Хотя даже самородок не заставил обитателей усадьбы расстаться с баррелем пшеницы, в лагерь мы вернулись с большим бочонком вина и овцой, которую привязали за повозкой. На подобную щедрость мы и не рассчитывали!
Мое место на козлах было рядом с Зофиилом. Фокусник излучал самодовольство, а из его глаз исчезло затравленное выражение, которое появилось после страшной смерти Жофре. Зофиилу снова удалось облапошить толпу, и к нему вернулось былое высокомерие.
– Золото в сером воске, верно? Нагреть воск и, когда он прогорит, предъявить невеждам самородок. Умно, ничего не скажешь!
Зофиил приложил руку к груди, с изяществом принимая комплимент, затем огрел лошадь кнутом, понуждая торопиться. Ксанф не обратила на это внимания.
– Если у тебя было золото, почему ты сразу не предложил его в обмен на еду? К чему эти ужимки и кривляния?
Тонкие губы Зофиила раздвинулись в ухмылке.
– Ты теряешь хватку, камлот. Зачем этим богачам мое золото? Все равно на него ничего не купишь. А вот за доказательство своей правоты они готовы раскошелиться.
– Так ты наконец понял, что продаешь людям надежду? Неужто мои уроки пошли впрок?
Зофиил рассмеялся и снова хлестнул лошадь кнутом. Давно он не выглядел таким самодовольным.
– Нет, камлот, не надежду. Надежда – удел слабых. И когда ты наконец это усвоишь? Надеяться – значит довериться другим и неминуемо стать жертвой предательства или разочарования. Не надежда нужна им, камлот, а уверенность. Знать, что ты прав, не мучиться сомнениями. Вера в собственную правоту – вот что дает человеку силу добиваться своего в этом мире и в ином.
В ту ночь мы остановились в овраге под хижиной знахарки. Мы развели костер, и Зофиил зарезал овцу. Он знал толк в этом деле. Резкий взмах ножа – и овца с перерезанным горлом рухнула, словно подкошенная. Кровь Зофиил собрал в миску. Вдвоем с Осмондом они освежевали тушу и извлекли внутренности. Наригорм помогала им – сидя на корточках, она складывала дымящиеся багровые кишки в ведро.
Знахарка велела скормить печень и сердце Аделе, поэтому мы набили ими рубец, добавив туда почки и потроха, и сварили в крови вместе с головой и копытами. Голень мы собирались поджарить на вертеле. Остатки туши завернули и закинули на крышу повозки – подальше от собак и лисиц. В холодную погоду туша могла храниться несколько дней.
В уплату за травы мы решили поделиться со знахаркой жареным мясом и вином. Мне не хотелось возвращаться в хижину, поэтому идти вызвался Зофиил.
Быстро упала тьма, воздух остыл. На темно-синем небе высыпали звезды. С одной стороны нас защищала река, с другой – зажженные полукругом костры. Мы сидели под холодными звездами, уплетая жареное мясо и обсасывая копытца, пропитавшиеся густой мясной подливкой. Давно уже еда не казалась нам такой сытной. Вскоре животы наши раздулись, но мы еще долго не могли остановиться и с жадностью высасывали из костей нежный желтоватый мозг.
Адела, хоть и выглядела по-прежнему изможденной, заметно повеселела. Ребенок заснул у нее на руках. После нескольких ложек снадобья глазки младенца уже не казались такими запавшими, а кожа разгладилась.
Назвали ребенка Карвином, что означает «благословленная любовь». И хоть он родился слабеньким, родители не спешили давать ему имя. Даже если бы мы могли думать о чем-нибудь, кроме изувеченного тела Жофре, никому и в голову не пришло бы назвать невинное дитя в день похорон, навсегда связав его имя со смертью.
Имя Карвин придумала Адела. Осмонд только печально улыбнулся, но с тех пор ни разу не обратился к сыну. Он никогда не брал младенца на руки, даже если тот плакал. Теперь он не сидел вечером у костра, обняв Аделу, но держался поодаль, словно Иосиф на картинах, изображающих Рождество. Осмонд по-прежнему готов был защищать и оберегать жену и сына, но больше не считал их частью себя.
Мне не хотелось выдавать Аделу и Осмонда остальным. Увидеть в глазах Родриго или Сигнуса отвращение было бы слишком больно. Да и могли ли мы запретить этим двоим любить друг друга? «Кость от кости моей» – разве не так называл Еву Адам?
Только кроха Карвин вызывал слабую улыбку на лице Родриго. Когда Адела засыпала, он часто брал малыша на руки и нежно баюкал. Глаза его теплели, и мне казалось, что я снова вижу прежнего Родриго.
После смерти Жофре музыкант ушел в себя. Он заметно постарел и осунулся, и виной тому была не только скудная пища. Раньше он и дня не мог прожить без игры, повторяя, что пальцы не должны терять выучку, но после того, как изувеченное тело Жофре принесли в часовню, Родриго не сыграл ни единой ноты. Мне казалось, так он наказывал себя за то, что не уберег ученика. Сердце мое разрывалось от жалости.
Смерть Жофре не печалила только Наригорм. Что бы ни происходило вокруг, девчонку было ничем не пронять. В отличие от своих сверстниц Наригорм не испытывала ни малейшего интереса к малышу, словно для нее он уже умер. Иногда меня пугал ее взгляд – Наригорм смотрела сквозь Карвина, словно не видя его. Теперь Осмонд всегда брал девочку с собой на охоту, проводя больше времени с ней, чем с собственным сыном. Впрочем, даже его пугало, с каким удовольствием Наригорм убивала мелких зверушек. Однако Зофиил утверждал, что детям свойственно радоваться, поймав птицу или рыбу. Для них это всего лишь игра.
После возвращения в лагерь с мясом и вином Зофиил страшно возгордился. С преувеличенной скромностью он пересказывал историю своего триумфа. Уж лучше бы хвастался – тогда его высокомерие было бы легче вынести.
Когда луна залила бледным светом овраг и длинные тени легли поперек, настроение Зофиила испортилось. Он затравленно оглядывался по сторонам, вцепившись в нож на поясе. Впрочем, все мы с наступлением темноты крепче сжимали кинжалы и посохи. И было от чего. Ночь принадлежала волку.
Лунный свет окрасил кромку холма серебристым сиянием. Все замерло, только потрескивал огонь да река с шелестом катила свои воды по каменистому дну. Внезапно меня охватило чувство, что я снова нахожусь среди холмов моей родины. Лоснящиеся выдры охотились на речных перекатах, а вода была такой ледяной, что немели пальцы. От сладкой черники, которую мы горстями запихивали в рот, синели пальцы и язык. И ветер – чистый и пьянящий, сбивающий с ног зимой, а летом пахнущий молодым вином! Глупо мечтать об этом, но внезапно мне до смерти захотелось – пусть и в последний раз – снова упиться этим простором и свежестью.
Что-то большое мягко и беззвучно скользнуло по краю зрения. Раздалось уханье – филин вылетел на ночную охоту. Сигнус поежился и плотнее закутался в плащ.
– А что, если волк почует запах туши на крыше повозки?
– Скорее всего, запах крови приведет его туда, где мы ее разделывали, – ответил Осмонд.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114