Тогда дядя написал в какую-то католическую организацию, откуда сам получил такую же открытку, носил ее в бумажнике вроде удостоверения личности, мельком предъявляя в игривом расположении духа в синагоге, на стрельбище, в других своих излюбленных местах. Пио должны были канонизировать за стигматы – кровоточащие раны на ладонях, – и дядя заявлял, что тоже обладает стигматами: кистевым туннельным синдромом, заработанным за долгие коммивояжерские годы, проведенные за баранкой в машине.
3) Позевав две-три минуты церковно-колокольными зевками, которые нагоняют нервную дрожь, но насыщают его организм кислородом, он вылезает из-под одеяла, включает маленькое радио горчичного цвета, настроенное на одну станцию – на круглосуточный официальный погодный канал. Диктор вещает сонно, невнятно, тем не менее дядя его с волнением слушает каждое утро добрых пять – десять минут.
4) Ознакомившись с текущими погодными условиями, идет в ванную, пускает воду.
5) Умывшись, возвращается в комнату, начинает молиться – в среднем минут пятнадцать.
6) После молитвы принимает ванну – десять минут.
7) После ванны, около одиннадцати, спускается на кухню завтракать: разогретая в микроволновке овсянка, банан со сметаной, кипяток с лимоном. За такой здоровой едой читает «Нью-Йорк таймс», слушает по кухонному приемнику, включенному на максимальную громкость, новости Си-би-эс. Благодаря гигантскому объему «Нью-Йорк тайме» завтрак порой продолжается часа два, после чего дядя Ирвин на весь день уходит, общаясь с полицией и рассуждая о пользе постоянной чистки ствола от пыли и смазки.
Таково его расписание, поэтому, чтобы карты легли правильно, я принимаю ванну, завтракаю и скрываюсь в безопасности в своей комнате, пока он даже не успевает добраться до кухонного стола. Разумеется, динамитный голос Си-би-эс действует на нервы, не признавая границей дверь моей спальни, но, избегая физического контакта с родственником, я, по крайней мере, обретаю физическое и душевное спокойствие, тем более не получаю пулю или оглушительный удар рукояткой пистолета по голове. По утрам я нуждаюсь в уединении. Знаете, для занятий искусством требуется уединение, а мое искусство – литература. Я заканчиваю роман, в связи с чем нуждаюсь в одиночестве. Находящийся рядом Дживс умеет оставаться невидимым. Этому обучают прислугу на подготовительных курсах.
Впрочем, иногда я слегка отклонялся от своей программы, и мы с дядей сталкивались на трехступенчатой лестнице, ведущей от кухни к спальням в маленьком двухэтажном домике в Монклере, штат Нью-Джерси, что было неприятно, однако не означало конца света. Он стрелял в меня полным неодобрения прищуренным взглядом, но при слабом свете на лестнице его презрение обескураживало меня лишь отчасти, не полностью.
В самом худшем случае – который любой ценой следует предупреждать – я заставал его на кухне, приступавшего к завтраку. Дядя не только парализовал меня многочисленными испепелявшими взглядами, лишенными даже той доли симпатии, которую можно прочесть в глазах замороженной устрицы, но и пробуждал своим чавканьем какую-то необъяснимую иррациональную реакцию. Разумеется, чавкает он омерзительно, хотя моего мнения никто не спрашивает. Я в его доме гость – практически постоянный жилец в последние месяцы. Они с теткой меня приютили в тяжелое время, заменяя родителей. Я сравнительно молод – мне только тридцать, – но отец с матерью давно умерли, так что надо бы с большей терпимостью относиться к дяде Ирвину, тем не менее меня бесконечно бесило хлюпанье залитого сметаной банана в его смертный час между мелющими жерновами резцов и чмокавшим языком. Слушая, как дядя ест, я чувствовал, как мой позвоночник разжижается в студень, на несколько часов лишался всякого соображения, и именно потому так старательно изучил его расписание – от родственника надо держаться подальше!
Итак, в то утро, о котором идет речь – в третий понедельник июля 1995 года, – я, стоя в ванной, ощупал подбородок, решив, что в кризисной ситуации некогда бриться, хотя это был бы четвертый день без бритья. Пребывая в некотором упадке духа, я не находил в себе моральной силы уничтожить пробившиеся усы и заявлявшую о себе рыжеватую бороду. Дядя тем временем пел, велосипедные колеса вращались.
Не знаю, ясно ли я выразился насчет велосипеда. Объясню, что у дяди есть эксцентричная причуда – молиться на велотренажере, который фактически представляет собой синий женский велосипед, купленный на распродаже в каком-то гараже и снабженный стопором, благодаря которому колеса не касаются застланного ковром пола в спальне. У этого велосипеда нет переключения скоростей, дядя долгие годы с легкостью крутит педали, а велосипеду ничего не делается. По крайней мере, дядя Ирвин предпринимал хоть какие-то физические усилия. И к тому же молился. Не будучи ортодоксальным евреем, он набрасывал на плечи предписанный для молитвы белый в синюю полоску шелковый талес с бахромой и надевал на лоб и на левую руку тфеллины – кожаные коробочки на тесемках, которые евреи носят на утренней молитве. В этих коробочках, как и в мезузе, содержатся цитаты из шма – божественных заповедей, продиктованных Богом Моисею и перечисленных во Второзаконии. Согласно еврейским преданиям, одно из утраченных указаний гласит: «Не выходи из дома с мокрой головой». К счастью, это полезное для здоровья предписание на протяжении тысячелетий передается изустно.
Итак, дядя крутил педали, молился, и если бы ехал на настоящем велосипеде, то талес плащом развевался бы на ветру у него за спиной. Прикинув, что молитвы прочитаны наполовину, я быстренько нырнул под душ. Обычно по первому пункту своей утренней программы добрых пятнадцать минут я нежусь в ванне с эпсомскими солями, погружающими в размышления, о чем в данный момент мне пришлось позабыть.
Потом, еще не просохнув, завернутый в полотенце, я сделал спринтерский рывок к своей комнате, и в тот самый момент, когда закрывал за собою дверь спальни, дядина дверь открылась, он направился к ванной. Еле-еле успел спастись.
Дживс разложил на постели мою одежду: мягкие брюки цвета хаки, белую рубашку, зеленый галстук от «Братьев Брукс» с рисунком в виде брызжущих авторучек – традиционный наряд писателя.
– Спасибо, Дживс, – сказал я.
– Пожалуйста, сэр.
– Представьте, чуть-чуть не столкнулся в коридоре с родственником. Простоял бы под душем/ еще тридцать секунд – все могло обернуться иначе. Интересно, как судьба распоряжается, правда, Дживс?
– Да, сэр.
Уловив определенную холодность в его тоне, я продолжал развивать теорию:
– Всю жизнь нас от петли палача отделяют секунды.
– Да, сэр. Позвольте заметить, вы четыре дня не брились.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88
3) Позевав две-три минуты церковно-колокольными зевками, которые нагоняют нервную дрожь, но насыщают его организм кислородом, он вылезает из-под одеяла, включает маленькое радио горчичного цвета, настроенное на одну станцию – на круглосуточный официальный погодный канал. Диктор вещает сонно, невнятно, тем не менее дядя его с волнением слушает каждое утро добрых пять – десять минут.
4) Ознакомившись с текущими погодными условиями, идет в ванную, пускает воду.
5) Умывшись, возвращается в комнату, начинает молиться – в среднем минут пятнадцать.
6) После молитвы принимает ванну – десять минут.
7) После ванны, около одиннадцати, спускается на кухню завтракать: разогретая в микроволновке овсянка, банан со сметаной, кипяток с лимоном. За такой здоровой едой читает «Нью-Йорк таймс», слушает по кухонному приемнику, включенному на максимальную громкость, новости Си-би-эс. Благодаря гигантскому объему «Нью-Йорк тайме» завтрак порой продолжается часа два, после чего дядя Ирвин на весь день уходит, общаясь с полицией и рассуждая о пользе постоянной чистки ствола от пыли и смазки.
Таково его расписание, поэтому, чтобы карты легли правильно, я принимаю ванну, завтракаю и скрываюсь в безопасности в своей комнате, пока он даже не успевает добраться до кухонного стола. Разумеется, динамитный голос Си-би-эс действует на нервы, не признавая границей дверь моей спальни, но, избегая физического контакта с родственником, я, по крайней мере, обретаю физическое и душевное спокойствие, тем более не получаю пулю или оглушительный удар рукояткой пистолета по голове. По утрам я нуждаюсь в уединении. Знаете, для занятий искусством требуется уединение, а мое искусство – литература. Я заканчиваю роман, в связи с чем нуждаюсь в одиночестве. Находящийся рядом Дживс умеет оставаться невидимым. Этому обучают прислугу на подготовительных курсах.
Впрочем, иногда я слегка отклонялся от своей программы, и мы с дядей сталкивались на трехступенчатой лестнице, ведущей от кухни к спальням в маленьком двухэтажном домике в Монклере, штат Нью-Джерси, что было неприятно, однако не означало конца света. Он стрелял в меня полным неодобрения прищуренным взглядом, но при слабом свете на лестнице его презрение обескураживало меня лишь отчасти, не полностью.
В самом худшем случае – который любой ценой следует предупреждать – я заставал его на кухне, приступавшего к завтраку. Дядя не только парализовал меня многочисленными испепелявшими взглядами, лишенными даже той доли симпатии, которую можно прочесть в глазах замороженной устрицы, но и пробуждал своим чавканьем какую-то необъяснимую иррациональную реакцию. Разумеется, чавкает он омерзительно, хотя моего мнения никто не спрашивает. Я в его доме гость – практически постоянный жилец в последние месяцы. Они с теткой меня приютили в тяжелое время, заменяя родителей. Я сравнительно молод – мне только тридцать, – но отец с матерью давно умерли, так что надо бы с большей терпимостью относиться к дяде Ирвину, тем не менее меня бесконечно бесило хлюпанье залитого сметаной банана в его смертный час между мелющими жерновами резцов и чмокавшим языком. Слушая, как дядя ест, я чувствовал, как мой позвоночник разжижается в студень, на несколько часов лишался всякого соображения, и именно потому так старательно изучил его расписание – от родственника надо держаться подальше!
Итак, в то утро, о котором идет речь – в третий понедельник июля 1995 года, – я, стоя в ванной, ощупал подбородок, решив, что в кризисной ситуации некогда бриться, хотя это был бы четвертый день без бритья. Пребывая в некотором упадке духа, я не находил в себе моральной силы уничтожить пробившиеся усы и заявлявшую о себе рыжеватую бороду. Дядя тем временем пел, велосипедные колеса вращались.
Не знаю, ясно ли я выразился насчет велосипеда. Объясню, что у дяди есть эксцентричная причуда – молиться на велотренажере, который фактически представляет собой синий женский велосипед, купленный на распродаже в каком-то гараже и снабженный стопором, благодаря которому колеса не касаются застланного ковром пола в спальне. У этого велосипеда нет переключения скоростей, дядя долгие годы с легкостью крутит педали, а велосипеду ничего не делается. По крайней мере, дядя Ирвин предпринимал хоть какие-то физические усилия. И к тому же молился. Не будучи ортодоксальным евреем, он набрасывал на плечи предписанный для молитвы белый в синюю полоску шелковый талес с бахромой и надевал на лоб и на левую руку тфеллины – кожаные коробочки на тесемках, которые евреи носят на утренней молитве. В этих коробочках, как и в мезузе, содержатся цитаты из шма – божественных заповедей, продиктованных Богом Моисею и перечисленных во Второзаконии. Согласно еврейским преданиям, одно из утраченных указаний гласит: «Не выходи из дома с мокрой головой». К счастью, это полезное для здоровья предписание на протяжении тысячелетий передается изустно.
Итак, дядя крутил педали, молился, и если бы ехал на настоящем велосипеде, то талес плащом развевался бы на ветру у него за спиной. Прикинув, что молитвы прочитаны наполовину, я быстренько нырнул под душ. Обычно по первому пункту своей утренней программы добрых пятнадцать минут я нежусь в ванне с эпсомскими солями, погружающими в размышления, о чем в данный момент мне пришлось позабыть.
Потом, еще не просохнув, завернутый в полотенце, я сделал спринтерский рывок к своей комнате, и в тот самый момент, когда закрывал за собою дверь спальни, дядина дверь открылась, он направился к ванной. Еле-еле успел спастись.
Дживс разложил на постели мою одежду: мягкие брюки цвета хаки, белую рубашку, зеленый галстук от «Братьев Брукс» с рисунком в виде брызжущих авторучек – традиционный наряд писателя.
– Спасибо, Дживс, – сказал я.
– Пожалуйста, сэр.
– Представьте, чуть-чуть не столкнулся в коридоре с родственником. Простоял бы под душем/ еще тридцать секунд – все могло обернуться иначе. Интересно, как судьба распоряжается, правда, Дживс?
– Да, сэр.
Уловив определенную холодность в его тоне, я продолжал развивать теорию:
– Всю жизнь нас от петли палача отделяют секунды.
– Да, сэр. Позвольте заметить, вы четыре дня не брились.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88