из седельной сумы какой-то сверток и принялся медленно и театрально его разворачивать. Микелотто в руках у стражников напрягся всем телом, ожидая, когда увидит орудие пытки. Вокруг столько печей – есть где нагреть железный прут или клещи. Микелотто привык к ожогам, но сколько можно выдержать пытку каленым железом?
Продавец индульгенций кивнул одному из верховых стражников, а когда тот спешился и встал рядом, отдал ему сверток. Стражник подошел к Микелотто и помахал у него под носом содержимым. Мы все облегченно вздохнули: это были всего лишь кусочки тухлого мяса – вонючие, зеленые, но совсем не страшные – не то что пыточные клещи.
– Свинина, – со злобной ухмылкой произнес продавец индульгенций. – Тебе надо всего лишь съесть немного свинины. Жиды и магометане ее есть не могут, а вот для христианина это добрая еда. Если съешь немного свинины и не сблюешь, я узнаю, что ты добрый христианин и отпущу тебя с миром.
– Но мясо тухлое! – в гневе вмешался Хью. – Его никто есть не сможет!
Продавец индульгенций указал на стражника.
– Как, на твой взгляд, это мясо?
Стражник ухмыльнулся.
– Свежайшее! Еще хрюкает.
Продавец индульгенций повернулся к Хью.
– Может быть, тебе не нравится запах, потому что ты тоже не выносишь добрую христианскую свинину?
– Я съем, – обреченным голосом проговорил Микелотто.
– Нет! – взмолился Хью.
– Мне ничего больше не остается.
Два стражника крепко держали стеклодува за руки, пока третий, схватив его за волосы и оттянув голову назад, принялся один за другим закидывать куски ему в рот, не давая даже времени проглотить. Плезанс, обняв Наригорм, зарылась лицом в ее волосы. Под конец и всем нам пришлось отвести глаза. Микелотто держался, сколько мог, но ему не давали даже перевести дух. Его вырвало – как и рассчитывали мучители.
Продавец индульгенций с улыбкой отвернулся.
– Скрутите его и привяжите за лошадью.
Микелотто осел на колени, его неудержимо рвало. Один из учеников, самый смелый, подбежал с фляжкой. Стражник нацелился отшвырнуть мальчика пинком, но продавец индульгенций поднял руку.
– Пусть пьет. Пусть вымоет мясо из желудка. Не хватало только, чтобы он всю дорогу блевал – еще аппетит мне отобьет. К тому же я хочу довести его живым. Если он околеет в дороге, то народ лишится интересного зрелища. Сожжение благотворно воздействует на нравы – люди видят, как крепка власть церкви.
Стражники наконец отпустили Родриго и повернулись к лошадям. Родриго подбежал к продавцу индульгенций, уже сидевшему в седле, и схватил его за руку.
– Этот человек не сделал ничего дурного! Дай ему оправдаться! Ты – служитель Божий и знаешь по совести, что испытание было нечестным. Услышь же, что он говорит!
– Не бойся, добрый человек, его услышат. Его услышат по всему епископскому дворцу. Мы не сжигаем людей, пока они не сознаются в своем преступлении, и он еще будет молить, чтобы ему позволили сознаться.
– Вы будете мучить человека во имя милосердного Бога? – с горечью спросил Родриго.
Глаза продавца индульгенций блеснули в свете факелов.
– Погоди, погоди! Мне кажется или ты впрямь говоришь так же, как мастер Михаель? Ты тоже венецианец? Неужто мы схватили двух жидов вместо одного? Ну-ну, богатый улов!
Микелотто поднял голову.
– Кто венецианец, он? Ну нет, он генуэзец, чтоб им всем сдохнуть. Ты назвал меня жидом, а теперь оскорбляешь еще больше, навязывая мне в соотечественники этого непотребного пса. Веди меня, куда едешь; лучше мне гореть на костре, чем провести еще миг рядом с генуэзцем.
Он плюнул в Родриго; алый от вина плевок попал на щеку и начал медленно стекать по лицу.
Стражники, хохотнув, развернули лошадей к дороге.
Продавец индульгенций обвел взглядом собравшихся на поляне.
– Расскажите всем. Мы будем искоренять жидов, где только найдем, и уж поверьте, мы их отыщем.
Они уехали, ведя за собой Микелотто на длинной веревке. Мы стояли, прислушиваясь к затихающему стуку копыт. Кто-то из учеников начал машинально поднимать перевернутые скамьи. Остальные один за другим присоединились к нему, как будто не зная, что еще можно сделать.
Снова пошел дождь. Родриго по-прежнему глядел на дорогу, хотя всадники давно пропали из вида и слух различал лишь гул ветра да стук дождевых капель.
– Он отрекся от тебя, чтобы спасти тебе жизнь.
Родриго молчал, словно не слышал моих слов. В глазах его стояли слезы.
К нам, шатаясь, подошел Хью.
– Я во всем виноват. Если бы я не вышвырнул продавца индульгенций, он бы не вернулся со стражниками. – Юноша стукнул кулаком по стволу дерева. – Какой я болван! Заносчивый тупоголовый болван!
На нем лица не было. Мне захотелось найти слова утешения, чтобы бедолага не казнил себя понапрасну.
– Он бы все равно вернулся. Какой бы доход ни приносила торговля индульгенциями, такие люди всегда хотят больше. Они вечно вынюхивают, на кого бы донести за награду, и церковь не оставляет без внимания доносы своих ищеек. Ты сам сказал, что молитвы и мессы не остановили чуму. Если народ узнает, что схватили нескольких евреев, то поверит, будто ради его спасения что-то делается. Бедный Микелотто!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114